Город и природа, его окружающая... Как найти оптимальные варианты их содружества!
Такая проблема стоит перед алма-атинскими градостроителями. Главный узел проблемы — горы Алатау, у подножья которых раскинулась Алма-Ата. Горы несут городу воду, дают лес и камень, освежают ночными бризами... И в то же время горы угрожают землетрясениями; горы «работают» на континентальный климат — жара и безветрие иссушают город; горы рождают катастрофические сели...
Естественно, люди давно искали силы, которые могли бы противодействовать неблагоприятным природным условиям. Все ценное, что было найдено в прошлом талантливыми одиночками, взято на вооружение алма-атинскими градостроителями, которые стремятся достичь наилучших решений, максимально используя средства самой природы. Сегодняшний поиск несравним с прошлым по своему социальному значению, по своим масштабам, техническим и научным средствам, по своей комплексности и планомерности. И хотя он еще не кончен, уже можно говорить о некоторых его результатах.
Город приближался и исчезал. Уже мелькали за ветровым стеклом улицы, дома — и вдруг скрывались за черными, мокрыми стволами карагачей, за зеленеющей паутиной веток, за серым влажным туманом. Казалось, все в этом каком-то нереальном сейчас городе ждет привычно-яркого весеннего луча, чтобы сбросить затянувшееся оцепенение: и мутные от дождя арыки вдоль тротуаров, и потускневшие исхлестанные ливнем балконы, и коричневые ветви яблонь, и горы, которые, я знала, есть, есть, но которые спрятались, и без них город казался плоским и блеклым. Город привык к весне решительной и мгновенной...
«Рельеф, реки, направление ветров всегда налагают на процесс формообразования города свой отпечаток. Поэтому, верно, попытки контакта с природой можно проследить уже в планировке города».
Из разговора с алма-атинскими архитекторами.
Утро пришло ясное. Розовая от цветов ветка яблони светилась на сером фоне стены пятиэтажного дома. За спиной города стояли горы. Зеленые плавные холмы — «прилавки» переходили в темные посеребренные снегом громады, за ними поднимались снежные вершины Заилийского Алатау, сливающиеся с облаками. Горы охватывали город неполным кольцом, и только северной стороной он вливался в степь.
Город лежал открытый взгляду, четкий и простой, как на архитектурном макете.
Я шла по проспекту Сейфуллина — его прямизна завораживала, хотелось дойти до самого снежного хребта, в который словно упиралась улица. Но скоро поняла, что это будет нелегко: проспект пересекал весь город в меридиональном направлении. Надо было отшагать добрых два десятка километров. Тогда я свернула в зеленый коридор широтной улицы. И снова ее прямизна и спокойствие вели, не давая остановиться. И снова я поняла, что не будет конца этому пути, потому что с востока, от берегов Малой Алматинки, на запад город раскинулся чуть ли не на тридцать километров! Можно идти часами по проспекту Абая, начав свой путь от памятника мыслителю, просветителю и поэту, идти на запад, по зеленым аллеям, мимо светлых зданий институтов, Дворца спорта, фасад которого словно сплетен из белых кружев, мимо стеклянных стен бассейнов и серых с лентами окон зданий научно-исследовательских институтов — идти, пока не пересечешь каменистое русло Весновки. За Весновкой раскинулись новые районы, осмотр которых не кончить до позднего вечера...
Я осталась в кварталах между Малой Алматинкой и Весновкой, шла из улицы в улицу, сворачивала налево и направо, стремясь запутаться, заблудиться.,. Напрасно. Казалось, что бродишь по расчерченному в клетку листу, по гигантской шахматной доске. С военной пунктуальностью, ровно через 120 метров тянулись параллельно друг другу улицы, идущие с севера на юг, и ровно 150 метров отделяло проспекты, также параллельные, — положенные с востока на запад.
Что ж, история Алма-Аты, бывшего Верного, начиналась в середине прошлого века как история укрепления Заилийского; отсюда и система прямоугольных кварталов, схожая с планировкой древнеримских городов-лагерей.
