Огненные горы недалеко от Турфана прославились благодаря книге «Путешествие на Запад», описывающей поход монаха Сюань Цзана в Индию
Первое, что приходит на ум, когда думаешь о Шелковом пути, — песчаные дюны и караваны верблюдов, которые переходят пустыню, навьюченные тяжелой поклажей. Две тысячи лет назад это был не мираж, а реальность. Но, потеряв историческую значимость, знаменитый маршрут по-прежнему представляет интерес. Особенно если путешествие пролегает через «пограничный» Синыдзян — последнюю из приобретенных Китаем северо-западных областей, о которой до сих пор мало говорят и пишут. Исторический Шелковый путь начинался в древней столице Китая городе Чанъани (современная Сиань), проходил через нынешнюю провинцию Ганьсу — и за переходом Юймэнь разделялся на два основных рукава: Северный и Южный. Мы же в своей экспедиции отчасти объединили оба ответвления: ее целью было не столько досконально повторить участок традиционной дороги, сколько найти следы древних цивилизаций и уловить специфику современной жизни в этом отдаленном районе Поднебесной.
Китай сближает, причем иногда даже быстрее, чем ожидаешь. Утром мы с фотографом Львом Вейсманом впервые встретились в Пекинском аэропорту, чтобы лететь в Синьцзян, а вечером в Урумчи нас уже селили в один гостиничный номер. От смущения я стала пунцовой (что, в общем-то, неплохо, потому что полагала, что разучилась краснеть), но служащие отеля только разводили руками: они никак не желали понять, что путешествующей паре могут понадобиться две комнаты. Смешной эпизод, конечно, но красноречивый: еще несколько лет назад мужчине и женщине (правда, только гражданам Китая, на иностранцев данное правило не распространялось), желающим поселиться в одном номере, нужно было предъявить свидетельство о браке.
Начало путешествия можно считать символичным: сблизившие так неожиданно нас со Львом Ильичом бескрайние просторы западных регионов Китая долгое время сближали Восток и Запад, Европу и Азию.
Одна шестая часть КНР
Именно такой объем от всей территории КНР занимает Синьцзян-Уйгурский автономный район (общая площадь 1 660 000 км2), хотя по плотности и численности населения он не так велик. По данным на 2004 год, в нем живут чуть менее 20 миллионов человек (24-е место в стране). Еще в середине ХХ века подавляющее большинство его обитателей составляли мусульмане-тюрки, преимущественно уйгуры, но были также казахи, монголы, киргизы и таджики. Их предки поселились на территории, известной как Джунгария и Восточный Туркестан, еще в раннем Средневековье.
В течение почти восьми веков вплоть до XVIII столетия уйгурское государство неоднократно выходило на серьезные рубежи могущества, оказывая существенное влияние даже на политику самого Китая. С тех пор как оно окончательно вошло в состав Поднебесной (китайское название «Синьцзян», означающее «Новая Граница», возникло после захвата этого района войсками маньчжурской династии Цин в 1759 году), китайские власти постоянно испытывают беспокойство по поводу местного сепаратизма. Начиная с 1950-х годов пекинское правительство проводит политику усиленной «ханизации» отдаленной провинции — то есть переселения туда представителей титульной нации. Теперь ханьцы составляют здесь уже почти половину жителей (а по другим источникам, и большую ее часть). В то же время строго соблюдается и принцип баланса власти, хорошо знакомый нам по национальной политике СССР. Если губернатором автономии назначен коренной уйгур Исмаил Таливалди, то глава местного отделения КПК, Ван Лэцюань, — ханец и зорко следит за верностью подданных (о разгроме очередного заговора с целью отделения Синьцзяна от КНР он объявляет почти каждый год).
Тем не менее, чтобы сбалансировать свои строгости, в рамках общегосударственного единства центральная власть проводит подчеркнуто лояльную политику. На уйгурском вещают радио и телевидение, ведется школьное преподавание, никто не препятствует свободному посещению мечетей (правда, это не касается членов партии). Более того, в частях Народноосвободительной армии Китая действуют даже специальные полевые кухни, готовящие еду по мусульманским правилам. И об экономике края Пекин печется — в стране, пожалуй, нет региона, так бурно развивавшегося в последние десятилетия, как Синьцзян. Тут в десятки раз выросла (несмотря на жестокие условия одной из самых засушливых в мире пустынь — Такла-Макана) сеть современных автодорог — ныне она составляет 577 433 км. Только за первую половину текущего года в районе побывали 4,7 миллиона туристов. Ударными темпами разрабатываются богатейшие месторождения газа, нефти (Карамай-Урхэй, ДушаньцзыУсу, Хами-Турфан — всего запасы оцениваются более чем в 20 миллиардов тонн), строятся заводы по их переработке. В то же время не забываются традиционные занятия: ковроткачество, выращивание хлопка и хмеля (достаточно прибыльная отрасль хозяйства). Столица Урумчи (1,5 миллиона жителей) на глазах «прорастает» шикарными небоскребами, освобождаясь от «хрущевского» типа пятиэтажек.
Великий шелковый
Началось все, понятно, с шелка. Легенда утверждает, что первым человеком, распутавшим шелковый кокон, стала китайская принцесса Си Линши — он упал в чашку чая, когда жарким летним днем 2640 года до н. э. девушка отдыхала в тени раскидистой шелковицы. В последовавшие за этим три тысячи лет короткая жизнь невзрачного червячка и связь его с драгоценным материалом оставались одной из наиболее строго хранимых тайн Поднебесной. На Западе загадочное происхождение ткани обрастало мифами и порождало легенды: например, римский историк Плиний в 70 году н. э. в «Естественной истории» предполагал, что шелк получается из собранного с листьев пуха.
