Дорога утопала в зелени. На раскидистых деревьях, посаженных еще в прошлом веке, тихо шелестела листва, и деревья казались солдатами, выставленными на охрану дороги да так и оставшимися на своем нелегком степном посту.
Зеленый коридор через степь закончился неожиданно. Вдруг перед нами открылась станица Архонская, одноэтажные домики из красного кирпича, все под черепицей либо под шифером, напоминали собой тоже что-то солдатское, военное, как и многое здесь, — уж очень не по-граждански строгой была планировка станицы. Как по линеечке. Ровные улицы, четкие кварталы.
Станицы у Терека и вправду строили «по линеечке» — они в середине XIX века составили линию обороны, которую возвела Россия против непокорных кавказцев. Генерал Ермолов сам прочертил на карте Сунженскую линию. Ее крепости и укрепления тянулись вдоль всего Кавказа. «Для стеснения и обуздания мятежных горцев», как написано в одной книге тех лет, понадобилось заселить здешние земли воинственным казачьим племенем. Архонская — тоже «линейная», одна из многих.
Первое же русское поселение на Кавказе возникло в 70- годах XVI века. Тогда царский воевода Лука Новосельцев заложил на Тереке, как раз против устья речки Сунжи, городок Терки и разместил там на постой войско.
Новый городок тут же принес многие беспокойства, сперва местным жителям, потом и политикам из далеких стран, имевших свои интересы на Кавказе, а потому не желавших присутствия здесь русских. Последнее слово произнесла Турция. И русская армия отошла на новое место постоя, подальше, в устье Терека, где была заложена крепость Кизляр.
В 1735 году появилось первое упоминание о терско-кизлярском войске, костяк которого, бесспорно, составляли казаки. К этому времени на Тереке жили казаки-раскольники, бежавшие с Дона в 1620 и 1658 годах, обосновались здесь и отчаянные волжские казаки, «баловавшие» прежде на великой реке. Немало смельчаков радушно приняла местная вольная братия. А после выселения сюда части запорожцев, не сумевших в 1775 году отстоять свободолюбивую Сечь, казачество окончательно окрепло, заставило себя уважать, и с 19 ноября 1860 года получило желанное имя — Терское казачье войско. Людей же называли кратко — терцы...
Я приехал в Архонскую познакомиться с потомками терцев, которые мне всегда казались тайной за семью печатями, как, впрочем, и все казачество, вычеркнутое из истории России с 1917 года.
В главной библиотеке страны хранится книжка некоего Н.Л.Янчевского «Разрушение легенды о казачестве», изданная в 1931 году. Оказывается, как утверждает автор, в общем-то не было в России никаких казаков, а был сброд, «деклассированные элементы», разбойники. Все, что знали о казаках, — народная молва, и не более того. Легенда же!.. Вот такая история...
— И куда ж это я вас размещу-то? — первым делом спросил станичный атаман Николай Александрович Левченко, когда мы поздоровались. — Да вы не беспокойтесь.
Чувствую, неожиданный мой приезд застал казаков врасплох: как голуби разворковались. Час воркуют, другой. Время к вечеру, а я — с дороги. Говорю, мол, и не нужен постой, чего выдумываете, мне бы с людьми поговорить, где приткнусь, там и хорошо. Но от атамана Левченко просто так не отойти — не отпускает. Ох, лихой вид у казака, ох, бедовый — огонь-мужчина.
Долгонько устраивал, но устроил хорошо. Спасибо. Поселил к двум пенсионерам, столько перевидавшим на своем веку, что роман с них нужно писать, кино снимать, а никак не очерк делать — мал очеркишко для таких судеб.
Григорий Иванович Белоус три четверти века отшагал с колхозом и поныне работает в нем, а Фекла Павловна теперь только по хозяйству и успевает. Это раньше любое дело в ее руках горело, теперь же руки из послушания вышли, медлят, не торопятся, а глаза все бы сделали.
В замечательно ухоженной хатке, построенной в начале века, я и нашел пристанище, тишину и покой.
Как вошли мы с атаманом к ним во двор, я сразу увидел: справное хозяйство. Казачье.
За глухими воротами открылся двор, поперек которого стояла бричка. Бричка — это не телега, хотя и там, и там четыре колеса. Бричка — это произведение искусства, ценимое прежде у казаков необычайно. Каждая деталь в ней, как сбруя на казачьем коне, подогнана, за века прилажена. Выпрягают в бричку пару, а грузят до двух тонн. Телега не выдерживает столько.
— Переворачиваем ее на выгруз, а ей ничего, — просвещал меня вечерком Григорий Иванович, когда мы вышли во двор погутарить, — потом перепрягаем коней. И опять поехали...
— А кто делает такую красоту?