Но была в этой планировке и иная, мирная, целесообразность. Ее подсказала (или, вернее, потребовала?) природа, подсказала сначала тем, кто жил на этих землях, когда стояло здесь древнее городище Алмату, а уж потом строителям крепости, переселенцам, которые, естественно, стремились занять земли, знакомые в прошлом с рукой человека. Вода, реки, бегущие с гор... Как лучше использовать их? Предгорная равнина, на которой лежит город, на 3—7 градусов наклонена к северу, к степи. Значит, добрая половина улиц должна была «течь» в том же направлении, что и реки: это облегчало строительство арычной сети...
Соображение это было немаловажным и не единственным; десятилетия строители продолжали возводить город, «разлиновывая» его наподобие первых кварталов.
...За Весновкой, за Большой Алматинкой, за глубоким котлованом, который в скором времени превратится в озеро С айран, раскинулась уже другая Алма-Ата. Шагая по ее недавно рожденным улицам, невольно отмечаешь черты сходства и отличия новой планировки в сравнении с центром; те же длинные, прямые, зеленые магистрали, но исчезли замкнутые прямоугольные кварталы, уступив место микрорайонам. Зеленая изгородь отделяет дома от проезжей магистрали, аллеи (пусть еще негустые, молодые) связывают здания со спортивными площадками, школами, магазинами. Снежные купола гор смотрят в пылающие от заходящего солнца окна...
Есть и в этой планировке, связанной с индустриальными методами жилищного строительства, «природная» целесообразность. Архитекторы сохранили четкость транспортных магистралей, подсказанную рельефом и направлением ветров; отдалили жилые дома от шума проезжей улицы; раздвинули рамки тесных кварталов, впустив в широкие дворы воздух и солнце. Современная Алма-Ата, имеющая сложную водопроводную сеть, давно уже перестала зависеть от арыков, которые были некогда едва ли не единственным источником воды...
«Я верю в будущее, верю, что наш город украсится солидными, в несколько этажей, каменными, бетонными и другими долговечными строениями... При специальном устройстве фундаментов вполне допустимы конструкции трех-четырехэтажных зданий».
Андрей Зенков, архитектор, 1910 год.
...Вдоль тротуара легко шумит арык, спотыкаясь о камни, исчезая в трубах под переходами. Его заглушает нарастающее рычание автобуса, дребезжанье трамвая. Но вот опять тихо, и ты снова слышишь неспешный ток воды в облицованных плитами берегах. Мальчишки пускают пластмассовые кораблики, они мчатся наперегонки — желтый и красный, подгоняемые струей, бегущей с гор, и криками капитанов.
Пряный дух жареного мяса, особенно ощутимый в свежем весеннем воздухе, течет из жаровни, что стоит на углу улицы. Трое черноволосых, узкоглазых юношей с портфелями неторопливо топчутся возле нее, ожидая, когда повар снимет с огня шампуры, унизанные коричневыми от жара и перца кусочками мяса.
Гудит большой колхозный рынок. Продавцы в ватных халатах, черных, расшитых серебром тюбетейках, подпоясанные цветастыми платками, с достоинством созерцают снующую возле прилавков толпу. Их высушенные солнцем чернобородые лица как бы царствуют над пирамидами кураги, вобравшей в себя летний зной, сухой черной вишни, красного апорта, чуть привядшего за зиму...
Город был полон красок, звуков, движенья. Горы, казалось, созерцали его жизнь, и в этом созерцании сейчас не было тревоги; горы излучали свет, обещали свежесть, и их четкий снежный контур рождал простую мысль о том, как хорошо, просыпаясь каждое утро, видеть эту строгую красоту.
Но я знала, что они бывают другими. В краеведческом музее, под сводами бывшего Кафедрального собора, наткнулась я на пожелтевшие страницы журнала «Вокруг света» за январь 1911 года. Со страниц смотрела фотография: тяжелые снежные горы (те самые, что видела я, входя в музей), черные прямые силуэты тянь-шаньских елей, распадок, усыпанный камнями, обломками скал.