Сам же Великий путь на запад китайцы проложили для себя почти случайно. В 138 году до н. э. император У-ди из династии Западная Хань отправил своего чиновника Чжан Цяня на запад — искать возможных союзников в постоянных войнах с северными кочевниками сюнну. Посланнику не повезло — не успев достигнуть запада, он был схвачен противником и последующие десять лет провел в плену, а после — скитался по миру. Миссия Чжан Цяня так и осталась невыполненной, однако император, к которому он вернулся после долгих странствий, простил незадачливого подданного. Взамен союзников тот привез рассказы о неведомых странах и народах, проживающих в Центральной Азии, Персии и вокруг Средиземного моря, а, как известно, испокон веков правители умели ценить информацию. Более того, воодушевленный красочными историями, император снарядил исследовательскую экспедицию. Вслед за первопроходцами по проторенной дороге пошли купцы — так и родился путь.
Правда, свое устоявшееся название он получил значительно позже — в XIX веке. С самого начала ось восток—запад использовалась гораздо шире, чем просто для торговли шелком. По ней в Китай пришли хлопок, огурцы, финики, кунжут, арбузы, грецкие орехи, гранат, виноград и виноделие, шерсть, лен, стекло и слоновая кость. А мир к западу от Поднебесной познакомился с яшмой, фарфором, апельсинами, персиками, грушами, розами, хризантемами, порохом, арбалетом, бумагой и тачкой.
Но более значительную, чем обмен товарами, роль сыграл обмен идеями. Именно этой дорогой в I веке в Китай из Индии пришли первые буддийские монахи. К IV веку буддизм укоренился на его севере, а к VI стал господствующей религией империи. Впоследствии этот же путь — с запада на восток — проделал и ислам.
Когда-то дорога от Чанъани до Кашгара занимала 5 месяцев. Мы преодолели это расстояние за несколько дней, а могли бы и за несколько часов — если на самолете. Но к чему рекорды? Задача у нас была другая: проникнуться местным укладом, прочувствовать ритм здешней жизни. А чувства не терпят суеты.
Памятник исторической встрече уйгурского крестьянина Курбан Тулума с Мао Цзэдуном в уезде Керия. Отсюда Тулум на своем ослике (впоследствии прославившемся не менее хозяина) отправился в Пекин — сказать товарищу Мао, что жизнь в родном селе стала веселее
Уйгур по имени Мао
То, что мы отправляемся в «другой» Китай, я понимаю сразу, еще в самолете Пекин — Урумчи. Питание на борту — соответствует мусульманским традициям, что подтверждают специальные наклейки на блюдах («все чисто»). Добро пожаловать в Синьцзянь-Уйгурский автономный район. Здесь не просто исповедуют иную религию: местный народ говорит на совершенно другом языке (уйгурский принадлежит к тюркской группе) и лица у людей — иные.
Даже время — пусть неофициально, но другое. Вообще в Китае, территория которого растянулась фактически на несколько часовых поясов, оно официально везде одинаковое — как в столичном Пекине. Китайцы, конечно, могут многое — даже часовые стрелки заставить бежать быстрее, с опережением показателей пятилетнего плана, но вот солнце… Солнце живет по собственным законам, которые даже партия и правительство изменить не в силах: рассвет в западных провинциях наступает существенно позже, чем на востоке. А потому в Синьцзяне — негласно — существует собственное, «урумчийское», время: +2 часа к пекинскому. Рабочий день начинается не в 8.00, как во всем остальном Китае, а в 10.00 и заканчивается позже. Это в Пекине после 21.00 трудно найти, где поужинать, потому что китайцы едят около 18.30, а потом расходятся по домам и готовятся ко сну. В Синьцзяне ложатся ближе к полуночи (по официальному пекинскому времени), а после 21.00 ужин еще в самом разгаре. Это становится особенно заметно по мере продвижения на юг, где уйгуры составляют абсолютное большинство населения. В кашгарских гостиницах, например, часы выставлены по Урумчи, а Пекин со своим временем представлен отдельным циферблатом — как Москва, Париж или Токио.
Бросается в глаза еще одно отличие: уйгурские семьи по-прежнему многодетны. Конечно, не в традиционном (6—8 детей), а в современном китайском смысле. Кстати, если вы привыкли сводить китайскую политику ограничения рождаемости к принципу «одна семья — один ребенок», то не совсем правы: это упрощение. Правило одного ребенка распространяется в основном на титульную национальность — ханьцев, да и то на тех, у кого есть городская прописка. А если ханец — крестьянин, живет в деревне и у него родилась девочка, то через четыре года можно попробовать еще — в надежде, что будет мальчик. Правительство понимает: каждый гражданин КНР — ханец ли, уйгур ли — мечтает о наследнике. Причем мечта эта порой имеет неприятные последствия: в Китае распространены аборты по половому признаку. Приходит, скажем, беременная женщина на УЗИ, узнает, что у нее будет девочка, и тут же, не выходя из клиники, от нее избавляется. В результате сегодня в стране на 100 девочек рождается 117 мальчиков (среднемировое соотношение 100:107). Проблема настолько серьезна, что по новым законам врачам за сообщение родителям пола будущего ребенка грозит уголовное преследование. Впрочем, для Синьцзяна эта проблема не очень актуальна. С учетом национальных особенностей и традиций уйгурам позволено рожать больше: городские жители могут иметь двоих, а крестьяне и вовсе троих детей. Наш гид Аблат, живущий в Урумчи, на вопрос, сколько у него детей, отвечает: «Пока один». А молодой парень Имамджан, сопровождавший нас в Кашгаре, у которого на конец года назначена свадьба, радостно сообщает: «Я же деревенский, а значит, у меня обязательно будет трое детей». Сам он, кстати, младший — шестой — в своей семье.
