Белые моржи? Вы уверены, что именно белые?.. Впервые о них слышу...
Так отвечал Савва Михайлович Успенский, знаток и исследователь животного мира Арктики. И если бы я ранее не успел перелистать несколько справочников по морским млекопитающим, не изучил бы внимательно книгу английского писателя-натуралиста Ричарда Перри «Мир моржа», это заявление ученого меня бы не только удивило, но и озадачило. Однако и в справочниках, и в книге Р. Перри я также не нашел упоминания, что среди моржей могут попадаться особи белого цвета. А ведь известно, что, создавая свой труд, английский писатель переворошил гору литературы, задавшись целью собрать о морже все самое интересное и необычное.
В справочниках говорится, что в молодости этот зверь имеет темно-коричневую или рыже-коричневую окраску. К старости он становится соломенно-желтым с грязно-серым оттенком. При этом Перри добавляет, что «после того как морж вдоволь наныряется за моллюсками, шкура его на фоне льда кажется синеватой. Но когда животное проведет несколько часов на солнце, расширившиеся кровеносные сосуды окрашивают шкуру почти в розовый цвет». Далее он приводит слова шведского фотографа Свена Йильсетера, которому моржи на лежбище, когда он снимал их у западного побережья Аляски, показались красными, поросячье-розовыми, а те, что лежали на льдинах, прямо-таки кирпичными. Но белых моржей никому из исследователей, видимо, наблюдать не приходилось, ибо Перри не преминул бы об этом сообщить.
Однако я пришел к Успенскому не с пустыми руками, В доказательство того, что я видел белых — именно белых! — моржей, я представил широкий цветной слайд, который сделал на острове Аракамчечен: среди десятка-полтора обычных, коричневых, зверей отчетливо виден белый, как головка сахара, огромный самец с желтоватыми клыками и шишками на шее.
— Посмотрим, посмотрим, — с интересом принялся изучать слайды Савва Михайлович, разглядывая их через свою знаменитую лупу размером с обеденную тарелку, — Вообще, альбиносы не редкость среди различных зверей, но встречать их у моржей мне не приходилось. Вот если бы рассмотреть глаз — зрачок должен быть белым, — тогда стало бы ясно, что это всего лишь альбинос...
Белого моржа я снимал с расстояния метров в семьдесят. Снимал длиннофокусным объективом, и цвет глаз на снимках, конечно, разглядеть было нельзя. Чтобы сфотографировать зрачок моржа, мне надо было подойти к нему метров на пять, но тогда пришлось бы согнать с лежбища не одну сотню зверей, а это не только было невозможным, но показалось ненужным, ибо я и мысли не допускал, что белый морж — альбинос.
— Давайте-ка позвоним сейчас Льву Алексеевичу Попову, — решил Успенский. — Он — маммолог, известный специалист по ластоногим, думаю, он нам поможет.
Лев Алексеевич, как и Успенский, поначалу удивился. Поверив, что с ним не шутят, слайд с белым моржом на самом деле есть, он тоже заинтересовался — можно ли рассмотреть зрачок? — а потом сказал, что лично ему видеть таких моржей никогда не приходилось.
— Повезло вам — вот и все, что я могу по этому поводу сказать, — закончил он. — И как это вам удается?!
Польщенный его вниманием, я не без самодовольства признался, что белых моржей и не думал искать. Я летел на Чукотку с единственной мыслью увидеть наконец-то лежбище самых обыкновенных моржей, попасть на которое собирался без малого два десятка лет, да вот судьбе, видно, вздумалось наградить меня за столь долгую верность мечте...
Но вообще, если быть честным; с моржами мне всю жизнь не везло, хотя редким этого зверя никак не назовешь. Даже в тридцатые годы, когда численность его катастрофически уменьшилась, мировая популяция насчитывала до ста тысяч голов. Однако увидеть лежбище моржей оказалось столь сложно, что, признаюсь, были минуты, когда я считал, что так и не смогу понаблюдать эту картину.