— Сами. Есть у нас плотник, он делает. Брички, колеса, все деревянное делает.
Мы ходили как-то с Григорием Ивановичем к деревянных дел мастеру, посмотреть на его золотые руки. Работает один, без помощников, справно работает сельский умелец.
— В бричке главное — это колесо...
Мы стояли в небольшой мастерской, пахло стружкой и свежими опилками, на полу лежали детали будущей брички, в углу стояли стопкой, словно бублики, скрученные обода для колес — сохли, я разглядывал пришедшие из веков хитрейшие приспособления и инструменты, без которых не сделать хорошую бричку, слушал о тайнах плотницких дел и думал: как же хорошо, что хоть что-то еще сохранилось в наш равнодушный век.
Брички опять спросом пользуются! Откуда только в Архонскую люди не приезжают, заказы оставить желают... Да разве один мастер управится?
...А еще у Григория Ивановича во дворе голубятня. Он держит птиц просто так: посмотреть да послушать их песню, когда тоска к сердцу подберется. Голубь — птица Христова.
В доме у Ивана Григорьевича в каждой комнате иконы. Раньше не было казачьего дома без икон. Не полагалось! Бога боялись и слушали.
Особо почитали святого Георгия-воина, покровителя казачества. Шестое мая — в Его день — большой праздник, более полутора тысяч лет ему! И на Урале, и на Дону, и в Америке, и в Турции стопки поднимают за святого Георгия и за его величество КАЗАЧЕСТВО — далеко по миру разбросала судьба казаков.
Еще в каждой станице раньше был другой большой праздник, тоже христианский, но уже свой, станичный. В Архонской это 12 сентября, день святого Александра Невского.
Приход здесь назывался — Александра Невского. Рассказывают, красивая была церковь в Архонке, с певучими колоколами. Как заиграет колокольная музыка, «округа словно поднималась. За тридцать верст слыхать было». Фундамент лишь остался от певуньи — кому-то из комиссаров помешала. «Приехал какой-то на казачьем коне, в красных портках, — вспоминала Фекла Павловна, — и велел нашу красавицу по миру пустить. Нашлись антихристы — пустили».
Сейчас решили казаки восстановить храм. «Что ж, не люди, что ли, столько лет без Бога живем?..»
Присматривался я к людям в Архонской, долго присматривался, и с каждым днем они загадочнее становились. Вот, например, здесь осетины живут (их от казаков сразу отличишь — лица другие), казаки же вроде бы и похожи друг на друга, а разные.
Собственно, а кто они такие, казаки? Почему они должны отличаться?
Беру Большую советскую энциклопедию, нахожу: «Казак, козак (тюрк. — удалец, вольный человек) — человек, порвавший со своей социальной средой (XIV—XVII вв.), с конца XV в. К. стали называть вольных людей окраин Русск. гос-ва». И все! Небогато.
Смотрю дальше: «Казачество — военное сословие в дорев. России XVIII — нач. ХХ в. В XIV—XVII веках — вольные люда, свободные от тягла и работающие по найму, главным образом на различных промыслах, а также лица, несшие военную службу на окраине страны... В 1920 г. постановлением ВЦИК на казачьи области были распространены все действующие в РСФСР общие законоположения о землеустройстве в землепользовании. Эти акты положили конец существованию К. как особого военного сословия. Трудовое К. вступило на путь социалистического строительства».
Таково мнение крупнейших ныне специалистов по теме «казачество» А.П.Пронштейна и К.А.Хмелевского... Что сказать? Видимо, слова эти устраивают казаков, раз никто не возразил. Меня же они устроить не могли.
Что не устраивало? Теперь, когда проштудировал едва ли не всю литературу по истории казачества, могу ответить. Если кратко — полуправда, которую не удосужились прикрыть даже фиговым листком. Именно Ложь, облепившая казачество, не устраивает... А если подробнее, то тогда придется начинать с неожиданного на первый взгляд вопроса, что в истории казачества бесспорно?
По-моему, абсолютно бесспорно то, что казаки — степные жители: степь была и осталась их стихией, их вольницей, их домом. Во-вторых, то, что казаки — превосходные воины, именно на коне (в прямом и в переносном смысле!) они навечно запечатлелись в судьбе нашего Отечества. И в-третьих, конечно, внешность казаков — настоящего казака не спутаешь ни с кем: голубоглазые, светловолосые, коренастые, таковых большинство.
Отталкиваясь от этих трех истин, я и попытался проследить историю Степи, а вместе с ней и историю казачества.
...Задолго до появления Киевской Руси был Дешт-и-Кипчак (Степь кипчаков), или Половецкое поле, как о нем потом вверили. Но что известно о ней, об этой степной стране? Разве лишь то, что ее обитатели — тюрки-половцы — назывались «дикими кочевниками», «погаными татарами».