Конечно, общекитайская политика ограничения рождаемости находится в прямом противоречии с исламом. «Если Аллах дает тебе ребенка, он всегда даст возможность этого ребенка прокормить», — уверен Аблат, и не мне с ним спорить. И все же решаюсь задать провокационный в данном контексте вопрос: а как же с ограничениями и настоятельными рекомендациями использовать презервативы (семейным парам в Поднебесной их раздают бесплатно)? Собеседник тяжело вздыхает: «Ну, мы же все-таки светская страна, государственной политики надо следовать». Так что традиционно конфуцианское уважение к правителям и почитание властей в Синьцзяне, сравнительно недавно вошедшем в состав Китая, уже укоренилось.
Но многое остается и неизменным. Например, имена. У китайца в них обычно по три иероглифа: фамилия (один) и имя (два). Если его зовут Чжан Имоу (как знаменитого режиссера), то Чжан — фамилия, а Имоу — имя. Конфуцианская идеология и здесь оставила след: сначала китаец определяет свою принадлежность к семье, семейному клану и только потом свое место в этом многолюдном сообществе. Причем друзья и знакомые обращаются друг к другу по фамилии, а не по имени. Например, если Чжан немолод, его могут называть «Лао Чжан» («старый Чжан»), а если он подросток — «Сяо Чжан» («молодой Чжан»). Правило это незыблемо и строго соблюдается. В последнее время государство ведет активную кампанию, которую условно можно назвать «Нет коротким именам!». Ее суть в том, чтобы призывать родителей проявлять большую изобретательность и давать детям имена подлиннее (раз уж фамилию не изменить). Недавнее исследование выявило, что сейчас в Китае используется около 3 100 фамилий — маловато для страны с населением в 1,3 миллиарда. Четверть населения, почти 350 миллионов человек, «умещается» всего в пять фамилий — Ли, Ван, Чжан, Лю и Чэнь. Путаницы при таком раскладе не избежать. Газеты часто сообщают о доставленных не по адресу цветах и подарках — но это еще можно пережить. А вот когда вам из-за путаницы с именами сделали не ту операцию — уже не до смеха.
Уйгурам такие трудности незнакомы. Во-первых, потому что их меньше (около 8 млн.), а во-вторых (хотя, скорее, даже во-первых), потому что фамилий у них нет вовсе. Традиционно уйгурское имя состоит из собственного, полученного при рождении, и отцовского — например Аблати Мохаммад (сын Аблата). Сейчас центральное правительство активно призывает уйгуров все же обзавестись фамилиями, на что последние реагируют редко и неохотно. А даже если и реагируют, то не по-китайски. Если человек, например, правоверный мусульманин и хочет это подчеркнуть, то он станет «Ислами», если родом из Кашгара — назовется «Кашгари», а если в его роду был какой-нибудь знаменитый (пусть и на очень местном уровне) человек, то будет использовано его имя. Но вот какая неожиданная проблема возникает: при переводе имени-отчества-фамилии (а уйгуры от имени отца отказываться не хотят) на китайский (все документы в Синьцзяне двуязычные) получается слишком много иероглифов. В компьютерах официальных учреждений, в том числе банков, поле для фамилии вмещает 8 иероглифов, а у уйгуров — больше. Уже сейчас они часто сталкиваются с проблемами при получении банковских карточек — латиницей их имена на карточку еще можно вместить, а вот иероглифам места не хватает! С покупкой авиабилетов — та же морока, а потом при регистрации поди докажи, что ты — это ты, и билет — твой. Такой вот побочный продукт ханизации получается.
«Ханизацией» в строгом смысле слова называют политику центрального правительства, направленную на «разбавление» местного населения представителями титульной национальности. Возникла она задолго до прихода к власти Мао Цзэдуна, ее практиковали еще императоры из династии Мин (1368—1644) — ведь Западный край всегда был слабым звеном китайской империи. А после образования КНР сотни тысяч ханьцев принудительно-добровольно приехали сюда «осваивать западные регионы» (процесс освоения, кстати, все еще продолжается). Результат получился любопытный: ханьцы живут в основном в городах, а в сельской местности преобладает коренное население. Другая заметная тенденция: чем южнее, тем больше коренных. В Кашгаре, например, ханьское влияние минимально и практически незаметно. Если, конечно, не считать громадную статую Мао Цзэдуна на центральной площади — во всем Китае есть только две такого размера. Впрочем, тому есть любопытное объяснение: некоторые уйгуры уверены, что в жилах основателя КНР течет кровь их народа. Действительно, в родной провинции Великого Кормчего Хунань есть место компактного проживания уйгуров, на которых синьцзянцы и списывают внешность вождя. «Ну, посмотрите, — призывали меня, — у него ведь не очень ханьское лицо, есть явные уйгурские черты». Правда ли это? Я живу в Китае уже почти шесть лет и легко отличаю северянина от южанина, а ханьца от мяо, но усмотреть отдельные уйгурские черты в китайском лице мне пока не под силу. Поверю на слово.
