Смоленское княжество Марии: как княгиня Тенишева создала в селе Талашкино обитель искусств

В творческой судьбе Марии Тенишевой отразилось два века: девятнадцатый и двадцатый. Ни в том и ни в другом так и не появилось женщины подобного созидательного размаха, одаренности и судьбы, похожей на роман. Когда она была молода и еще никому не известна, то как-то рассказала свою историю Ивану Сергеевичу Тургеневу. Тот, задумавшись, ответил: «Эх, жаль, что я болен и раньше вас не знал. Какую бы интересную повесть я написал…»

Мрачная семейная тайна наложила отпечаток на детство и юность Марии. Она была незаконнорожденной. В дальнейшем это обстоятельство, которое, видимо, старались завуалировать, привело к разнобою в датах ее рождения. Сейчас принято считать, что это был 1867 год (по состоянию на 2023 год во многих источниках указано, что Мария Тенишева родилась в 1858 году. — Прим. Vokrugsveta.ru).

Девочка росла в богатом доме отчима совершенным дичком, несмотря на обилие гувернанток, нянек и учителей. От нее требовали полного послушания и сдержанности. Мать была холодна к ней, очевидно, связывая с этим ребенком те моменты жизни, о которых хотелось забыть. Позже Тенишева говорила, что не помнит ни одного прикосновения материнской руки.

Она же отчаянно искала себе друга на первых праздниках, куда ее вывозили, при первых встречах с детьми. И позже вспоминала добрые глаза единственной подружки Кати. А впрочем, веселая кутерьма сверстников всегда отпугивала ее. Однажды Мария убежала из полного детворы зала и оказалась в полутемной комнате. В углу белел мраморный бюст античного героя… Девочка остановилась как вкопанная — так был он красив. Потом подошла и поцеловала холодный мрамор. Это была первая любовь…

Мать постаралась побыстрее распроститься с подросшей дочерью и выдала ее замуж. Как и следовало ожидать, брак вскоре дал трещину. Не спасло и рождение ребенка.

Поначалу, правда, страшась что-либо предпринять, Мария пыталась стать покорной женой и жить так, как жила семья мужа: однообразная до одури каждодневность, мелкие разговоры, заботы, страстишки. У мужа, правда, привязанность оказалась покрупнее — карты. Долгими вечерами, дожидаясь его, Мария думала об одном и том же: как жить дальше?

Пустяшный случай подарил надежду: ей сказали, что ее сильный «оперный» голос обладает красивым тембром. Надо ехать учиться в Италию или во Францию. Легко сказать! Каким же это образом? Где деньги? Где паспорт? Ведь в то время жена вписывалась в паспорт мужа. И сознание того, что из этой западни не вырваться, повергало в еще большее отчаяние. Должна была накопиться та его критическая масса, когда человек духовно или перестает существовать, или совершенно перерождается.

В своих воспоминаниях Мария Клавдиевна писала: «Да, настал мой час… Явилась смелость, решимость. Я перестала бояться. Дух мой освободился от гнета… Явился просвет…»

Мать отказалась помочь деньгами: Мария собрала, сколько могла, распродав обстановку своей комнаты. Куда сложнее было вырвать у мужа разрешение на отъезд. Но и это оказалось преодоленным.

…Одинокая женщина с маленькой дочкой на руках и с тощим багажом села в поезд, обещавший не Париж — новую жизнь.

Служительница муз

«Задыхаясь от наплыва неудержимых чувств, я влюбилась во Вселенную, влюбилась в жизнь, ухватилась за нее». Эти восторги понятны: те природные задатки, которые, не имея выхода дома, являлись лишь мучительным грузом в Париже, были призваны к действию. Окрыленная одобрением маститых учителей, Мария училась живописи, «ваянию в знаменитой академии Жулиана», а пению — в студии Матильды Маркези. Та была уверена, что ее русскую ученицу ждет слава оперной певицы.

…Где-то там, в Смоленской губернии, жила себе да жила деревня, недавно купленная богатой княжной за красоту и тишину окрестных мест.

Отдышавшись у княжны в Талашкино, уверовав в то, что теперь рядом с ней есть верный друг, Мария пыталась решить семейные проблемы. Муж фактически отобрал дочь, отдав ее в закрытое учебное заведение. Об артистических планах жены отозвался: «Я не желаю, чтобы мое имя афиши трепали по заборам!»