Разве на самом деле они были таковыми?.. А впрочем... Я лишь напомню, что писали о казаках после войны 1812 года в Европе, и многое станет понятно. А писали что казаки дикие люди, звероподобные существа, жившие в диких лесах: «Казаки едят сырое мясо и пьют кровь. Глаза их ужасны, волосы до пояса, бороды до колен. Пики их — один ужас». Так, оказывается, часто рисуют в истории образ преуспевающего врага. Таковы особенности людской психологии. Подобных примеров немало... Пусть же половцы (Появление половцев в Восточной Европе обычно связывают с XI веком. Но так ли это? Тогда появилось слово «половец», но не народ, обитавший со II-III веков в Степи. В русских летописях этим новым словом называли только южных соседей Руси, часто бравших славян в полон. Отсюда, видимо, «половец», то ест» полонящий, берущий в плен.) останутся «ужасными дикарями»! Простим летописцам их слабость. Простим и то, что не заметили они славного Дешт-и-Кипчака.
«Дешт-и-Кипчак была страна, — писали о ней в XIII веке арабы, — которая простиралась в длину на 8 месяцев пути, а в ширину на 6 месяцев. Аллаху это лучше известно!» По Дунаю на западе, по Москве-реке на севере проходили прежде границы этой страны, до самых предгорий Кавказа. На востоке же граница терялась далеко за Алтаем.
Страна делилась на каганаты, где правил каган — князь князей. Верховного единого правителя в Дешт-и-Кнпчаке, видимо, не было. Или, если он и был, выборный.
Судя по записям, оставленным итальянским монахом Иоанном де Плане Карпини в 1246 году или французом Вильгельмом де Рубруком в 1253 году, а также по книгам арабских и византийских путешественников, побывавших в разное время на земле половцев, смею настаивать, что в Дешт-и-Кипчаке жил один народ, а не сборище народов, как принято утверждать. «Все эти народы имели одну форму лица и один язык, — писал, например, Плане Карпини, — хотя между собой они разделялись по областям и государям».
У половцев было общинное владение землей: люди жили общинами — родами.
Выборность в управлении, отчет перед общиной — вот что отличало половцев и что поражало в них иноземцев. Здесь многое решалось только на сходе, сообща.
В Дешт-и-Кипчаке было немало городов. То были необычные города, ибо многие дома в них были разборные. Размеры их менялись по сезонам года. У половцев были свои понятия об удобстве города.
Между городами действовала почта, которую степняки называли «яма». Ведь у этого народа была своя письменность, и люди писали друг другу письма! А как иначе? В почтовые повозки (по-тюркски «тачанки») ямщики запрягали тройки лошадей... Вот она откуда, птица-тройка, о которой писал Николай Васильевич Гоголь. Только кто помнит?
Половцы славились в мире своими великолепными ремесленниками, об этом, не скупясь, сообщали очевидцы. И находки археологов, конечно. Остроконечные шлемы, кольчуги, прекрасные «шешке», очень тонкие ювелирные украшения войлочные ковры, замечательную одежду, которую считала за честь иметь византийская знать, делали «дикие кочевники».
Еще половцы были отличными земледельцами, уважали рыбный промысел, об этом тоже сохранились письменные свидетельства.
А о том, какими они считались воинами, лучше меня, лучше всяких слов сказали русские летописи. Размеры половецкого государства, слава о нем в мире говорили сами за себя...
Не знаю, кому понадобилось вот так, не боясь, унизить великую и древнюю культуру степняков, выставляя их «Дикими кочевниками»? Ведь никто же из историков даже не усомнился — как можно кочевать на Восточноевропейской равнине, с ее зимами?! Климат здесь не тот, ландшафт неподходящий для кочевок. Если не запасти на зиму сена, скот передохнет...
Более тысячи лет прожил Дешт-и-Кипчак, занятый войнами, работой и снова войнами, пока в XIII веке не нагрянули в степи монгольские орды, которые привел половецкий же хан Аккубуль, желая отомстить хану Котяну. И отомстил! Дешт-и-Кипчак затрещал и медленно распался...
По-моему, на поражение половцев в первую очередь повлияло отсутствие у них единой веры. В половецких городах люди с VI века просыпались под звон колоколов. «...Они христианской веры», — писали арабы о половцах. Но единства веры у них не было — встречались несториане, ранние духоборы. Были даже мусульмане, многочисленные сектанты. Конечно, религиозные искания свидетельствуют о духовном величии народа, которому тесно в рамках одной религии. Но... они, эти искания, не вели к единению государства, и в этом была беда половцев!
Вторая причина поражения и сложнее, и проще — отсутствие надежных союзников.