В то время, когда я начинал работать на полярных станциях в Арктике, уже существовал закон об охране моржей, но стада их настолько поредели, что звери забыли дорогу на лежбища, где когда-то отдыхали огромными массами. Лишь угрюмых одиночек встречал я в полыньях во время зимовок на Новой Земле, мысе Челюскин, острове Виктория; звери чаще всего скрывались, завидев фигуру человека. Расспрашивая полярников, я собирал сведения, где можно еще встретить моржей, и так узнал об острове Преображения. Остров этот находится в Хатангском заливе, у восточного побережья Таймырского полуострова, и в шестидесятые годы, как рассказывали полярники, моржи туда еще приходили. Я отказался от отпуска, решив остаться в Арктике еще на год ради того, чтобы побывать на этом острове. Но когда приехал, то узнал, что в прошлую осень восемь зверей пытались выбраться на заветную косу, но какой-то аэролог застрелил их, продав мясо полярной станции, для прокорма собачьей упряжки.
Напрасно я прождал моржей все лето. Один помор объяснил мне, что наглый «предприниматель», который хорошо заработал на зверях, а должен бы быть привлечен к огромному штрафу, перебил моржей-разведчиков, за которыми идет стадо, и нечего больше ждать их на этом острове.
Мы сидели с ним на крылечке избы и глядели на темную галечную косу, далеко убегающую в море.
— На Чукотку тебе ехать надо, — посоветовал мне помор. — Там лежбища берегут, стрелять никому не позволяют. Рассказывают, будто чукчи свои чумы от берега подальше в тундру переносят, собак уводят, костров не жгут. Чтобы ничем не помешать моржам. А когда они выспятся, отдохнут и начинают собираться в зимний путь, люди берут из стада столько, сколько необходимо для жизни. Поэтому там моржи и не переводятся.
Тогда я воспринял этот рассказ как красивую легенду, которая родилась у охотников западной Арктики, так быстро растерявших свои богатства, но позже убедился, что когда-то чукчи и в самом деле могли покарать охотника, если он начинал стрелять моржей на лежбище. Об этом рассказывает в своей книжке и Перри. В 1909 году, сообщает он, местный вождь чукчей Тенасце организовал моржовую охрану из 24 человек, которые стали следить за порядком в Инчоуне. И с тех пор поредевшие было стада моржей вновь стали залегать там в огромном количестве; сохранились эти лежбища и сегодня.
Спустя еще несколько лет я познакомился с Виктором Ивановичем Крыловым, ученым-биологом, который заверил, что со временем моржей увидеть на Чукотке станет совсем просто. Оказалось, что Крылов, будучи сотрудником ТИНРО, занимался подсчетом стад тихоокеанских моржей, разрабатывал рекомендации размеров приемлемой добычи и предполагал, что в результате мер, принятых по охране моржей нашим правительством, стада их будут медленно, но верно расти.
Два года назад мне довелось быть в Магадане. Как было удержаться, не зайти в Магаданское отделение ТИНРО и не узнать, сбылись ли предсказания Крылова. Вместо ответа мне предложили посмотреть огромные снимки, развешенные на стене. Это была покадровая панорама огромнейшего лежбища, сделанная с самолета. Сотни моржей лежали под скалами острова, плавали в воде.
— Не сотни, — поправили меня, — а более сорока тысяч зверей находилось на лежбище в момент аэросъемки.
Удивительное это лежбище появилось на острове Аракамчечен, которое при Крылове, когда он только начинал работу, считалось покинутым. В то время все стада моржей у берегов Чукотки оценивались примерно в пятьдесят тысяч голов, а ныне, помимо этого лежбища, «функционировали» еще и лежбища на косе Руддера, в Инчоуне, на мысе Блоссом. Снимки красноречиво говорили, что в рядах моржей прибыло, и оставалось только туда добраться.