Кызылские «Пещеры тысячи Будд» вблизи города Куча. На переднем плане — памятник индийскому монаху Кумарадживе (344—413), одному из самых знаменитых переводчиков с санскрита на китайский
Пустынный след
Наш путь на юго-запад от Урумчи пролегал через пустыню Такла-Макан. Во времена расцвета Великого шелкового пути вокруг нее располагалось 36 самостоятельных городов-государств, и сегодня на туристической карте страны территория самой пустыни и прилегающее пространство буквально испещрены значками, обозначающими бывшие города. Правда, в реальности от них сохранилось немногое, да и то, что осталось, увидеть нелегко: дорог нет, добраться можно только на верблюдах с опытным проводником.
Более доступны города, примыкающие к пескам, но остающиеся ныне за их пределами. Например, Субаши. Сегодня пейзаж вокруг некогда процветавшего пункта ничем не напоминает о его былой славе: назвать местность обитаемой можно лишь с большой натяжкой. Однако пейзаж завораживает: красновато-желто-бежевый, он щедро разбавлен серым колером и, как специями, посыпан сверху густой взвесью песка. Туристы на эту сторону почти никогда не добираются, и потому тишина стоит — оглушающая.
Улица Мастеров в Кашгаре. Хозяин лавки лениво ищет клиентов, а мальчик работает: в Синьцзяне полагают, что дети с младых ногтей должны учиться ремеслам
Еще более удивительные виды открылись нам уже практически на подъезде к древней Куче, когда мы свернули к Кызылским «Пещерам тысячи Будд». Китайцы планируют в 2017 году организовать экспедицию на Луну, но чтобы увидеть лунные пейзажи, не нужно ждать так долго и ехать так далеко — природа создала поистине космические ландшафты, выветрив горы. В отличие от других знаменитых вершин Китая те, что громоздятся вокруг Кучи, — лысые: деревьям здесь уцепиться не за что. Зато цвета у склонов получились изумительными, и названия — тому свидетельство: одна гора Пяти цветов чего стоит — здесь и розовый, и красный, и серо-бежевый, прорезанные зелеными полосами.
А вот и сами пещеры. Прославившие их буддийские фрески сохранились не лучшим образом — в основном потому, что в XII веке их активно уничтожали приверженцы ислама. Даже наш сегодняшний гид не удерживается от реплики: «Вообще-то я мусульманин и все это искусство не одобряю». После чего между нами завязывается дискуссия о том, как поступать с чуждой твоим убеждениям эстетикой. Мои доводы, что к данным конкретным росписям нужно относиться не как к буддийским, а просто как к историческим ценностям страны, в которой живешь, его не слишком убеждают: оно, конечно, так, но людей изображать — все равно грех.
Мусульманам, уничтожавшим в свое время здешние фрески, помогали ветры и песок, а начатое ими завершил в начале XX века немецкий археолог Альберт фон Ле Кок, безжалостно вырубивший из пещер целые пласты с самыми лучшими росписями. Все это богатство отправилось в Германию, кое-что сохранилось в тамошних музеях, но большая часть погибла в огне Второй мировой. Лучше бы они остались в Кызылских пещерах…
Сегодня сюда приезжает много японских туристов, считающих буддийское искусство в Синьцзяне самым исконным и чистым — не замутненным поздними влияниями. Японцы, кстати, охотно дают деньги — и на восстановление фресок, и на развитие автономного района в целом. Они, например, финансировали строительство и техническое оснащение телецентра в Урумчи. Вообще к японцам здесь относятся хорошо и доброжелательно, тогда как в остальном Китае, мягко говоря, настороженно и с недоверием. Впрочем, мне, как уроженке Беларуси, такая ситуация понятна: все дело в войне (во время Второй мировой японцы до Синьцзяна не дошли, а потому у местных жителей отрицательных эмоций не вызывают).
На пути в Кашгар. Базарный день
Наш путь из Кучи в Кашгар пролегает между пустынными барханчиками и кажется безлюдным, но как только в поле зрения попадет арба — знайте: где-то рядом скрывается населенный пункт. Недалеко от города Аксу мы останавливаемся в одном из таких. Нам повезло — здесь сегодня базарный день, а нас предупреждали: местные базары сводят фотографов с ума. Пока и в самом деле слегка обезумевший Лев Ильич мечется между торговыми рядами, я рассматриваю играющих в бильярд людей (бильярд в Китае — национальный вид спорта!). Подходит невысокий уйгур — невысокий настолько, что при моих отнюдь не модельных 165 см едва дотягивает мне до плеча. Смотрит восхищенно: «Я по телевизору слышал, что русские высокие, теперь вижу, что это действительно так». Я рада, что не подвела и оказалась, в самом прямом смысле слова, «на уровне».
По базару мы ходим, окруженные плотной толпой детворы, они смотрят на нас и заливисто смеются — доброжелательно, но не без превосходства: посмотрите-ка на этих несмышленых русских — их приводит в восхищение простая арба, которой правит мой дедушка. Что они — арбы никогда не видели? Один смелый парнишка со слуха заучивает слово «здравствуйте» и повторяет всю дорогу, заглядывая мне в глаза. Когда уезжаем, базар — пусть на мгновение — замирает и взрывается сотнями машущих вслед рук: сегодня местным жителям наверняка будет что обсудить за чашкой чая.