Так или иначе, но именно в XIII веке, после нашествия монголов, как утверждает отечественная наука, «исчезли» половцы, и в один день «появились» новые тюркоязычные народы. Другие?! На Северном Кавказе это — кумыки, карачаевцы и балкарцы. Все они говорили на одном, тюркском, точнее, половецком, языке, все жили по одним законам и правилам, по половецким... Разве исчез народ? Разве так исчезают?
Конечно, не с понурой головой жили в неволе оставшиеся на Дону половцы. И при власти монголов они еще неплохо держали в руках шашки — разбили в XIV веке нагрянувшего к ним великого завоевателя Востока Тамерлана. Хромой Тимур едва спасся бегством, потеряв множество людей... Но на большее половцев уже не хватило.
Почему не хватило? Что их остановило в момент, когда они вновь почувствовали желанный вкус победы? Этот вопрос меня очень заинтересовал. И я принялся искать ответ на него.
В работе английского историка Дж.Флетчера «О государстве русском», которую он написал в XVI веке, будучи послом в России, я нашел упоминание о какой-то хитрости, придуманной Иваном Дмитриевичем Вельским, с ее помощью Москва избавилась от уплаты унизительной дани своему южному соседу. Правда, в чем состояла эта хитрость, в названной работе не упоминалось.
Требовалось найти механизм плутовства.
Я решил, что обман был в духовной области, в религии, ведь только небесная сила могла выбить из седла честолюбивых степняков. Всякую физическую силу они уже вновь ломали сами.
По-моему, русские схитрили с иконой. Божьим образом обманули половцев!
Тогда, в XIV веке, в Москве появилась новая икона, ставшая символом Москвы и названная Московской. Помните, святой Георгий-воин на коне... Не икона то была — подарок дьявола. К такой мысли я пришел, когда обратился к житию святого Георгия-воина.
Святой Георгий покровительствовал воинам и скотоводам, был образцом воинской верности и искусства... Впрочем, я, кажется, говорю известное. Однако убежден, далеко не всем известно, как он победил змея. А победил он не копьем, а «крестом и словом». Молитвою одолел зло! Вот за что Георгий стал святым даже с мечом в руке — за истинно христианский поступок... Ибо записано в Законе Божьем «не убий».
На новой же Московской иконе этот христианский сюжет был забыт. Факт убийства исказил его!..
Я, чтобы убедиться в собственной правоте, ходил за советом к реставраторам-иконографам, был в соборах Московского Кремля. И верно: прежде, до XIV века, святой Георгий-воин всюду изображался иначе — человеком почтенного возраста, будто опирающимся на меч. Ни змея, ни копя, ни убийства на иконах, конечно, не было!
Почему столько внимания я уделяю змею? Да ведь змей или дракон, согласно преданию степняков, был символом половцев, их прародителем. Этот символ лишь еще раз подтверждал то, что половцы пришли из Центральной Азии, с Востока, где образ змея до сих пор в особом почете у многих народов.
Трудно представить себе всю сокрушительную силу того морального удара, который получили степняки, занятые войною с монголами: от них отвернулся сам святой Георгий. Бог отвернулся от них! И тут же последовал новый удар — уже на Куликовом поле... Степь медленно теряла желание сопротивляться.
С Азовских походов Петра I пошло массовое обрусивание степняков: из тюрков стали делать славян.
Начались свирепые карательные экспедиции в половецкие станы — и новые российские земли уже захлебывались в крови. Восстания и бунты половцев в XVII — XVIII веках вспыхивали одно за другим. Но все они почему-то вошли в отечественную историю лишь как крестьянские бунты, а не как освободительные войны половецкого народа. Увы!..
Вот что писал, например, русский историк С.М.Соловьев об окончании булаввиского бунта: «...4-го ноября Долгорукий явился и сюда; воры вышли на бой, но не выдержали натиска царских войск и обратились назад в городок; победители ворвались и туда по пятам, выбили казаков из городка, гнали до Дона, рубя их без милосердия: 3000 человек пало трупом, много потонуло, иных на плаву пристреливали, а которым и удавалось переплыть, то померзли... Решотова станица запылала, но это уже был последний пожар. Дон стихнул». И таких исторических эпизодов, описывающих укрощение половцев, известно сотни...
Оппонентам, прежде чем возражать, советую задуматься сперва над вопросом: па каком языке говорили Степан Разин и Емельян Пугачев? На каком языке отдавал команды Ермак Тимофеевич? Вспомним же наконец их знаменитый клич к атаке: «Сарынна кичку», вернее: «Сарынна къоччакъ», что с тюркского переводится как: «Да здравствуют храбрецы». Вспомним и ответный клич: «Гура-а» («Бей», «Рази»), с которым воины-степняки бросались в атаку.