И подпись: «К землетрясению в Семиреченской области. Общий вид гор Тянь-Шаньской цепи в окрестностях г. Верного, пострадавшего от землетрясения».
Город и землетрясения... Спустя полвека те же окрестности содрогнулись от нового колебания земли. На сей раз искусственного: направленным взрывом создавали противоселевую плотину (о том, зачем ее создавали, пойдет речь дальше). Воспользовавшись моментом, алма-атинские градостроители решили практически испытать, как современные здания, возведенные с учетом всех требований сейсмостойкости, перенесут это 7—8-балльное землетрясение. В горах, в урочище Медео, на высоте около двух километров, было построено специально для этой цели несколько современных каркасных и панельных домов...
Этот эксперимент с домами был лишь одной ступенькой лестницы, по которой приходится «взбираться» алма-атинским градостроителям.
...По берегу Малой Алматинки идти трудно — каждую секунду прыгаешь с камня на камень. Серые валуны, огромные, неподвижные; россыпь галечника; забитое песком дно — все напоминало плохо вымощенную дорогу. Такие «дороги» я встречала в городе не раз: русло Большой Алматинки, ее притока Весновки. Реки пересекают город, делят его на естественные районы и потом, уже в степи, впадают в Каскелен, приток Или. Когда в горах тают ледники, речки вздуваются, тащат с гор на своих мутных сильных плечах песок и камни.
За много веков речки как бы заполнили предгорье песком, валунами, галечником, образовав, как говорят геологи, «конус выноса» толщиной до 140 метров. На этой «подушке», удобной для строительства, раскинулся город.
— Но город растет, — говорит главный архитектор Алма-Аты Малбагар Мендикулович Мендикулов. — И приходится сегодня искать оптимальное решение проблемы существования и роста нашей столицы в сейсмических условиях...
Мендикулов молча оглядывает карты и схемы города, мысленно сравнивая Алма-Ату прошлую и настоящую. Неудержимый рост города начался, когда Алма-Ата стала столицей Казахской республики, когда Турксиб и самолеты связали бывший «край света» с центром. Возникли сотни промышленных предприятий, открылась Академия наук Казахской ССР, и улица Абая стала «улицей вузов»...
— Разработка вариантов расселения, — продолжает Мендикулов, — показывает, что перспективное развитие города должно идти в северном направлении. Степь, широкие, вольные ее просторы — хороший дом для таких городов — спутников Алма-Аты, как Ново-Илийск, Талгар, Каскелен. Но есть в нашем арсенале и другие средства, которые помогают как бы раздвинуть границы города...
Верный боялся высоты. Побеленные хатки, окруженные яблоневым цветом; глухие глинобитные дувалы, плоские крыши летних кухонь, где сладко и душно пахнут осенью сушеные яблоки; саманные домики; кряжистые деревянные избы с глухими ставнями, резными наличниками, веселыми крылечками... Все, оставшееся от прошлого на улицах Алма-Аты, говорит о том, что люди инстинктивно жались к земле, привезя из дальних краев веру в земную твердь. Кстати, любопытно: по старым верненским домам нетрудно установить, откуда родом были их обитатели — Украина, Центральная Россия, Средняя Азия.
Во избежание пожаров и для прекращения вырубки лесов (дома рубились из тянь-шаньской ели, она и сейчас звенит и гнется под топором, когда разбирают дом на снос), для придания городу губернской солидности был в свое время издан указ о строительстве одно-двухэтажных кирпичных зданий. Правда, указ оказался несостоятельным: землетрясение 1887 года уничтожило все кирпичные постройки, и снова стали подниматься избы, рубленные в «лапу», с железными крышами и деревянными заборами, придавая городу и его пыльным, не мощеным улицам вид сугубо сельский.
