Об Арсении Владимировиче Шнитникове я услышал в Чолпон-Ате. Сотрудники здешней гидрометеостанции звали его «Человек, разгадавший Иссык-Куль».
Ночью в каюте научного суденышка «Шторм» на причале Чолпон-Аты я читал до рассвета книгу ученого «Озера Тянь-Шаня и их история». «...Сверкающий солнечный день 1913 года,— вспоминал Шнитников.— Позади грозный ледник Тон. Впереди крутое ущелье, по тропам которого осторожно спускаются умные киргизские лошадки. Поворот. И внезапно глазам открывается картина, оставшаяся незабываемой сквозь многие десятилетия: далеко внизу возникло изумительное голубое море!»
В этой монографии воспоминания были так свежи, что автор, восьмидесятипятилетний профессор Института озероведения Академии наук СССР, отчетливо виделся тем самым мальчиком, который впервые глядел на загадочный Иссык-Куль. Тот мальчик, конечно, не знал, что судьба Иссык-Куля станет со временем и его судьбой, а если говорить точнее — поможет ему создать климатическую теорию «Об изменчивости общей увлажненности материков», известную сегодня всему миру как теория Шнитникова.
Моя встреча с самим Арсением Владимировичем произошла в Ленинграде. К сожалению, это была одна из последних встреч профессора с журналистами: вскоре Шнитникова не стало... Но воспоминания о беседе с Арсением Владимировичем столь свежи в памяти, что я позволю себе говорить об этом в настоящем времени.
Идея, возникшая на Балхаше
Окна рабочего кабинета Шнитникова смотрели на набережные Невы, на домик Петра I. Стены, увешанные картами, лили синеву озер. Арсений Владимирович руководил в то время тремя экспедициями на Чанах, на Балхаше и Иссык-Куле.
Сняв очки, он поднялся мне навстречу, высокий, худощавый, с добрым, немного грустным лицом.
— Мой отец был известным зоологом, и я часто ездил вместе с ним в экспедиции,— начал свой рассказ Арсений Владимирович.— Во время тянь-шаньского похода впервые увидел Иссык-Куль. Однако вновь встретился с покорившим меня озером лишь в 1965 году.
— Как же вышло,— удивился я,— что вы пятьдесят лет не могли попасть на Иссык-Куль?
...Шестнадцатилетним юношей он сбежал из петербургского Тенишевского училища на фронт. В его квартире, на площади Искусств, я видел любопытную фотографию: три юных летчика — курсанты Севастопольской авиационной школы — стоят возле самолета «Фарман-4».
К слову сказать, Шнитников летал на боевых машинах во время трех войн: первой мировой, гражданской и Великой Отечественной.
Сразу же после гражданской войны Шнитников уехал на Волховстрой. Затем его приметил академик Вернадский и пригласил к себе личным секретарем. Эти годы предопределили будущее Шнитникова как ученого-озероведа: Волховстрой сделал его гидрологом, работа с Вернадским породила жажду научного анализа.
Жизнь бросала гидролога в самые горячие точки советского строительства. На Волге и Каме он вел изыскания под сооружение будущих целлюлозных гигантов — ныне Волжска и Краснокамска; на Амуре Шнитников привел изыскателей в село Пермское, где был заложен легендарный Комсомольск, в знойной Кулунде вбивал колышки под строительство одного из первых комбинатов отечественной химии...
А затем Ленинград. Соляная лаборатория Академии наук СССР. И вот Балхаш — первая загадка на пути к будущей теории.
— Балхаш...— Арсений Владимирович повернулся к карте.— Я приехал сюда в 1934 году, когда озеро усыхало, и вспомнил, как стоял с отцом на его берегах. Каким полноводным был Балхаш тогда! Как много воды текло в питающих его реках... И я впервые подумал о том, что колебания озера подвержены многолетней изменчивости. Почему? Тогда я еще не знал почему, но чувствовал, что ответ на этот вопрос может иметь неоднозначные выводы.