Потом нам еще не раз попадались сельские рынки, и везде нас встречали с любопытством и симпатией. Вообще уйгуры показались нам на редкость доброжелательным народом, который всегда рад гостям — жаль, что наезжают нечасто.
В кашгарской мечети Ид Ках недавно закончился намаз, но старики не спешат расходиться по домам: храм и базар во многом заменяют местным жителям газеты и телевизор
Кашгар. Город минаретов
Местные жители любят говорить: «Все лучшее в Синьцзяне — из Кашгара» или: «Кто не был в Кашгаре, тот не знает Синьцзяна». Принято считать, что именно здесь, на юге, лучше всего сохранились традиции.
Наш кашгарский гид Имамджан сразу ведет нас в магазин традиционных музыкальных инструментов, объясняя по дороге: «Уйгуры начинают говорить и петь одновременно, а как только научатся ходить, тут же пускаются в пляс». Аблат вздыхает: «Вот это плохо. Танцуем, об Аллахе не думаем». Вообще, то, что Имамджан — не «фундаменталист», я поняла еще в тот момент, когда он протянул руку, чтобы поздороваться: правоверные женщинам руки не пожимают. И Аблат этого, естественно, не делает. Он регулярно ходит в мечеть и читает журнал «Китайские мусульмане». Имамджан же, по собственному признанию, в мечеть «захаживает». Что, впрочем, не мешает ему оставаться вполне типичным уйгурским парнем: женится он только на девушке, которую «одобрят» родители. Спрашиваем — есть ли у него подруга. Удивляется: «У нас такого не бывает. У нас может быть только невеста — после официальной помолвки — или жена». У него невеста есть — уйгурка и мусульманка, конечно.
Браки между тюрками и ханьцами — большая редкость. Почему — сказать сложно: то ли извечное недоверие уйгуров к титульной нации сказывается, то ли действительно все дело в религии: негоже сочетаться браком последователю Мухаммеда и неверной. Какова бы ни была причина, факт остается фактом.
Одна из самых больших в Средней Азии мечетей — Ид Ках — находится в Кашгаре, здесь на пятничную молитву собирается до 10 тысяч человек: когда им не хватает места внутри, они молятся на площади. Перед походом в Ид Ках Аблат уточняет, есть ли у меня платок.
По пятницам на площади перед Ид Ках молятся те, кому не хватило места в храме. В остальные дни здесь вовсю работают уличные фотографы (на снимке — реквизит одного из них)
Хотя уйгурские женщины в мечеть не ходят и молятся дома, представительниц других вероисповеданий на территорию пускают — как и туристов: можно купить билет и прийти на экскурсию между богослужениями. Платок у меня, конечно, есть, но Аблата не устраивает цвет — дескать, красный будет отвлекать молящихся. Тот аргумент, что человека действительно верующего такая мелочь не отвлечет, не проходит: «Мы всего лишь люди». Как это обычно случается в дискуссиях, каждый остался при собственном мнении, но, как ни странно, прав оказался Аблат: стоило мне выйти из машины закутанной в красный шарф, как все мужские взгляды устремились в мою сторону. Не знаю, почему: то ли в самом деле красный— цвет исключительно привлекательный, то ли иностранка в этих местах — редкое зрелище.
Да и где кашгарцам особенно видеть иностранцев: выезд из страны для многих не просто не по карману, но и отягощен разными бюрократическими сложностями. Даже если цель поездки самая благочестивая. Каждый из проживающих в Китае мусульман (их 30 миллионов) мечтает совершить хадж, а ежегодная квота до самого недавнего времени составляла всего 2 000 человек. Паломничества организует региональное бюро по делам религий, стоит это около 2 500 юаней (313 долларов). Есть, впрочем, люди, которые не желают стоять в очереди и отправляются в Мекку за гораздо большие деньги, но это считается нелегальным: нужно, мол, ездить по официальным каналам. Борются с «нелегальщиной» двумя способами. Первый — традиционный — запрет, но он, как оказалось, не очень эффективен. Поэтому стали увеличивать квоту: в этом году в Саудовской Аравии побывало 6 000 граждан КНР, а в следующем их ожидается уже 7 000.
Кашгар. Гранатовый город
Он четко поделен на собственно тюркскую и смешанную части. Старый город — чисто уйгурский. Если увидишь здесь ханьца, то, скорее всего, он турист. В новой части живут и те, и другие. Сюда же селят иностранцев. Мы останавливаемся в гостинице «Семан», и наш выбор не случаен: здесь сохранилось здание бывшего российского консульства, а мы хотим не только пропитаться пряной, пропахшей кунжутом и корицей, атмосферой этих мест, но и духом истории. Того времени, когда в Кашгаре сталкивались интересы двух великих держав — России и Великобритании.
К 1890-м годам оба государства открыли здесь свои консульства, которые возглавили Николай Петровский и Джордж Маккартни соответственно. Со временем консульства превратились в настоящие островки европейской культуры посреди исламского «моря»: для жены Маккартни, Элизабет, через горные перевалы доставили даже пианино. По-настоящему дружескими отношения двух дипломатических учреждений, конечно, никогда не были: они конкурировали друг с другом в погоне за информацией, во влиянии на местных правителей и даже из-за антикварных произведений искусства, найденных вдоль Шелкового пути и в песках Такла-Макан. Говорят, что однажды Петровский подарил Маккартни некое изделие из стекла, о котором тот давно мечтал, а потом потребовал назад: дипломаты разошлись во мнениях относительно одной политической карикатуры. После этого инцидента они не разговаривали друг с другом два с половиной года.