Случай такой представился на следующий год. Я узнал, что из Магадана в обход побережья Чукотки отправится патрульное судно «Охотскрыбвода», в обязанность инспекторов которого теперь входило и наблюдение за охраной лежбищ моржей. До отхода судна оставалось месяца два, но Аскольд Григорьевич Пынько, директор бассейнового управления, пообещавший вызвать меня к нужному сроку телеграммой, неожиданно заболел.
О выходе судна в море я узнал, когда оно уже следовало вдоль побережья Камчатки...
— Еще не все потеряно, — успокоил меня по телефону заместитель директора. — Судну не миновать бухты Провидения. Дней через пять-шесть оно будет там и простоит суток двое. Вы вполне можете его догнать.
Добраться за пять дней из Москвы до бухты Провидения может надеяться лишь человек, никогда не бывавший на Севере. Тем более в разгар летних отпусков, когда самолеты на «материк» и обратно уходят переполненными. И все же на следующий день я был в Магадане, а оттуда спустя трое суток вылетел в Провидение.
Я думал, что мое судно уже ушло, а оказалось, что оно еще и не заходило в бухту, продолжая мотаться где-то на волне в Беринговом море. К ожиданиям мне было не привыкать. Я собрался вдоволь отлежаться на гостиничной постели с простынями, дав себе отдых за те дни, когда приходилось томиться в жестких креслах Анадырского аэропорта, как вдруг моя попутчица, молоденькая девушка-бухгалтер, летевшая в Нунлингран, представила меня человеку, который, по его понятиям, тоже занимался моржами.
Дмитрий Борисович Фрид, мой новый знакомый, совсем не напоминал ученого-биолога, самозабвенно влюбленного в природу. Это был представитель деловой части человечества, которому чужды понятия, что в жизни может быть что-то невозможное, но он в самом деле имел отношение к моржам. Более того, на следующее же утро вертолет должен был доставить его и его помощников на косу Руддера.
— Вы летите туда за бивнями, — высказал я предположение, ибо знал, какие прекрасные композиции и отдельные статуэтки можно вырезать из моржовой кости.
Не секрет, что морж, этот гигант среди ластоногих, занимающий среди северных морских млекопитающих второе место после кита, был сильно истреблен когда-то не из-за шкур и меха, мяса и сала, а прежде всего из-за удивительных клыков, которыми наделила его природа. Вырастающие из верхней челюсти клыки достигают у самцов семидесяти сантиметров. Животным они необходимы как плуги для разрыхления дна при добывании моллюсков, а зверобои с давних пор решили, что место им, распиленным и разрисованным, в человеческом жилье. Трудно подсчитать, сколько тысяч моржей было уничтожено только ради бивней...
Дмитрий Борисович, который, как выяснилось, был косторезом Магаданской сувенирной фабрики, усмехнулся: «Кому же позволят сейчас убивать моржей ради бивней? Но, однако, вы правы — на косу мы летим за моржовой костью».
Он объяснил, что, с тех пор как охоту на моржа приостановили, мастера магаданской фабрики научились изготовлять неплохие вещицы и из зуба кашалота. Но и он теперь стал дефицитом. А чтобы дело косторезов не пропало, пришлось подумать, нельзя ли найти заменители? И оказалось, что кое-что можно резать из ребер и челюстей кита, а этого добра тут в каждом поселке немало. Неплохим материалом для резчика может быть и нижняя челюсть моржа, изделия из нее получаются почти как из бивня. Вот мастера и решили обследовать старинные лежбища, где когда-то забивали моржей, а челюсти, конечно, выбрасывали...
Я знал, что на косе имелось лежбище, и спросил Дмитрия Борисовича, не может ли он взять меня с собой?