На половецком Дону вплоть до XIX века было двуязычие: женщины и дети говорили на родном языке — на тюркском, мужчины, служившие в русской армии, знавали и русскую речь.
Не отсюда ли пошло мнение, часто встречающееся в литературе, в том же «Тихом Доне», что казака обычно брали в жены турчанок? Однако, а откуда могло на Дону появиться столько турчанок? Да еще таких синеглазых?
В ноябре 1991 года на Союзном Круге казаков в Ставрополе я рассказывал о своих архивных поисках, казаки слушали о себе со вниманием, потом до вечера держали вопросами. Однако и мне что-то перепало из информации. Подошел молодой казак (лингвист, как он представился) и буквально ошеломил меня. Оказывается, тюркский язык до сих пор сохранился кое-где в станицах Дона, только теперь он называется у казаков «домашним» языком, в котором прочно перемешались половецкие и русские слова.
Но самые надежные доказательства своей версии я нашел, конечно же, у Льва Толстого в его «Казаках»: «Молодец казак щеголяет знанием татарского языка и, разгулявшись, даже со своим братом говорит по-татарски». Что тут еще добавить?
...Не сразу Российская империя поглотила обескровленную Степь. Как удав, медленно заглатывала добычу. Сперва всех людей бывшего Дешт-и-Кипчака презрительно называли татарами. За их речь, за их облик, за их быт, наконец. Были донские, белгородские, кавказские, крымские и всякие другие татары.
Но тот, кто шел на службу к русскому царю, волей высочайшего указа получал новое имя, не «поганый татарин», как остальные, а казак. (Слово «казак», пришедшее на Русь из половецкой Степи, имеет несколько значений. Впервые оно зафиксировано в русском языке в 1395 году как «козак» и означало «работник», «батрак». Потом этим словом стали называть тюркский народ, обитавший на Юге — на Дону, в Запорожье. Этот народ в исторической литературе часто называли еще «древние казаки» или «праказаки» (Е.П. Савельев и др.). Однако С.М.Соловьев под этим словом уже подразумевает только участника казачьего войска, «бездомовные люди именно назывались у нас козаками». Сперва в XVI — XVII веках казачье войско, как известно, собиралось только из Козаков (отсюда и название), позже, в XVIII — XIX веках, в него принимались служить люди разных национальностей (русские, калмыки, осетины и др.). Так что в формировании современного понятия «казак», безусловно, участвовали и славянские, и другие этносы.) Или даже русский (обычно это относилось к родовитым людям). Едва ли не половина русского дворянства «замешана» на половецкой крови.
Мало того, за новоявленными «русскими» закреплялись особые права и привилегии, которые отличали до 1917 года и казачество...
И если кто-то теперь посмеет при мне говорить о казаках, как о беглых, «порвавших со своей социальной средой» (так написано в советской энциклопедии), не буду тому верить. Из местных вышли казаки, из половцев! Потому что казаки — народ самостоятельный, а не сброд уголовников.
Это же подтверждает и старая добрая книга «Попытки Московского правительства увеличить число казаков на Дону в средине XVII века», ее автор В.Г.Дружинин. Основная мысль книги — заселение Дона русскими — не более чем сказка.
«В январе 1646 года пришла на Дон грамота, разрешающая идти на Дон и там селиться... Весной отправили первую партию вольных людей 3205 человек (дается список — из каких русских городов люди)... И сразу же началось обратное бегство их на Русь». В 1647 году прислали других 2367 вольных, но те убежали еще быстрее. Бегство русских людей было не на Дон, а с Дона. «Мера оказалась неудачной», — пишет Дружинин, не приживались русские люди в половецкой среде, поэтому последовал указ Петра I, запрещающий пропускать русских людей на Дон, а казакам их принимать...
И опять в этой связи напомню наблюдения Льва Николаевича Толстого: «Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видал в заходящих торгашах и переселенцах малороссиянах, которых казаки презрительно называют шаповалами».
Я несколько раз излагал казакам свое прочтение истории, писал об этом в казачью газету и каждый раз удивлялся реакции слушателей — сперва недоверие, а потом интерес. Причем разные были казаки — и атаманы, и рядовые. Но вот такой реакции, как у Михаила Васильевича Братчика, никак не ожидал: он почему-то смутился, опустил глаза, отвернулся и стал будто торопливо куда-то собираться, показывая, что наш разговор вот-вот закончится.
Мы сидели в Архонской, в душном зале, где проходят торжественные собрания (Михаил Васильевич приехал из Владикавказа специально, чтобы поговорить о казачестве), я слушал, как он говорит, и поражался его правильной, изящно аристократической речи, которая в редкость теперь даже для лучших театров Москвы. А знаний у моего собеседника — на энциклопедию хватит. И еще останется. Ведь образование Михаил Васильевич получил «в мирное время», в том Петербурге, где вырос в казачьей семье — сын последнего царского атамана.