Гипотеза обрастает фактами
В науке не так уж часты случаи, когда ученый в пятьдесят лет лишь приступает к главному делу своей жизни. В 1948 году Шнитников, младший научный сотрудник лаборатории озероведения Академии наук СССР, снова выехал в Казахстан. Идею, возникшую на Балхаше, он решил проверить на других степных озерах, в особенности на малых, где даже легкие колебания климата сказываются быстро. Много лет с весны до осени он исследовал десятки озер, делая долгие конные и пешие переходы. А зимой сидел в ленинградских библиотеках, работая над литературно-историческими источниками, которые уводили его в глубь веков и на тысячи километров от Казахстана — по всем материкам земного шара.
Исследуя проблемы водных ресурсов Средней Азии, Западной Сибири и Северного Казахстана, ученый не раз становился в тупик: на старых картах, в тех местах, где теперь расстилалась степь, значились реки, огромные озера, болота с протоками. Шнитников делал последовательные съемки карт — и на глазах уменьшались, а потом и вовсе исчезали водоемы. На память приходили известные факты: пересохшее русло Узбоя, по которому в средние века плавали суда из Амударьи в Каспий, резкое уменьшение Балхаша, отступление Каспия от Гурьева... А переход Суворова через Сен-Готардский перевал в Альпах? Он был предельно труден, тогда как нынче снега там ничтожны. Огромные трудности при переходе через Альпы испытал и Ганнибал, хотя два столетия спустя через эти перевалы были проложены прекрасные римские дороги... Идея приобретала планетарный масштаб. Шнитников был уже уверен, что на ландшафт планеты, на биосферу Земли в целом влияют какие-то силы, проявляющиеся периодически, меняющие время от времени климат и увлажненность материков. Факты были налицо, их было очень много, но до стройной теории было еще далеко.
— Озера стали первым климатическим индикатором. Проследив историю и изучив гидрологию бессточных озер мира,— рассказывал профессор,— я вывел общую закономерность: Каспий, Арал, Балатон, Ладога и многие другие — все они отличались чередованием подъемов и понижений уровней. Причем эти изменения — трансгрессии и регрессии — происходили через определенные промежутки времени, а каждый цикл повторялся с неизменной периодичностью в 18—20 веков. И связано это, безусловно, с общим изменением климата. То он теплел — и начинался спуск озер, то наступало похолодание — и водоемы вновь увеличивались. Позже, когда теория была уже сформулирована, я применил ее к Иссык-Кулю, и озеро дало самое наглядное ее подтверждение.
Профессор встал из-за стола и подошел к диаграмме, висящей на стене.
— Это схема истории водного режима Иссык-Куля за последние почти двадцать веков,— пояснил он.— В начале первого тысячелетия уровень озера был на десять и более метров выше современного. Со второй половины тысячелетия вплоть до XV века уровень Иссык-Куля опускался. Затем на протяжении трех столетий вновь поднимался, и озеро стало сбрасывать часть своих вод в реку Чу. Почти двести лет назад началось очередное понижение... Процесс, как видно, обладает завидным постоянством. В начале прошлого столетия озеро «усохло» настолько, что перестало сбрасывать свои воды в Чу. Все эти метаморфозы Иссык-Куля доказаны с помощью археологии и палеогеографии.
В кабинете Арсения Владимировича хранится своеобразный «музей» доказательств его теории. Я взял в руки кусок арчи — древовидного можжевельника, который Шнитников привез из Джунгарского Алатау. 1200 лет назад это дерево росло там, где ныне леса нет вообще.
— Ну, вот, пожалуйста,— говорит Шнитников.— Изменился климат, и дерево умерло. А вот тополь, найденный на дне Иссык-Куля. Он рос возле «Дворца Тимура». Смерть настигла дерево 500 лет назад (доказано, как и возраст джунгарской арчи, с помощью радиоуглеродного метода), когда Иссык-Куль ввиду похолодания и увлажнения климата стал подниматься... А ведь когда-то,— помолчав, продолжал профессор,— сотни тысяч лет назад, уровень Иссык-Куля был на 100—150 метров выше. Затем образовался разлом (ныне — Боомское ущелье), вода хлынула в этот разлом, устроив в киргизских степях настоящий потоп. Уровень озера упал. С тех пор в котловине озера было еще немало природных коллизий.
— Скажите,— спросил я,— возможно ли восстановить климат планеты, например, до так называемого всемирного потопа?