И лишь одно здание поднималось во всю свою пятидесятишестиметровую высоту над крышами одноэтажных домов. Это был Кафедральный собор, созданный архитектором Андреем Павловичем Зенковым.
...Собор, желто-розовый с белыми завитушками, стоит сегодня в центре парка имени 28 панфиловцев, возвышаясь над кронами сосен. Глубокая самостоятельность автора, его прекрасное ощущение условий, в которых .строилось — первое в этих местах! — высотное здание, нашли свое отражение в конструкции собора: деревянные рубленые стены прошиты железными болтами. «При грандиозной высоте,— писал Зенков о соборе,—он представлял собою очень гибкую конструкцию. Колокольня его качалась и гнулась, как вершина высокого дерева и работала, как гибкий брус». Землетрясение 1910 года, которое весь одноэтажный Верный превратило в развалины, словно обошло стороной творение Андрея Зенкова — второе по высоте деревянное здание в мире. Лишь погнувшийся крест напоминает о пережитом землетрясении.
...Да, надо было обладать незаурядной головой и смелостью, чтобы в злополучный 1910 год предсказывать рост города в высоту...
Мне по душе сосредоточенно-напряженная атмосфера архитектурных мастерских. Когда — пусть на макете — охватываешь весь город взглядом, возникнет как бы новый угол зрения, дающий возможность осознать особенности развития социалистического города в целом...
Город строится с мыслью о человеке сегодняшнего и, пожалуй, даже завтрашнего дня. Архитекторы исходят из тенденций нашей жизни — развитие науки, рост культуры, возрастающее время отдыха, улучшение бытовых условий и т. п. Значит, в проектах — новые здания школ, институтов, кинотеатров, стадионов, зон отдыха, новые линии общественного транспорта и, конечно, новые жилые кварталы. «Общая площадь городского жилищного фонда увеличилась против 1913 года в 8 раз, значительно улучшились жилищно-бытовые условия», — говорится в Тезисах ЦК КПСС «К 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина».
В этой цифре есть доля труда и алма-атинских градостроителей, мысли и дела которых направлены на то, чтобы создать каждому жителю города все условия для творческой жизни.
...Поток света падает на столы, чертежи, рисунки, макеты — и они из мертвых бумаг и пенопластовых кубиков превращаются в нечто живое. А может быть, не от света? От броского движения карандаша, прочертившего линию-улицу? Или оттого, что видишь в несуществующих пока белых кубиках зданий ту же «высотность», что нельзя было не заметить в городе?
Кого из алмаатинцев удивишь сегодня трех-четырехэтажными домами... если стоят они, светлые, с открытыми балконами, на каждой улице, соседствуя зачастую с одноэтажными рублеными домами прошлого? Если то там, то здесь поднимаются девятиэтажные с солнечными лоджиями жилые корпуса? Если стеклянно-бетонная призма высотного здания Дома Советов и министерств в самом центре города уже организует пространство нескольких кварталов: словно связывает воедино голубоватые изогнутые плоскости многоэтажной гостиницы «Алма-Ата», и стеклянный куб Русского драматического театра, и Дом радио, и автовокзал, и кинотеатр на площади Абая, и много других современных зданий в разных точках города.
Павел Александрович Борзов, руководитель архитектурно-планировочной мастерской «Алма-Ата Гипрогор» рассказал, что многоэтажные дома будут и на многих других магистралях — в первую очередь на проспекте Ленина, где я видела — краны поднимаются над высокими березами, как бы образуя вторую линию насаждений...
Ощущаешь, как складывается новый, устремленный в небо рисунок города, но фон остается прежним — заснеженные пирамиды гор...
Потому так настойчиво ищут строители и архитекторы средства, которыми достигается «гибкость» зданий, способность «гасить» удары. Павел Александрович Борзов приводит любопытные факты, говорящие о том, что теория и практика сейсмостойких сооружений получили довольно широкое развитие, позволяя разрабатывать типовые проекты высотных зданий. В частности, один факт, результат испытания: экспериментальные дома в урочище Медео по условиям опыте были в эпицентре взрыва. И выдержали, выстояли!