Долгий, изнурительный развод все-таки состоялся. Мария даже выговорила себе право на свидания с дочерью. Мучило неудобство жить на средства Святополк-Четвертинской.

Бежицкая эпопея

Весной 1892 года Мария и князь Тенишев обвенчались. Свадебное путешествие по Европе походило на сказку. Тенишев покупал жене драгоценности не только высшего качества, но уникальные своей «исторической биографией»: по-королевски прекрасные вещи и аксессуары, когда-то принадлежавшие королям.

Посещение европейски известных антикваров пробудило в молодой княжне не столько восхищение роскошью, сколько интерес к художественному мастерству и изысканному вкусу ювелиров.

Пришло время, когда чудесные пейзажи Швейцарии уступили место унылым картинам промышленной российской глубинки. Тенишев с молодой женой приехал в поселок Бежицу под Брянском, где входил в руководство рельсопрокатным заводом. Всегда отдаваясь делу с головой, князь часто оставлял жену одну в огромном доме. Рояль, стоявший в зале, недолго скрашивал скуку.

Однажды Мария Клавдиевна решила выйти за ворота усадьбы и пошла к заводскому поселку. Увиденное потрясло ее. Бедность, грязь, пьянство, кое-как сколоченные бараки. Особенно жутко было смотреть на молодежь, слонявшуюся по пыльным, без единого деревца улицам.

…Первые деньги, которые Тенишева вытребовала у мужа, пошли на строительство новой школы. Муж одобрил ее порыв, но местное бежицкое чиновничество встретило эту затею в штыки: подростки были почти даровой рабочей силой. Но невесть откуда взявшаяся барыня все же настояла на своем.

Странно! Еще когда-то в Париже без копейки в кармане Мария Клавдиевна старалась представить, что она будет делать, если вдруг ей повезет: «Я хотела быть богатой, очень богатой для того, чтобы создавать что-нибудь для пользы человечества… До боли хочется проявить себя, посвятить себя всю какому-нибудь благородному человеческому делу».

Дел для «пользы человечества» в России всегда было хоть отбавляй. Но тем, кто их затевал, трудно позавидовать: сколько сил и нервов стоило Марии ее первое бежицкое детище — ремесленное училище. Двухэтажное здание, оснащенное водопроводом, электрическим освещением, умывальными комнатами, просторными классами и мастерскими, — и все это для оборванцев?

Местное чиновничество объединилось против странной барыни. Каждая затея осмеивалась, изыскивались любые причины, чтобы ставить палки в колеса. И все-таки тяжко, медленно, но дело двигалось. Княгиня устроила дешевые столовые, магазины с невысокими ценами, клуб, куда приглашала артистов. Убедила заводское начальство отдать рабочим свободную землю вокруг заводских корпусов с выдачей пособия для строительства личных домиков. Она начала борьбу с эксплуатацией детского труда и добилась, чтобы на завод не брали малолетних.

Когда усталая, вдрызг расстроенная или, наоборот, сияющая жена после очередной схватки с чиновниками или посещения первых уроков в школе появлялась в доме, Тенишев, глядя на нее, невольно себя спрашивал: «Для чего, зачем все это нужно женщине, которая рождена править бал в столичных дворцах?» И не находил ответа. Это так же трудно объяснить, как то, отчего одного человека природа наделяет чарующим голосом, а другой не может спеть простой песенки, почему один боится сунуться в мелководье, а другому для полного счастья нужен океан со штормами и бурями.

Говоря о своей бежицкой эпопее, Мария ничего из сделанного не ставила себе в заслугу. По ее словам, она просто стремилась возвратить долг «немым, безымянным труженикам взамен пролитого пота, утраченных сил, преждевременной старости…»

Когда пишут о Тенишевой — коллекционере, меценатке, вдохновительнице многих культурных начинаний, — почему-то забывают о Бежице. А ведь это был первый выигранный ею бой. Теперь она знала ответ на так долго мучивший ее вопрос: для чего родилась и что должна сделать на этой земле. Когда Тенишев завершил свои дела в Бежице и супругам предстояло вернуться в Петербург, Мария долго собиралась с духом — она покидала край, к которому прикипела всем сердцем.