На следующее утро мы улетели, и добраться до косы нам не помешал ни начавшийся дождь, ни туман, густой кисеей закрывший море. Вертолетчики покружили, словно раздумывая, лететь дальше или возвращаться, а потом ринулись в кромешную хмарь и, пробив ее, вышли точно на косу, которая вытянулась на несколько километров вдоль гористого берега моря. Пролетев над нею, мы нашли показавшуюся вначале не очень большой группу розоватых моржей. «Осторожные звери», — подумал я. Они устроились так хитро, что подобраться к ним незамеченным было невозможно...
Пилоты, не подозревая, что нам нужна свалка костей, высадили нас совсем неподалеку от лежбища. Мы выбросили груз и скоренько попрощались, а когда вертолет улетел, узнали, что добрых километра два нам придется таскать мешки на себе: давний лагерь добытчиков находился в глубине косы.
Светило солнце, голубело небо — погода выдалась идеальной для съемки. Где-то неподалеку поревывали моржи, а мы, обливаясь потом, перетаскивали экспедиционное имущество к этой костяной свалке, пока не перетащили все. Только тогда Фрид решил, что я имею право сходить поснимать моржей, к которым стремился столько долгих лет.
— Да не торопитесь, — напутствовал он, — никуда они не денутся. Только, если захотите подойти поближе, наклонитесь.
Дорогу перебегали евражки, становившиеся на задние лапки и с любопытством разглядывавшие меня. Неожиданно из-под ног взлетели гаги, до последнего момента хоронясь в траве на гнездах. От берега к середине лагуны улепетывали по воде линяющие бакланы; кружились, недовольно покрикивая, бургомистры, а я шел, не обращая на них внимания, все еще не веря, что через несколько минут увижу лежбище моржей...
Странное впечатление произвели на меня эти морские звери, которые, несомненно, когда-то ушли с суши в воду, научились за тысячелетия отлично плавать, глубоко нырять, добывать в море пищу, выводить потомство на ледяных полях, но которые так и не смогли утерять тягу к берегам земли, возвращаясь в основном для того, чтобы хорошенько на ней отоспаться.
Прежде всего поражала их безбоязненность, заставлявшая поначалу подумать — не слепы ли они? Я, чуть склонившись, подошел к зверям на расстояние в несколько метров — можно было пересчитать усы-вибрисы на их мордах. Моржи внимательно смотрели на меня, казалось, оценивали и изучали, а насмотревшись, преспокойно укладывались спать. Вот и пойми их желание уединяться на отдаленных косах...
Лежбище постоянно пополнялось. С востока вдоль косы по двое, по трое к залежке подплывали все новые звери. Они издали замечали меня, пристально разглядывали, но, увидев спокойно лежащих собратьев, решали, что можно последовать их примеру, полагаясь больше на чувство стадности, чем на собственные глаза.
Более темные, молодые, выбирались из воды порезвее. Старые — «шишкари» — поджидали волну, в два-три приема с ее помощью выкатываясь на гальку. Подолгу отдыхали на берегу, а потом, вращая рачьими глазами, изгибаясь, как гусеницы, колыхая жирными телесами, начинали подбираться к обсохшим похрапывающим сородичам. Неповоротливостью, неспособностью верно оценить обстановку они мне напомнили громадных черепах, которые могут под лучами юпитеров в присутствии людей откладывать яйца, зарывать их и удаляться в полной уверенности, что они все сделали так, как нужно для сохранения потомства.
— Э-гы-гы, — возвестил о себе вновь прибывший зверь, трубя как пароход, входящий в бухту.
— Э-ге-ге, — отвечали ему недовольно разбуженные...
Моржи, как я заметил, все хотели спать только в самой гуще своих сородичей. Молодым это не удавалось. Сунувшись разок-другой, они смирялись перед более могучими зверями и пристраивались сбоку, увеличивая лежбище. А более светлые, пятнисто-розоватые, старые звери шли напролом, огрызаясь, отбиваясь клыками, взлезали на спины спящих, устраивая кучу малу, но добивались-таки своего, укладываясь спать в центре залежки.