После Октябрьской революции через «штаб-квартиру» в Кашгаре прошли многие офицеры и солдаты, бежавшие от большевиков. Советская власть смогла установить юрисдикцию над консульством только в 1925 году. А после образования КНР в 1949 году представительства СССР и Великобритании и вовсе закрылись. Правда, нашему повезло больше: от него осталось хотя бы здание.
Помимо этого архитектурного следа российское присутствие и влияние по сей день хорошо ощущаются в местном наречии: уйгурский язык насчитывает около 2 000 славянских заимствований. Из них активно употребляются около тысячи хорошо знакомых нам слов: завод, рубашка, костюм, машина, автобус, трактор, стакан, бутылка и другие. Уйгурам, вообще, изучение русского дается относительно легко— по крайней мере, значительно легче, чем китайцам, в чьем языке, например, нет звука «р».
…На улице Мастеров недалеко от мечети Ид Ках производят и тут же продают много разнообразных товаров. В одной из лавок я с удивлением обнаруживаю самовары — исконно, так сказать, русский продукт. Специалисты подтверждают: самовар действительно родом из России, но живет здесь так давно, что о его русских корнях помнят лишь историки. Аблат смеется: «У нас и чайные есть двух видов: чайхана и самовар-хана, в зависимости от того, как чай подают». Вот такая смесь культур и эпох получается.
Мавзолей Аба-Ходжи в Кашгаре. Однако самая знаменитая захороненная здесь личность — не сам Аба-Ходжа, а Сяньфэй — любимая наложница императора Цяньлуна, прозванная «ароматной»
Останавливаемся в старом городе, чтобы сделать несколько снимков. Из антикварной лавки напротив выходит мужчина и по-английски спрашивает: откуда, мол, и куда путь держим? Узнав, что из России, оживляется и настойчиво тянет к себе в лавку — не для того, чтобы что-то всучить, а чтобы продемонстрировать русскую часть богатой антикварной коллекции. Вскоре перед нами уже высится гора пиал, чашек и тарелок яркой расцветки, на всех — печать производителя: «Фабрика Кузнецова». Хозяин магазина Нурмамат, проявляя завидную осведомленность в делах международных, говорит: «В том, что происходит в Чечне, виноваты не мусульмане, а плохие люди. Мусульмане хотят мира. Так и напишите». Так и пишем.
Кашгарская торговля слепит буйством красок, как и Мавзолей Аба-Ходжи, который к тому же поразил нас тонкой резьбой деревянных колонн. Может быть, все дело в гранате? В Синьцзяне почти каждый город специализируется на каком-нибудь фрукте: Курля прославилась грушами, Турфан — виноградом, Аксу — яблоками, в Хами выращивают знаменитые на весь Китай дыни хамигуа, в Яркенде — миндаль, а в Куче — абрикос. У Кашгара — гранаты. На каждом рынке, на любой площади — горы этих багряных плодов и машинки для выжимания свежего сока. От кислоты немного сводит зубы, но — вкусно. Насыщенно-красный цвет зерен присутствует во всем: женщины любят одежду гранатовых оттенков, а дома сплошь устланы пламенеющими коврами.
Мы покидаем Кашгар рано утром и едем дальше — впереди нас снова ждет пустыня.
Такла-Макан: страна «войдешь-не-выйдешь»
…Желтая земля змеится желтой пылью, застилая все пространство до горизонта. «Не увидев, трудно поверить, что такое действительно бывает», — говорит Лев Вейсман. А ведь для него Такла-Макан — далеко не первая пустыня. Где кончается земля и начинается небо — неразличимо. Наш автомобиль продвигается вперед почти «на ощупь», неспешно и аккуратно, главное — не потерять твердую почву под ногами... в смысле — под колесами: в мягком зыбучем песке легко увязнет любой внедорожник, и чтобы здесь путешествовать, нужны специальные приспособления. Верблюды куда надежнее.
А вот, кстати, и они. Пасутся возле дороги — смотрят настороженно и на поверку оказываются пугливыми, как лани: стоило нам выйти из машины и попытаться их сфотографировать, как они тут же убежали — и преследовать их мы не рискнули, боясь самим потеряться в пыльном «тумане». Кстати, когда сквозь клубы пыли проглядывает светящийся шар, то обнаруживается, что солнце в пустыне действительно белое, а смотреть на него больно и для глаз утомительно.
Еще на подступах к Такла-Макану мы пересекли Долину смерчей — тоже удивительное зрелище. Смерчи здесь не такие глобальные, разрушительные и огромные, как в голливудских фильмах, но их много, и наблюдать, как маленькие вихрящиеся потоки пересекают проезжую часть, очень интересно. Они — как сигнал и предупреждение: впереди ждут большие пески.
…Сегодня Такла-Макан производит впечатление вполне обжитой пустыни — если, конечно, придерживаться шоссе. Решение о его создании власти приняли в 1991 году, после чего в следующем же сезоне построили первые экспериментальные 30 км — посмотреть, что из затеи выйдет. Ну а в 1995 году трасса протяженностью 522 км была уже готова. Это между прочим единственная в мире полноценная автомобильная дорога, пересекающая движущиеся пески. Из-за которых, кстати, в пустыне и живут люди: кто-то ведь должен останавливать «бедствие».