Приятные минуты. Передо мной сидел человек, своими глазами видевший настоящих казаков!
Многое я почерпнул из беседы, но и сам не молчал... Не могут казаки согласиться со своим тюркским происхождением, не хотят половцами называться, ведь столько лет внушалось русское, славянское их начало. Однако же...
— Возьмите словарь Брокгауза и Ефрона, — доказывал Михаил Васильевич, — там же ясно сказано: «Казачество составляет одно из оригинальных и крупных явлений жизни двух главных племен русского народа: великороссов и малороссов».
— Нет, не могу с вами согласиться, уважаемый, — как мог сопротивлялся я. — Казаки никогда не позволяли называть себя русскими. На вопрос: «Разве ты не русский?» — неизменно отвечали: «Никак нет. Я — казак». Великороссов они называли «кацапами», а малороссов — «хохлами», и близости с ними не искали. Русскими они стали после расказачивания, в 1920 году. Вернее даже — терцов поначалу записали украинцами, лишь к 1930 году они русскими сделались.
У меня было тайное ощущение, что Михаил Васильевич все это знал уже давно и во сто крат лучше. Но он будто стеснялся своих знаний, своего огромного жизненного опыта, поэтому промолчал, не отозвался на мою реплику, а стал рассказывать о быте казаков, когда они еще были казаками.
(Для точности: казаками у половцев назывались низшие рода войск, наиболее легко вооруженные.)
Многое в тот день мы открыли друг другу. Станичной жизнью всегда вершил атаман, казаки выбирали его кругом, на определенный срок. Прежде в станице много было почетных должностей, без жалованья... Иными словами, казаки сохраняли в быту половецкие традиции. Все чин по чину, как у предков. Украл что-либо казак у казака, за это смерть могли присудить да тут же приговор и исполнить.
Однако совсем иным было дело, если грабили русские или польские купеческие караваны. То уже не воровством и не разбоем, а военным промыслом называлось. За него почетом награждали — чужих пощипать не возбранялось.
Видно, к слову пришлось, хочу спросить, а знаете ли, уважаемые читатели, как звали самого первого казачьего атамана? С кого в 1570 голу все и началось? У терцов мне никто не ответил, только Михаил Васильевич. Для него такие вопросы что семечки лузгать.
Сарык-Азман! Он считается основателем Войска Донского. Он — казак номер один в истории России. Избегая многословия, лишь замечу, что слово «сарык» на тюркском языке абсолютно того же значения, что и русское слово «половец».
Другие атаманы, сподвижники Сарык-Азмана, носили тоже тюркские имена: Черкас, Ляпун, Шадра, Ермак, Кабан, Татара... Все они прославились военным промыслом. И само слово «атаман» тоже тюркское — «старший», «верховод» значит... И «есаул», и «бунчук», и «майдан»...
Между прочим, мог бы я поделиться и таким наблюдением. В казачьих станицах едва ли не у каждой семьи кличка есть, как бы дополнение к фамилии. Из поколения в поколение передается. Никто не упомнит смысл слова, но передается кличка исправно: Кучай, Бадау, Бирюк, Бутуй, Черкас, Булюя в другие, более пятидесяти кличек мне удалось собрать. А ведь это же половецкие имена... Народная память избирательна.
— Воспитывали в станицах все всех, — продолжал Михаил Васильевич. — Помню, лет 14 мне было, научился курить, иду по улице довольный. Навстречу гвардеец, так он мне такую пощечину дал, что в глазах все перевернулось и потемнело, да еще папиросу огнем в рот вставил. И думаете, этим дело все кончилось? Ничуть. Отец должен был принести гвардейцу бутылку араки — за урок и чтобы извиниться за сына. Таков был обычай.
Первая заповедь у казаков: младший всегда на поклоне у старшего. Исключений не делали.
Вторая заповедь — взаимопомощь: «Свое не сделай, а соседу помоги». Особенно помогали погорельцам, семьям погибших казаков. «Дай до урожая», — просил сосед. И давали.
— А мог и не просить, — просвещал Михаил Васильевич. — Считалось нормальным взять у соседа картошку, кукурузу себе, на еду... Вот в степи работает семья, картошку убирает, подходит путник, набирает котелок или сопетку, и никто слова не скажет, еще и пожелают: «На здоровье». Но если взял больше этой меры — уже преступление. И высечь могут.
Третья заповедь: Бога чтить, учение Христово выполнять, предков своих второй чаркой всегда поминать: «За прародителей».