Оценить по достоинству

В Петербурге княгиня стала весьма заметной личностью именно среди художественной элиты. В Зимний она не рвалась: во-первых, сам Тенишев, несмотря на княжеский титул, не принадлежал к придворному кругу, во-вторых, и это, возможно, главное, Мария Клавдиевна, человек огромной энергии, с избытком сил и дарований, сама туда не стремилась.

Ее окружали люди дела — творческого ли, иного ли — но дела. Александр Николаевич Бенуа вспоминал, что в отдельных, принадлежавших только хозяйке апартаментах можно было встретить самых разных гостей: художников, музыкантов, литераторов, политических деятелей, коммерсантов. Вход сюда был запрещен только самому Тенишеву.

Эти сходки сблизили княгиню с людьми, с которыми ей впоследствии пришлось пройти всю ее непростую российскую жизнь.

В своем доме на Галерной Тенишева организовала школу для подготовки молодых людей к поступлению в Академию художеств. Она пригласила Репина консультировать одаренную безденежную молодежь. Надо ли говорить, какое началось паломничество. Желающих попасть в «тенишевскую школу» оказалось в десять раз больше, чем было мест.

Зная, что люди приходят на занятия иной раз полуголодными, княгиня устроила рядом буфет с большим пузатым самоваром и булками. От воспоминаний Тенишевой об этом времени веет тем счастьем, которого она и искала:

«Тенишевская школа» сделала свое дело. Там начинали люди, которыми гордится русское искусство: И.Я. Билибин, З.Е. Серебрякова, С.В. Чехонин, А.П. Остроумова-Лебедева. Азартную натуру Тенишевой захватила еще одна страсть — собирательство. В поездках с мужем по Европе княгиня, не ограниченная в средствах, покупала западноевропейскую живопись, фарфор, мраморную скульптуру, украшения, вещи, представляющие собой историческую ценность, изделия мастеров Китая, Японии, Ирана.

Художественный вкус был дан ей от природы. Многое узнала и поняла она из общения с людьми искусства. Чтение, лекции, выставки довершали дело — Мария обрела острое чутье знатока и умела оценить попавшее в руки по достоинству.

И вот когда они с мужем поехали по старым русским городам: Ростову, Рыбинску, Костроме, по поволжским деревням и монастырям, перед княгиней предстала рукотворная красота безвестных мастеров — оригинальная, невообразимая по многообразию форм и цвета и совершенная по исполнению.

На глазах рождалась уже новая коллекция из предметов утвари, одежды, мебели, украшений, посуды и поделок — вещи поразительной красоты, извлеченные из полутемной избы или заброшенного амбара. В Тенишевой просыпался человек, рожденный русской землей, в ее душе зазвучали ранее неслышные струны.

Печально было сознавать, что это открытие пришло только сейчас, из-за случайной поездки в российскую глубинку. «Почему? Почему наша старая Русь стала далекой для нас, россиян, для русского общества нашего, почему не художники, а чиновники и купцы, не ведающие, что есть национальное искусство, диктуют моду?..»

Вопрос зависал в воздухе. Разве она сама ближе к «нашей старой Руси», чем другие?

Талашкинский родник

И вот летом 1896 года Тенишева упросила свою подругу Святополк-Четвертинскую продать ей Талашкино. Мария испытывала такую нежность к этому месту, будто оно было одушевленным. Разве можно забыть, как эта деревенька отогрела ее от парижского озноба. Услуга за услугу: благодаря Тенишевой Талашкино стало известно всему культурному миру.

…В стремлении создать в отдалении от больших городов своего рода эстетический комплекс Тенишева не была одинока. Достаточно вспомнить подмосковное Абрамцево. Но нигде не было подобного размаха, отлично организованной на протяжении двадцати лет творческой работы, таких успехов и резонанса не только в России, но и за рубежом.

В Талашкино появились новая школа с последним по тем временам оборудованием, общедоступная библиотека, целый ряд учебно-хозяйственных мастерских, где местные жители, в основном молодежь, занимались обработкой дерева, чеканкой по металлу, керамикой, окраской тканей, вышивкой. Началась практическая работа по возрождению народных ремесел.