Происходит это едва приметным способом. Когда едешь по шоссе, в глаза бросаются чахлые желтые кустики, посаженные вдоль дороги. Пара метров с одной стороны, пара метров с другой, а за ними — классическая пустыня: песок, песок и песок. Но если присмотритесь внимательнее, обнаружите, что за кустиками в землю буквально врыта «стена» из циновок — поистине китайцы любят строить стены! Но если Великая так, в сущности, и не защитила внутренние районы Поднебесной от набегов северных кочевников, то эта, «циновочная», эффективно защищает трассу от песчаных заносов.
Вдоль трассы через каждые 4—5 километров встречаются «колодцы»: небольшие одноэтажные дома из трех помещений — в двух находится компрессорная станция, которая качает воду из подземных скважин на глубине от 5 до 40 метров, а в третьем живут люди. Как правило, это семейная пара, приехавшая сюда на время из какого-нибудь другого района Китая: условия труда здесь тяжелые, редко кто выдерживает дольше одного сезона. Полив ведется по 16 часов в сутки с помощью многочисленных узких трубочек, которые протянулись по обеим сторонам вдоль всего (!) шоссе (в одном месте мы насчитали 20 рядов таких трубочек). В них проделаны отверстия, ровно под которыми — чтобы зря не расходовать драгоценную воду, — посажены те самые кустики (сначала саженцы специальных сортов, более или менее приспособленных к пустынной жизни, выращивают в садовом центре и лишь затем рассаживают вдоль дороги). Процесс посадки непрерывен: приживаются далеко не все.
Семейная пара, с которой мы познакомились на колодце № 14, работает в пустыне только два месяца. Супруги говорят, что потихоньку привыкают к здешней, столь отличной от прежней, жизни. Одна из главных причин, заставивших их решиться на переезд, — зарплата. У них двое сыновей, оба учатся, а в социалистическом Китае практически ничего бесплатного нет — ни образования, ни медицины, ни жилья. Каждый крестьянин мечтает о том, чтобы дети физическим трудом не занимались, вот потому и обретаются семьи в пустыне по 8 месяцев в году — с марта по октябрь. Зарплата по китайским меркам неплохая: 600 юаней (75 долларов) в месяц каждому, никаких налогов (налогообложение начинается с дохода в 800 юаней), кров и питание бесплатно. Один раз в неделю грузовик завозит продукты и питьевую воду, а дизельное топливо для насоса привозят ежедневно. До ближайшего центра связи — 50 км: на велосипеде, конечно, не доедешь, но движение на трассе вполне оживленное, всегда кто-нибудь подкинет. Телевизора, понятно, тоже нет, но никто не жалуется: не в телевизоре счастье. Для китайцев счастье — в работе. И не только потому, что, как мы привыкли думать, китайцы трудоголики,— это миф, они так же охотно ленятся и бездельничают, как и все. Просто почти везде в Поднебесной так тяжелы природные и климатические условия и так велика конкуренция (почти полтора миллиарда населения — и все хотят заработать!), что если ты не будешь много и самозабвенно трудиться, то просто не выживешь. Пустынные жители вкалывают не покладая рук: за каждым колодцем закреплен участок в 8 км, по 4 км с каждой стороны шоссе. Пусть город-сад в этих местах им создать пока не удалось, но первые шаги к осуществлению мечты революционных поэтов уже сделаны.
…Останавливаемся на ночь у дороги. Наш обочинный пикник романтическим назовешь едва ли, скорее, первобытным, но для меня он остался одним из самых чудных воспоминаний о Синьцзяне и уйгурской кухне: на Такла-Макан спускается вечер, мы раскладываем помидоры, огурцы, обязательные и очень вкусные лепешки с кунжутом — нан, и большие куски запеченной в тунуре баранины. Тунур — это традиционная глиняная печь, которая есть в каждом доме. «Выдает» он очень сочное мясо — его-то мы и рвем руками, вытирая их потом о лепешки. Запиваем все это синьцзянским же вином, ведь виноградная столица Китая — город Турфан — уже совсем рядом. Так мы решили еще по прибытии в Синьцзян: незадолго до окончания поездки ночью в пустыне позволим себе немного вина. Гид Аблат не возражал, но и не поддержал нас — он ведь мусульманин, а потому не пьет. Никогда.
Города огня и ветра
Виноградная столица страны и один из географически самых низкорасположенных городов мира находится на севере одноименной впадины, а рядом — озеро Айдин-Куль на глубине 154,43 м под уровнем моря. Большую часть года оно напоминает даже не водоем, а густое грязевое болото, и нормальных дорог к нему нет.
Зато те дороги, которые ведут в сам Турфан, как и во всем Синьцзяне, такие, что составят конкуренцию любому немецкому автобану. Через горы Тянь-Шаня всего пару лет назад проложили отличное шоссе: виды «лысых» гор потрясают, машин немного, и поездка — сплошное удовольствие и пиршество для глаз.