— Чтоб, не перекрестившись, за стол сесть... такого не было...
...Я на мгновение отвлекся от разговора и вспомнил престольный праздник в соседней станице. Что сказать? Уныние. Станица, в которой казаков уже мало, стоит чуть живая, дома разве что набок не ложатся. Церковь порушена. И фундамента не оставили. Праздник начался с богослужения по случаю закладки новой церкви. Отец Виталий, священник из Владикавказа, благословил всех молитвою. Тишина. Никто не перекрестился, лишь единицы из женщин-старушек руку ко лбу поднесли, мужская же половина едва ли не вся так и простояла руки в брюки. А стояло-то человек двести... Уже не казаков, что ли?! Или еще не казаков? Стоят, как на концерте.
«В станице Ардон, — потом рассказывал мне батюшка, — хоть и действует церковь, а почитай пустой стоит. Никто не приходит, лишь наведывается». — «Откуда это?» — спрашиваю. Он начал про атеизм говорить. А, по-моему, не в атеизме дело. Воистину «все от Бога»!
Наказал Он казаков, забывших заповедь Христову: «Чти отца твоего и матерь твою, — сказано в священном писании, — да благо ти будет, и да долголетен будеши на земле».
Забыли казаки корни свои, забыли половцев, надругались над «погаными татарами», русскими сделались, не ведая, что те отцы родные, а не эти. Вот Бог и наказал. За беспамятство лакейской жизнью живут — который уж век в услужении... Даже имя как народ потеряли! Слуги же.
— Конечно, своих законов как таковых у казаков не было, — рассуждал Михаил Васильевич, — их не записывали, их просто каждый знал. И выполнял. Например, закон гостеприимства. Кто ему учил?
— Жизнь.
— Да-да, конечно. Все в разумном соответствии строилось. Мальчишку в 5 лет сажали на коня и сперва учили крестьянскому ремеслу. А потом, уже постарше, постигал он секреты казачьего искусства — джигитовку, рубку лозы... Но, заметьте, сперва он учился кусок хлеба добывать. Поэтому и жили мы зажиточно, что сызмальства любили работать.
Я и сам примечал в Архонской (Кстати, название станицы Архонской тоже тюркское. В Сибири, по реке Орхон жили когда-то орхонские тюрки, видимо, здесь, на Кавказе, кто-то в память о них в древности назвал поселение, в котором потом осели казаки. А русское слово «станица» идет от тюркского «стана», сельского поселения половцев.): хозяйства один к одному — справные — значит, любят еще казаки землю свою. И песни петь тоже не разучились. Правда, не так, как бывало. Теперь гуртовские песни разве услышишь? Молодежь поразъехалась, ту же, что осталась, от телевизора не оторвешь, скучно ныне живет станица. А прежде: «На каждом углу — гармошка, придут из степи и вокруг станицы гулять. Молодежь на улице не умещалась».
Ныне в Архонской только хор и поет, поет голосисто, а желающие подпевают:
Прощай, казачка дорогая,
Прощай, голубушка моя...
— Не могу, очень трудно что-то дальше вспоминается, — промолвил вдруг Михаил Васильевич Братчик и по-стариковски устало закрыл глаза, продолжая о чем-то думать, но уже не вслух.
Я понял — пора заканчивать.
Так кто же они, казаки? С детства я знал образ только двух казаков — один всегда с нагайкой, а другой — сельский хапуга, грабящий бедных. «Очень плохие люди, эти казаки, они рабочих нагайками били», — учили нас наши учителя.
И был в тех словах тонкий политический расчет: кому же захочется потом называть себя казаком? Уж лучше русским быть. Боялись люди даже вспоминать своих ближайших предков — как бы чего не вышло, страхом жили. А о давних — и думать забыли.
А чтобы не показаться голословным, приведу исследование Евграфа Петровича Савельева, донского казака, царствие ему небесное. Евграф Петрович очень много сделал в XIX веке для казачества. Но не был услышан.
Настала пора рассказать о его книге «Типы донских казаков и особенности их говора». Хорошая книга... А впрочем, что рассказывать о ней, если весь мой рассказ и появился после ее прочтения. Остается только привести цитату и сказать, что прав Е.П.Савельев, абсолютно прав.
«Население Дона в половине XVI столетия относится к четырем главным элементам древнего казачества, народа, резко отличающегося своим антропологическим типом как от великороссов, так и малороссов, то есть такими физическими особенностями устройства туловища, ног, в особенности голеней, головы и лица, которые заставляют всякого, хорошо во всех отношениях изучившего казачество, выделить природного казака из массы других народностей, даже если бы его поставить в разноплеменную толпу и одеть в несвойственные ему одежды».
И весь тут сказ! Ни убавить, ни прибавить.