К этому процессу было привлечено немало местных жителей. Например, только русским национальным костюмом, ткачеством, вязанием и крашением ткани были заняты женщины из пятидесяти окрестных деревень. Их заработок достигал 10—12 рублей в месяц, что было тогда совсем неплохо. Места, где люди способные быстро набирались опыта, постепенно становились производством.

В Талашкино делали, по существу, все и из всякого материала. Посуда, мебель, изделия из металла, украшения, вышитые шторы и скатерти — все это поступало в открытый Тенишевой в Москве магазин «Родник».

От покупателей не было отбоя. Заказы приходили и из-за границы. Даже чопорный Лондон заинтересовался изделиями талашкинских умельцев.

Этот успех не был случайным. Ведь Тенишева пригласила в Талашкино жить, творить, работать и тех, кто составлял в то время художественную элиту России.

В мастерских деревенский мальчонка мог пользоваться советами М.А. Врубеля. Узоры для вышивальщиц придумывал В.А. Серов. М.В. Нестеров, А.Н. Бенуа, К.А. Коровин, Н.К. Рерих, В.Д. Поленов, скульптор П.П. Трубецкой, певец Ф.И. Шаляпин, музыканты, артисты — эта земля становилась для многих мастеров студией, мастерской, сценой.

Как говорили, днем Талашкино словно вымирало, а под крышами мастерских шла непрерывная работа. Зато когда наступал вечер…

Тенишева организовала здесь оркестр народных инструментов, хор крестьянских детей, студию художественного слова. Получило Талашкино и театр со зрительным залом на двести мест. Декорации расшивали В. Васнецов, М. Врубель, местные смоленские художники, проходившие у них «практику». Репертуар был разнообразный: небольшие пьесы, классика. Ставили Гоголя, Островского, Чехова. С неизменным успехом шла «Сказка о семи богатырях», написанная самой Тенишевой. Она часто выступала на сцене своего театра как актриса.

Вот какую сценку видел Н.К. Рерих: «Хоры. Музыка. Событие деревни — театр. И театр затейный… Мне, заезжему, виден весь муравейник. Пишется музыка. Укладывается текст… Сколько хлопотни за костюмами… Танцы. И не узнать учеников. Как бегут после работы от верстака, от косы и граблей к старинным уборам: как стараются „сказать“, как двигаются в танцах, играют в оркестре».

Это и было исполнение задуманного — «создавать что-нибудь для пользы человечества».

Юнона-воительница

Сама Мария Клавдиевна представляла собой уникальное создание природы, когда прекрасная внешность и внутренняя глубина находятся в гармонии и дополняют друг друга.

В Тенишеву влюблялись очертя голову. Художники, видя ее, тянулись к кисти. Только один Репин, говорят, написал с нее восемь портретов. Конечно, красота княгини просилась на полотно. Крупная, высокая, с густой копной темных волос и гордо посаженной головой, она была завидной моделью. Но среди изображений Марии удачных очень немного. Рисовали красавицу женщину, «Юнону-воительницу». Человек же с очень непростым характером, с бушевавшими в нем страстями, с талантами и редкостной энергией не помещался на холсте, ограниченном тяжелой рамой.

Быть может, только Валентину Серову удалось победить чисто внешнее впечатление от яркой, эффектной женщины и оставить вечности главное, что было в Тенишевой, — жившую в ней мечту об идеале, к которому она продиралась засучив рукава, не обращая внимания на насмешки и неудачи.

Деятельность княгини, которая забирала все время и огромные суммы, вкладываемые в Талашкино, не способствовали миру и спокойствию в семье. Сам Тенишев, которому выстроенное в Петербурге училище, получившее впоследствии его имя, стоило колоссальных трат, многие начинания жены считал излишними. Финансовая помощь, оказываемая княгиней художникам, ее поддержка культурных начинаний обходились дорого. Вместо заботливой хозяйки роскошных столичных особняков, занятой от нечего делать заботами благотворительности, он имел подле себя какой-то бурлящий поток, пробивавший себе дорогу по своему собственному руслу.

«Судьба вообще никогда не хотела сделать меня светской женщиной, и это вполне совпадало с моим внутренним чувством».

Княгиня увлекалась эмалью — той отраслью ювелирного дела, которое заглохло еще в XVIII веке. Она решила ее возродить. Целые дни проводила Мария Клавдиевна у себя в талашкинской мастерской, возле печей и гальванических ванн. Остались фотографии: она в темной одежде с закатанными рукавами, в фартуке, суровая, сосредоточенная.