Часа два я пролежал на гальке рядом с моржами, наблюдая, как они, словно веером, обмахивались ластами, прикрывали ими сердце, а иные скрещивали их на груди, принимая строгую позу Наполеона. Видеть это было забавно. Большинство моржей посапывало на боку, положив бивни на соседа, но находились и такие, что спали на животе, плотно вонзив клыки в землю, будто боялись, чтобы их не утащили во время сна.
Я бы пролежал так и дольше, но небо задернулось облаками, заморосил дождь и пришлось поворачивать к лагерю косторезов. Добытчики кости уже вовсю разрывали старые чукотские ямы, куда при разделке в прошлом отправляли все отходы.
Вылетали на поверхность ребра, лопатки, позвонки и черепа с сохранившимися зубами. Дело оказалось нелегким, и привычные к работе с резцом мастера то радовались, то принимались роптать: до чего, мол, докатились дела косторезной фабрики, если ее сотрудникам приходится гоняться по лежбищам за материалом. Но челюстей попадалось много, затаренные мешки прибавлялись, и постепенно азарт поиска захватил всех, как золотая лихорадка.
Я чистил рыбу, варил обед и все надеялся, что туман рассеется. Дмитрий Борисович говорил, что тогда мы отправимся к лежбищу все вместе — ведь большинство косторезов так же, как и я, никогда в жизни не видели зверей. Но туман не рассеивался, дождь стал сильнее. К концу третьих суток разыгрался настоящий шторм. Ветер сотрясал палатку, грозя оставить нас в спальниках под проливным дождем, а утром, когда все стихло, мы обнаружили, что коса, где еще вчера лежали моржи, была пустынна...
Улетал я с косы Руддера с чувством выполненного долга: теперь, кажется, видел в Арктике все. Однако везение мое на этом не кончилось. Когда мы, промокшие, ввалились в знакомую гостиницу в Провидении, то узнали, что СРТМ-8439 капитана Шухлинского стоит в порту, готовясь выйти к острову Аракамчечен.
Инспекторов «Охотскрыбвода» я представлял себе людьми суровыми, привычными более к обращению с оружием, приборами ночного видения, чем умело управляющимися с кино- и фотокамерами. Но оказалось, что и кинофототехника в руках рыбинспекторов — действенное оружие в борьбе с браконьерством.
Сергей Дунюшкин, недавний выпускник университета, а ныне начальник рейса, объяснил мне, что вместе с напарником Василием Крохмалем они должны снять фильм о моржах для Магаданского телевидения и в дальнейшем возить его с собой на отдаленные стойбища во время инспекционных поездок, чтобы пробуждать у людей чувство ответственности за сохранность природы.
— Чаще всего, — убеждал он, — лежбищам вредят не столько браконьеры, сколько праздные любопытствующие. Кажется, что плохого в том, если человек захочет полюбоваться на моржей. Но если он не знает, как вести себя, то своим неосторожным появлением вызовет такую панику среди зверей, что в испуге они смогут передавить не один десяток своих сородичей.
У острова Аракамчечен патрульное судно простояло двое суток. Василий Крохмаль подолгу выискивал наиболее убедительные кадры
для будущего фильма, что было небезынтересно и для меня. На илистых пляжах острова лежало в те дни около пятнадцати тысяч зверей. Должно быть, остальные двадцать пять прохлаждались в море либо устроились на более подходящих лежбищах, откуда было недалеко плавать, чтобы кормиться.
Так сказала ученый-биолог Татьяна Лисицина, седьмой год приезжающая на остров Аракамчечен. С микрофоном она проводит у лежбища по многу часов в день, пытаясь разгадать метод звукового общения зверей в стаде, разбираясь в их поведении.
Моржи на Аракамчечене лежали на берегу грязные, как свиньи, с ног до головы вымазавшиеся в сером иле. Запах скотного двора, типичный, оказывается, для моржовых лежбищ, казался при ветерке невыносимым. Когда же часть моржей как по команде переворачивалась на другой бок, над стадом, как дым над пепелищем, поднималось облако пара, и зловоние усиливалось.