Кстати, такие скоростные дороги по всему Китаю — платные, причем дешевым проезд не назовешь. У въезда на скоростную трассу через Тянь-Шань над будками, где взимают оплату, растянут плакат: «Возьмем кредит — построим дорогу, заплатим за проезд — выплатим кредит!». Впрочем, за проезд здесь и заплатить не жалко. Если же все-таки платить не хочется, всегда есть другой вариант — параллельно змеится старая дорога: там и покрытие хуже, и сама она уже, а вот транспорта больше. И уйгуры, и китайцы — люди экономные, и если время не поджимает, они всегда предпочтут дорогу пусть и попроще, но бесплатную.
Кстати, в Пекине пару лет назад произошла такая история. Построили пятое транспортное кольцо, опоясавшее в очередной раз стремительно растущий город, а чтобы выплатить взятый на строительство кредит (как и в случае с Тянь-Шаньской трассой), сделали дорогу платной. И что вы думаете? Пустовало кольцо — грузовики, для которых, собственно, оно и строилось, предпочитали дождаться 21.00 (до этого времени въезд тяжелых грузовиков в центр Пекина запрещен), а потом ехать по улицам. Нужно отдать должное городским властям — они быстро одумались: теперь проезд по пятому кольцу совершенно бесплатный, а городу дышится немного легче.
Мы тем временем приближаемся к Турфану, который часто называют «огненной землей»: летом здесь очень жарко, самая высокая зарегистрированная температура воздуха +49,6, а земли — так и вовсе +82,3. В окрестностях возвышаются Огненные горы — при определенном освещении они действительно обретают красный цвет и напоминают языки пламени.
По пути к ним остается еще один древний город — Цзяохэ. Сохранился он прекрасно, хотя и выстроен сплошь из глины. Мы часто забываем о том, что глина — материал удивительно долговечный! Мало того, что глинобитные строения прослужили своим создателям полтора тысячелетия — так даже сегодня, почти 800 лет после того, как опустели, впечатляют. В городе хорошо просматривается планировка, по-прежнему различимы жилые дома, монастыри, пагоды и (почему-то подземные) административные строения. Это вообще редкий не только для Синьцзяна, но и для всего Китая город — у него никогда не было стен. Все потому, что возвышается он на естественном утесе, омываемом двумя реками: подойти незамеченным невозможно, да и атаковать нелегко.
Все же, когда стоишь над обрывом и смотришь на современный пейзаж, который начинается сразу за рекой, омывающей утес, не покидает удивительное ощущение связи времен. И в первую очередь потому, что современные уйгуры столь же самозабвенно используют традиционный строительный материал — глину, так что их дома и постройки отличаются от древних только сохранностью и целостностью, а вот цвет у них совершенно одинаковый. Да и целостность в некоторых случаях относительная. Если посмотреть на усеявшие пространство вокруг Турфана сараи для сушки винограда, то чувство такое, будто вернулся в прошлое: стены у них сплошь из дыр — чтобы впускать солнечный свет. Вряд ли технология изготовления изюма в этих краях изменилась со времен Шелкового пути.
Последний отрезок нашего путешествия — в исходный пункт, Урумчи — местные называют Долиной ветра. Давление внутри Турфанской впадины и вне ее — очень разное, быстрое движение воздушных потоков создает стремительные вихри. Во время сильных порывов на дорогах останавливается транспорт — бывали случаи, когда движущиеся машины переворачивало. Раньше и поездам приходилось задерживаться, но не так давно для них вокруг железнодорожного полотна построили специальные ограждения — теперь поезда укрываются там. С другой стороны, было бы странно, если б голодные до энергоресурсов китайцы разрешили ветру бесцельно бродить по своим просторам да переворачивать автомобили. Нет, ветер — сила созидающая, решили здесь, и установили в долине несколько сот ветроэлектростанций. Не обошлось и без традиционной китайской любви к рекордам: синьцзянское поле ветряков — самое большое в Азии. Первые такие станции строили голландцы, а потом жители КНР, как водится, скопировали технологию и теперь справляются сами. Мощность каждого ветряка — 2 кВт. Поистине, когда собственной нефти и газа не хватает, а мировые цены растут, приходится укрощать ветер.
Назад, в Урумчи
Вид на Урумчи (в переводе с монгольского — «прекрасное пастбище»)
Всего два с половиной часа, как мы выехали из Турфана, и вот уже въезжаем в знакомый нам Урумчи, город относительно молодой и в истории Шелкового пути никакой роли не игравший. Круг нашего путешествия вокруг и через пустыню Такла-Макан, вдоль участка древнейшей в истории торговой дороги, замкнулся — а мы этого даже не заметили, увлеченные красотой здешних мест, самобытностью традиций и дружелюбием людей. Синьцзян — действительно удивительный край. Здесь есть все: горные вершины, пустыни, чудесные города, но делают этот край таким особенным, таким непохожим на остальной Китай люди — не только уйгуры, но и казахи, киргизы и даже русские (самое крупное на территории Поднебесной место компактного проживания русского национального меньшинства находится на севере Синьцзяна вокруг города Или).
Для китайского Туркестана даже объема нашей рубрики «Большое путешествие» мало — перечислять места, которые мы не увидели, можно так же долго, как и те, где удалось побывать. А был ведь еще морской Шелковый путь, который связывал Китай со странами Средиземноморья не по суше, а по воде. Но его мы, пожалуй, оставим на другой раз. Потому что всегда должно оставаться что-то неизведанное — чтобы было к чему стремиться.
Инесса Плескачевская / Фото Льва Вейсмана
Редакция благодарит компанию CHINA TOUR & BUSINESS TRAVEL за помощь в подготовке материала.