— Конечно,— улыбнулся Арсений Владимирович,— эпоха потопов относится к шести и четырем тысячам лет до нашей эры и к грани нашей эры, а мы располагаем данными гораздо более древними. Что такое потоп? Не что иное, как кульминация трансгрессивной фазы общей увлажненности. Каждая такая фаза в цикле 18—20 веков приводит к «потопу» на всех материках, в отдельных их местах. Не случайно легенды об этом явлении существуют почти у всех народов. Я уже говорил об озерах как об индикаторах климатических колебаний. Еще лучшими индикаторами являются горные ледники земного шара.
Ледники,— продолжал профессор,— это истинный календарь природы многих тысячелетий, настоящая иллюстрация того, как менялся в разные времена климат планеты. Они то опускались в долины, погребая подо льдом и снегом поля, разрушая селения... То под влиянием потепления отступали, оставляя у своих «языков» конечные морены и озера. Гляциологи сосчитали количество таких спусков и подъемов, их в среднем оказалось восемь: одинаково — в Альпах, на Кавказе, Памире, Тянь-Шане, в Кордильерах и Гималаях. В настоящее время все ледники земного шара, в том числе и тянь-шаньские, отступают. Земля миновала одну из фаз обильной увлажненности, и вот уже около двухсот лет мы втягиваемся в фазу иссушения...
Теория уводит в космос
Сейчас, когда теория Шнитникова принята к сведению исследователями самого разного профиля, кажется удивительным то обстоятельство, что ранее никто глубоко не задумывался о цикличности водного режима планеты. Взять тот же Иссык-Куль: многие, например, обращали внимание на то, что по весне, во время штормов, озеро выбрасывает на берег черепа, древние сосуды, старинные монеты... Но лишь Шнитников использовал этот факт наряду с другими, чтобы доказать закономерность колебаний озера.
В 1950 году, когда Арсений Владимирович работал над системой доказательств будущей теории, он рассказал о своих предположениях президенту Географического общества СССР, академику Льву Семеновичу Бергу. Однако и Берг с ним не сразу согласился: он считал, что климат планеты в наше время такой же, как и две тысячи лет назад. В самом деле, когда Берг исследовал Иссык-Куль и другие озера, они были почти столь же многоводны, как и в начале новой эры. Потому-то он и считал, что за все-это время климат не претерпел изменений. Сообщение Шнитникова о том, что в течение двух тысяч лет климат дважды менялся, заинтересовало Берга. «Докажите»,— предложил он. И Шнитников развернул перед академиком шестьсот литературно-исторических источников плюс данные своих экспедиций.
Когда Шнитников еще только начал изучать Балхаш, его увлекли идеи шведского океанолога Отто Петтерсона. Петтерсона интересовал Мировой океан, подъемы и спады его уровня. Правда, шведский ученый не задумывался ни о ритмах этих явлений, ни о влиянии океана на материки, но пришел к выводу, что на океан действуют «силы космоса». Тогда и зародилась у Шнитникова мысль: что, если и гидрологические колебания озер связаны с процессами, происходящими в космосе?..
Огромный фактический материал, собранный ученым, позволил установить ведущий ритм, влияющий на ландшафт и на биосферу Земли в целом. Его кульминационные фазы совпадают с определенным положением ряда тел космоса, когда перигей Луны и перигелий Земли находятся на одной линии с Солнцем. И происходит это именно с такой ритмичностью — периодами в 1800—1900 лет. Возникают грандиозные приливы, бури, грозы. Внутренние волны в океане поднимают на поверхность массы холодной воды, охлаждая атмосферные потоки, обрушивая на сушу холодные ливни и снегопады. Одновременно сползают с гор ледники, на равнинах и в горах поднимается уровень озер и внутренних морей... Противостояние планет длится около 300 лет. Обратный переход совершается долго — порой тысячу с лишним лет, засушливая фаза подкрадывается исподволь, обманывая то увеличением дождей, то похолоданием.
— В последние годы природа приносит нам немало сюрпризов,— заметил я.— Как поверить, что мы находимся в фазе иссушения, когда посреди безмятежного лета в Узбекистане вдруг начинаются тропические ливни, в Азербайджане падает град величиной с кулак, а на Сочи налетает невесть откуда взявшийся смерч...