Осваивая воздушное пространство, алма-атинские архитекторы раздвигают границы, которые очертила природа их городу.
«Законы природы начертаны на одной из скрижалей современного урбанизма, который использует три строительных материала: чистый воздух, солнце и зелень».
Ле Корбюзье, архитектор.
Дуплистые березы, давно переросшие одноэтажные домики; тополя, дотянувшиеся до балконов седьмых этажей; прутики саженцев во дворах микрорайонов... В Алма-Ате, даже не видя здания, можно судить; по листве окружающих его деревьев, о времени постройки дома, как, скажем, в другом городе судишь о дате рождения здания по классическим колоннам или готическим окнам.
Ива свесила желто-зеленые пряди в воду бассейна. Загорелись одуванчиками газоны. Засветлели пирамидальные тополя на фоне снежных вершин. Запестрели в руках прохожих красные и желтые, покрытые степной пылью тюльпаны. Не верится, что в Верном, когда он родился, почти не было зелени. Лишь степь, поросшая тырсой, да заросли кустарников...
В сорока с лишним километрах от Алма-Аты среди белесой степи зеленеет «остров» — рощи берез, дубов, тополей, сосен. Чуть горьковатый, нежный запах цветущих деревьев и кустарников стоит над «островом». Лента асфальта прорезает посадки — то кладут дорогу от поселка Дендрарий, где находится центр опытно-показательного хозяйства, к белым домикам полевых лабораторий лесной опытной станции.
Евгения Александровна Романовская, научный сотрудник станции, надела светлую войлочную шляпу с широкими полями, выбежала во двор. И, уже обходя кустарники и деревья, прыгая через заросли колючек, объяснила свою поспешность:
— Это профессиональная весенняя привычка. Именно в такие дни, как сегодня, можно увидеть, перенесло ли растение зиму, как оно цветет, какие необходимы посадки. Картина меняется мгновенно. Завтра она будет уже другой, а ее надо зафиксировать, и сегодняшнюю и завтрашнюю, чтобы сделать выводы. Ведь наши посадки — это эксперимент...
Эксперимент... В Алма-Ате, уже зеленом и обжитом городе, мне трудно было почувствовать всю благодатность и жестокость климата, отпущенного природой этой земле. Я лишь знала о его резкой континентальности, о жарком, длинном и в общем сухом лете, короткой, скорее холодной, чем теплой, зиме. Но когда в дендрарии, на границе посаженных рукой человека кустарников и степи, в двух шагах от веточек ивы круглолистной, усыпанной пушистыми желтыми кругляшами, я увидела сожженную солнцем траву и заросли колючего курая, до меня донеслось дыхание алма-атинского лета. Мне уже без труда представились пыльные голые улицы Верного, первые робкие саженцы...
Вспомнился читанный в архивах приказ генерал-губернатора Семиреченской области Колпаковского: «На улицах города Верного и станицы, отступая на одну сажень от уличной грани, должны быть посажены каждым домовладельцем линии деревьев во все протяжение принадлежащего каждому места, и на две сажени от этой линии должна быть посажена другая линия деревьев так, чтобы обе линии должны образовать аллею пешеходов. О тех же домовладельцах, которые не обсадят своих домов... составить акты для привлечения их к суду за неисполнение законного распоряжения начальства». Рассказывают, что Колпаковский платил гривенник серебром за каждое прижившееся дерево и наказывал публично за каждое сломанное... Была в этом сугубая конкретность, продиктованная жизнью в жарком климате.
Но что вообще значили бы приказы, не будь в городе такого человека, как Эдуард Баум? Главный садовод города, обладатель дипломов двух академий — земледельческой и лесной, Баум переписывался с многими лесоводами и садовниками. Из Центральной России шли к Бауму семена дуба и липы, из Закарпатья — бука и граба, из Средней Азии — карагача, шелковицы...