Теперь я всматриваюсь в лица знакомых и незнакомых мне людей, и если это казак, то меня тянет поздороваться и обняться с родным братом. Ибо дальше Е.П.Савельев в книге приводит сравнение внешности казаков с некоторыми народами Северного Кавказа и говорит об их «поразительном сходстве!». «Но иллюзия тотчас пропадает, когда заговоришь с ними по-русски: они ни слова не понимают».
И вот здесь Савельев допустил свою единственную ошибку — а зачем им, кавказцам, было понимать по-русски, если они не забыли родной, половецкий язык? Допустить мысль, что это один народ, Савельев не решился.
Хотя сам же чуть позже отмечает влияние половецкого языка на речь казаков, разбирая особенности южнорусского говора: «В настоящее время говор этот под влиянием народных школ и полкового обучения до того сгладился, что не далеко уже то время, когда он совсем исчезнет». Остается лишь добавить, что слова эти написаны в начале XX века.
После прочтения книг Е.П.Савельева мне многое, кажется, стало ясно, например, то, почему в старинных обрядовых песнях кумыков часто вспоминаются Анна-Дон (дословно Матушка-Дон), Кырым, Кубан и другие географические объекты, лежащие далеко в стороне от моего родного Дагестана...
По вечерам мы рассматривали фотокарточки, которые Фекла Павловна хранит в полиэтиленовом мешочке. Фотокарточки разные: старые и не совсем. Но о каждом человеке на них моя хозяйка подробно, неторопливо рассказывала.
— Мышка забралась, пообточила, — проговорила она, взяв фотографию, на которой осталась лишь часть того, что было, ведь далеко хранились эти фотографии там, куда только мышка и пролезет. — Вот этот — отец мой. Справный казак был.
На меня смотрел из того времени усатый молодец, подтянутый, как струна, как пружина, готовая спустить боек. И начался рассказ про отца, про его жизнь, так нежданно оборвавшуюся... Ничего не бывает теплее этих тихих воспоминаний в казачьей хате, где в углу стоит железная кровать с никелированными шишками, на ней спал этот человек из того времени, рядом с кроватью шкаф с мутным от старости зеркалом, сюда этот человек из того времени вешал свою черкеску... Казалось бы, ничего не изменилось в комнате с тех пор. Только нет того человека! Нет казака, его потомки уже не казаки. К сожалению.
С 1918 по 1921 год, словно раскаты грома, гремели расстрелы в казачьих станицах. Били друг друга казаки нещадно: красные шли на белых, белые красным кровь пускали. Повоевали братья всласть, вдосыть. А тот, кто «в красных портках на казачьем коне» сидел, довольный потирал руки: «Да здравствует славное трудовое казачество», — орал во все горло гадина.
Поредели станицы, будто слепые пропололи здесь огороды, — все повыдергивали. Мужчину на улице не встретить было. Около станицы Архонской лес начинался, там казаки скрывались. Да от судьбы разве скроешься?
...Нынешний председатель колхоза Дмитрий Михайлович Калиниченко тоже в ссылке побывал, правда, по собственной воле. Рассказывал, как его, пацана восьми лет, потеряли, когда арестованную их семью на вокзал везли. Так он, смышленыш, сам пошел туда, где эшелоны стояли. Приходит и говорит охраннику: «Пусти, дяденька, меня с папкой в ссылку». Пустили. А не пустили бы — погиб парнишка...
Вот так «трудовое К. вступило на путь социалистического строительства».
Мне старики рассказывали про Бобовникова, до сих пор помнят этого садиста в кожаной тужурке. «Насажаю, говорит, казачат на лавку и расстреливаю». И еще смеялся, негодяй: «У детишек голова, как арбуз, разлетается». В его руки чуть было и не попал Митька Калиниченко, будущий председатель колхоза-миллионера. Другие казачатки менее сообразительными оказались...
Видел я и Копии выписок из протоколов заседаний тройки НКВД Северо-Осетинской АССР. И против каждой фамилии написано: «10 лет» или «расстрел».
Наверное, из-за Троцких, Свердловых, Орджоникидзе, бобовниковых и отличаются теперь у Феклы Павловны фотографии — те, что старые, и те, что совсем не старые. Простите меня, дорогие братья, потомки славного половецкого племени, но предки наши совсем иначе на фотокарточках выглядят — гордость у них была, чего на современных фото запечатлеть не удается.
Не пойму: то ли раньше фотоаппараты лучше были? То ли фотографы?
Уезжал я из Архонской той же зеленой дорогой. Но деревья уже стояли, как на кладбище, через которое тянулась дорога.
Станица Архонская
Мурад Аджиев, наш спец.корр. | Фото В.Семенова