«Какая вы барыня? — говорила ей горничная. — Настоящая барыня нарядная, и шкафы ее заняты только хорошими платьями, а у вас всякая дрянь не в первом плане лежит…»

Не удовлетворенная полученными образцами эмали, Мария сшила-таки «хорошее» платье и поехала на выучку к ювелиру с мировой славой — мсье Ренэ Лалику. За короткий срок она в работе с эмалью достигла таких результатов, что мэтр сказал: «Мне больше нечему вас учить».

Вернувшись в Талашкино, Тенишева получила более двухсот новых оттенков непрозрачных эмалей. Ее работы выставлялись в Лондоне, Праге, Брюсселе, Париже. В Италии — на родине этого дела — она была избрана почетным членом Римского археологического общества. Европейские эксперты отвели Тенишевой в области эмальерного дела «одно из первых мест среди современных ей мастеров». А на родине Мария Клавдиевна защитила диссертацию под названием «Эмаль и инкрустация». Ей была предложена кафедра по истории эмальерного дела при Московском археологическом институте.

Парижский бенефис

В 1903 году, после кончины мужа, княгиня Тенишева получила право распоряжаться семейным состоянием.

«И это все из Смоленска? А где это?» Французы со времен Наполеона не слыхивали о таком городе и не могли представить, что вся эта обильная роскошь «родом» из тихой провинции.

Редчайшая коллекция икон, собрание русского фарфора, резьба по слоновой и моржовой кости, коллекция царских одежд, расшитых серебром и золотом, кокошники, украшенные жемчужной россыпью, исторические реликвии от петровского до александровского времени, творения безвестных народных умельцев и лучшие образцы талашкинских мастерских.

Тенишева очень гордилась тем, что показанные ею в Париже русские народные платья «сильно отразились на модах и принадлежностях женского туалета». Восприимчивые ко всем новшествам из мира одежды, француженки многое переняли у смоленского крестьянства.

«Какая свежесть форм, богатство мотивов! — ошеломленно знакомили читателей с невиданным вернисажем обозреватели. — Это восторг, настоящее откровение!» За обилием восклицательных знаков деликатно маячил один вопросительный: «Неужели все это сделано в России?» Княгиня Тенишева первая открыла Европе дверь в самобытный, ни на что не похожий мир русского художественного творчества.

За коллекцию балалаек, расписанных в Талашкино Головиным и Врубелем, Марии Клавдиевне предлагали астрономическую сумму. В газетах тех лет писали, что коллекция никогда не вернется домой: ее показ в разных странах мира может стать для владельцев настоящим золотым дном. Но в Смоленск вернулось все до единой вещи. Тенишева вновь обратилась к властям города, отказываясь от прав собственности и оговаривая только три условия: «Мне хотелось бы, чтобы музей навсегда остался в городе Смоленске и чтобы ни одна вещь не была взята в другой музей». И еще: она просила сохранить за ней право пополнять музей новыми экспонатами и «содержать его за свой счет».

30 мая 1911 года состоялась торжественная передача музея городу Смоленску.

«Владейте, мудрые…»

«То неотвратимое, давшее себя знать еще в 1905 году, приближалось. С отчаянием Тенишева наблюдала фатальный для государства ход событий: распутинщина, бессилие властей, продажность чиновничества, война, изнурявшие государство. Все вокруг и в Смоленске было полно неясной тревоги. Какие-то люди являлись в талашкинские мастерские и школу, призывали «сбросить ярмо». То и дело княгиня ловила на себе косые взгляды. Вслед неслось: «богатеи», «душегубцы», «напились нашей кровушки». Кто, зачем учил этому подростков? Лузга от семечек на полу классов, камень, брошенный в окно мастерской. За пять часов до наступления нового, рокового для России года Мария Клавдиевна записала: «Что-то нам сулит 1917 год?»

Октябрьский переворот застал Тенишеву уже во Франции. Из России приходили ужасающие вести. Княгиня купила под Парижем кусок земли и назвала Малое Талашкино.

А то ее «большое» Талашкино? Ее музей и подаренное ему блюдо собственной работы с надписью «Владейте, мудрые…»? Что теперь будет с ними?