— Это на природу Земли действуют внутренние атмосферные волны — кратковременные. Подобные явления бывают раз в 179 лет. Атмосферные волны возникают на границе ледникового пояса и поверхности Тихого и Атлантического океанов. Они вызывают сильнейшие штормы, резко меняют ветра и температуры, порождают снеговые бури там, где люди отродясь не видели снега. В настоящее время климат планеты вошел в тысячелетнюю фазу иссушения. Но на эту фазу раз в 179 лет будут накладываться такие вот явления...
Ученики и последователи
— Я слышал, что ваша теория заставила некоторых ученых по-новому взглянуть даже на развитие общества...
— Ну, тут бывают и переборы,— сказал Арсений Владимирович.— Недавно ко мне приходил один молодой философ. Он хочет поведать миру биографию жизни человеческого общества, основываясь на моей теории. Я ему объяснил, что открытый мной ведущий ритм — это лишь космический индикатор. Порождаемые им закономерности отражаются на планете по-разному: ледники быстро реагируют, а болота — медленнее. Притом многое зависит и от величин самих территорий...
Я вспомнил любопытный случай, о котором мне рассказывали археологи. На одном симпозиуме выступил петрозаводский ученый Григорий Александрович Панкрушев с материалами о том, как и где располагались стоянки человека, начиная с мезолита и до средневековья. В перерыве к нему подошел Шнитников и показал свою диаграмму биосферных ритмов. Эти ритмы тут же наложили на данные Панкрушева, и все датировки, знаменующие движение человеческой деятельности к прогрессу, совпали с теплыми (регрессивными) фазами согласно теории Шнитникова.
В кабинете Шнитникова раздался телефонный звонок. Хозяин взял трубку.
— Дмитрий Викторович? Что с экспедицией? Так, так... Жду вас. Дмитрий Викторович Севастьянов,— представил мне невидимого собеседника Арсений Владимирович,— пришел ко мне тринадцать лет назад, будучи еще студентом университета. Был со мной во всех экспедициях на Иссык-Куле и в горах Тянь-Шаня. Теперь уже кандидат географических наук. Через неделю снова едем на Тянь-Шань, но, кажется, я в последний раз.
— В вашем возрасте никто другой на это вообще бы не отважился,— заметил я.
— Не в возрасте дело,— остановил меня профессор.— Просто надо двигаться дальше — к ледникам и озерам Памира, Алтая, Саян. Особенно интересны горы Алтая. Они покрыты лесом до больших высот, такого ни на Памире, ни на Тянь-Шане нет и в помине. В периоды похолоданий ледники, сползая вниз, вторглись на Алтае в лесную зону на больших участках, поваленные деревья доныне лежат в моренах и озерах. Эти отложения дадут нам богатейший материал для абсолютных датировок. То, что мы шли и идем верным путем, подтверждают и результаты многих моих последователей. Молодой томский гляциолог Петр Андреевич Окишев выпустил недавно книгу о ледниках Алтая. Он создает историю оледенения Алтая, полностью опираясь на мою теорию. Доцент геофака ЛГУ Евгений Владиславович Максимов «обтопал» все ледники СССР. На основе той же ритмичности он строит теорию оледенения земного шара.
...Мы вышли из института. Город был залит предвечерним солнцем. Не спеша пошли по набережной мимо спокойной, несущей полные воды Невы.
— Я оставляю прогноз длительного ухудшения состояния водных ресурсов Земли...— размышлял Шнитников.— Это требует от человека чрезвычайно разумного и экономного использования этих ресурсов, а также максимального сохранения существующих водных объектов.
Теория Шнитникова «Об изменчивости общей увлажненности материков» еще раз напомнила, что в природе все живет по единому закону. И если жизнь биологических организмов заключается в обмене веществ, то жизнь водоемов проявляется в их ритмической пульсации. Миллионы лет отрабатывался этот сложнейший механизм, складывалось динамическое равновесие, в котором учтена каждая капля воды. По поводу этого важнейшего открытия ученый-археолог А. Никитин писал: «Все то, что в предшествующие годы собиралось, складывалось и постигалось, предстало теперь полным смысла и значения: регрессивные уровни переславских торфяников, голоценовые террасы Плещеева озера, данные писцовых книг, затопленные кварталы античных городов. Я чувствовал, что весь этот мир, такой неподвижный, основательный, вечный, на самом деле колышется, пульсирует, дышит...»
Леонид Лернер