Лежбище урчало, гоготало, и, по правде сказать, после моржей, виденных на косе Руддера, здешние показались мне просто отвратительными.
— Вы не смотрите, что на лежбище они такие грязные, неповоротливые, сонные, — с увлечением говорила Таня Лисицина. — Зато какие они изящные и грациозные пловцы! Им свойственно и чувство любви — они моногамы, — долго выхаживают моржат, играют с ними, защищают от медведей. Здесь собираются одни самцы. Наверное, чтобы не увеличивать конкуренцию на тех участках шельфа, где кормятся сейчас самки с детенышами. Обратите внимание, что старые самцы всегда приплывают в окружении молодых, только начинающих самостоятельно жить зверей. Так они указывают им дорогу к лежбищам, учат добывать пищу, а самых младших в стаде, видимо, и подкармливают, помогая добывать со дна моллюсков. Старым делать это легче, у них более мощные клыки. Мне нередко приходилось наблюдать, как старики играли с малышами...
И тут вдалеке я явственно увидел направляющегося к лежбищу большого белого моржа. Он плыл в окружении нескольких синеватых молодых моржей, как льдина выделяясь на зеленоватой глади моря. Морж недолго держался на поверхности, потом нырял, довольно быстро плыл под водой и снова поднимался на поверхность для очередного вдоха. Так же вел себя и сопровождающий его эскорт. У берега группа рассыпалась. Молодые спутники, покувыркавшись, стали выбираться на берег. Поджимая ласты под себя, они довольно легко, одолевали расстояние на суше и были похожи в этот момент на бурых медведей. Белый тем временем продолжал сидеть в воде, почесывая затылок задним ластом.
— Смотрите, белый! — воскликнул я. Но Лисицина не удивилась. — Да это же старик, — сказала она. — Я не раз видела здесь таких...
Начесавшись вволю, белый гигант дождался, пока волна сама вынесет его на берег. Он блаженно растянулся на гальке и долго лежал так, как паломник, упавший перед святыми мощами, совершивший ради этого путь в тысячи километров. Затем он вскинул голову, приподнялся и загыгыкал, предлагая ближайшему моржу уступить ему дорогу. Но тот спал и не отреагировал на грозный окрик. Тогда белый ударил его в спину клыками. Проснувшийся морж вскинул бивни, обернулся, хотел было ответить обидчику, но отчего-то передумал и отполз в сторону. Не без труда белый одолел расстояние в несколько метров и опять приник к земле. Затем согнал с дороги следующего моржа. Сбоку подобрался к стаду и полез в самую гущу, вновь и вновь заставлял уступать себе дорогу.
В это время мы увидели еще одного белого моржа — на другом конце лежбища — и стали наблюдать за ним. Этот зверь вел себя менее агрессивно, хотя тоже сразу же проложил себе дорогу к лучшему местечку, устроившись неподалеку от воды. Когда же я кончил наблюдать за вторым белым моржом и попытался отыскать первого, мне это удалось с трудом. Белым, оказывается, морж был только в воде и в первые минуты, когда выбирался на берег. Уже через пятнадцать минут шкура его розовела, а через час он становился почти неотличимым от остальных зверей.
И все-таки белые моржи — явление редкое. Я видел их за два дня на лежбище Аракамчечена не более шести раз. То есть встречаются они один на две тысячи. Так же, как и Татьяна Лисицина, я готов считать, что это старики.
Почему их не видели раньше? Думаю, что появились они не без влияния мер, предпринятых нашей страной по охране моржей. В прошлом крупные самцы не доживали до преклонного возраста, их уничтожали охотники в первую очередь из-за громадных бивней. Сейчас положение изменилось, отчего и стало возможным наблюдать светлых, «поседевших» моржей.
Будем надеяться, что в дальнейшем их будут встречать чаще.
В. Орлов, наш спец. корр.
Фото автора