После революции музей «Русская старина» постигла участь многих художественных собраний. Коллекции перегруппировывались, их «выживали» из собственного помещения, и, наконец, они оказались в чужих, совершенно не приспособленных для хранения. И, само собой, сделались недоступными для людей. Все, что было построено в Талашкино, постепенно ветшало, растаскивалось местными жителями и в конце концов сошло на нет. В церкви Святого Духа, построенной Тенишевой и расписанной Н.К. Рерихом, хранили картофель. Гробница В.Н. Тенишева была разорена, а его прах выброшен. Имя же княгини, не желая прослыть «неблагонадежными», старались не упоминать.

Надо было пройти многим десятилетиям, чтобы на Смоленщине поняли: она теряет свой шанс быть интересной соотечественникам и миру не только историей, но и сокровищами культуры. Не местное чиновничество, а рядовые музейные сотрудники берегли то, что осталось, спасали, как могли, казалось, уже никому не нужные картины и рукописные псалтыри, страдавшие от сырости. У кого-то оставались старые планы, чертежи, фотографии. Берегли, как принято в России, «на всякий случай». И он настал, этот случай, когда в Талашкино застучали топоры. Снова поднялось бывшее школьное здание, теперь отведенное под музей, в котором со старых фотографий спокойно и чуть печально смотрит на «племя младое, незнакомое» смоленская княгиня.

Годы испытаний на чужбине. Их скрашивала лишь работа. Мария Клавдиевна с удовольствием приняла предложение заняться костюмами к опере «Снегурочка». В отличие от российских чиновников здесь театральные менеджеры понимали, с человеком каких знаний, вкуса и творческой фантазии имеют дело. Наверное, впервые Тенишева не вкладывала в дело своих денег, а, напротив, безоговорочно получала их от дирекции театра: «Мне был предоставлен неограниченный кредит, — вспоминала она. — Так как подходящей материи для костюмов достать было негде, то я сделала все сарафаны вышитыми сверху донизу, и обошлось это, конечно, недешево.

Кокошники, ожерелья, шугаи, мужские костюмы — все прошло через мои руки, а корона царя Берендея была сделана мной собственноручно в моей мастерской».

Тенишева сделалась Мастером. Это был итог не только природных дарований, но и величайшей требовательности к себе. И оставив за собой разоренное революцией дело всей жизни, довольствуясь крохами от некогда колоссального состояния, она не потеряла творческого азарта и жажды созидания. В маленькой мастерской Тенишевой допоздна светились окна. «Работоспособность ее была изумительна, — вспоминала Е.К. Святополк-Четвертинская. — До своего последнего вздоха она не бросала кистей, пера и шпателей».

Малое Талашкино Тенишевой под Парижем было уютно и безопасно. Оно совсем не напоминало то, другое, оставленное ею и снившееся в счастливых снах.

Мария Клавдиевна Тенишева умерла весной 1928 года. Похоронили ее на кладбище Сент-Женевьев де Буа. Навестивший княгиню незадолго до смерти Иван Билибин писал: «Она по-прежнему была полна любви к России и ко всему русскому».

…После ее смерти прошло больше трех десятилетий. В отдел культуры Смоленского горисполкома пришли две старушки и сказали, что, будучи еще совсем молодыми женщинами, состояли в добром знакомстве с Марией Клавдиевной. А теперь им пора исполнить свой долг.

Из потрепанной старомодной сумочки одна за другой стали появляться редкостной красоты драгоценности: броши, кулоны, браслеты, кольца, изумрудные россыпи, блеск бриллиантов, густая синева сапфиров, вправленных в золотую оправу.

Посетительницы объяснили, что, уезжая, смоленская княгиня просила сберечь драгоценности до лучших времен, которые, как ей думалось, обязательно настанут. В случае чего просила передать их музею. К вещам прилагалась опись. Старушки просили проверить и принять.

Автору статьи в запасниках смоленского музея посчастливилось видеть последний подарок княгини и даже держать в руках кое-что из сокровищ. Изящные часики, украшенные вставками из синей эмали и бриллиантами, исправно идут, когда их заводят, и даже наигрывают тоненькую хрупкую мелодию.

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 9, сентябрь 2005, частично обновлен в августе 2023}