Выживут ли? Справятся ли с жарой, засухой? Судьба могучих ^ныне деревьев, посаженных Баумом, волновала ученого так же, как волнует сегодня Евгению Александровну Романовскую, одну из создателей дендрария, судьба уже более экзотических посадок — амурского бархата, сафоры японской, уксусного дерева...
— Как жду я каждый раз цветения! — говорит Евгения Александровна. — Зацвело растение — значит есть надежда, что эксперимент сулит успех, и уже можно думать о том, что в будущем эта порода украсит улицы города. Вот, например, этот кустарник с желтыми цветами — форзиция. Хоть сейчас создавай из нее живые изгороди. Проверено — ошибки не будет. А вот уксусное дерево — смотрите, какие у него мягкие, словно молодые рога оленя, ветви с красно-коричневой бархатной шишкой на конце. Мы испытываем его на «зеленый зонт», то есть много ли оно может дать тени? Это дерево с обилием корневых отпрысков годится для укрепления песков, оврагов, эродированных почв
Ботанический сад, Алма-атинская лесная опытная станция, лесохозяйственный факультет — это научные форпосты озеленителей, которые сделали и практически для города очень много.
...Я поднимаюсь вверх по улице Красина. Запах сырой земли, горячего асфальта, молодой хвои стоит в воздухе. Посадки поднимаются террасами по проезжей еще недавно центральной части улицы, как ступени черно-зеленого каскада, — до памятника Чокану Валиханову, до самого здания Академии наук Казахской ССР, до его широко и вольно раскинувшейся колоннады. Градостроители сейчас ратуют за укрупнение кварталов, за создание «суперблоков» — слишком уж часта сетка улиц старого города-крепости, а значит, слишком много шума и машин и меньше, чем хотелось бы, зелени. Озеленители превращают некоторые проезжие улицы в бульвары, чтобы город дышал глубже, свободнее... Новая сеть бульваров вольется в зеленый организм города, разросшийся за последние десятилетия.
Озеленители создали площадь цветов, как называют ее алмаатинцы, возле памятника В. И. Ленину, разбили скверы около оперного и драматического театров, возле памятника народному герою Амангельды Иманову, заложили бульвары на проспектах Абая и Гагарина, лесопарки — возле аэропорта, на берегах искусственного озера и в западном районе; думают о реконструкции бывшего Казенного сада и рощи Баума, которая похожа на девственный лес... Сейчас общая площадь зеленых насаждений в городе исчисляется тысячами гектаров. Целый сад на каждого жителя!
Зелень — своеобразное противодействие алма-атинскому климату: она тушит жару, смягчает холод; не дает солнцу иссушать почву, освежает воздух.
Однажды, дожидаясь автобуса на Красногвардейском тракте, возле рощи Баума, я увидела, как на асфальтовой мостовой вьется; крутится воронкой одинокий песчаный смерч.
Он подхватывал веточки, листья, обрывки бумаги, поднимал их в воздух и крутил, пока не ослабел и не лег пыльной косой на мостовую. Прохожие с удивлением смотрели на этот неизвестно откуда набежавший смерч. И я смотрела вместе со всеми, потому что первый раз за все дни пребывания в Алма-Ате ощутила дуновение ветра...
Обычно в городе тихо, безветренно — не колышутся листья на деревьях, синие шлейфы выхлопных газов, не рассеиваясь, тянутся за автобусами, и женщины, не боясь за свои прически, ходят с непокрытыми головами. Город лежит, как говорят специалисты, в штилевой зоне, и главный вентилятор — это горные ночные бризы, дующие с гор. Но у этого природного вентилятора не хватает мощности, чтобы проветрить столь разросшийся город. Естественно, что поиски «форточек» смыкаются с проблемой озеленения, которая давно решается в масштабах всей Алма-Аты.
Не случайно разговор о принципах озеленения состоялся в Городском управлении архитектуры, с тем же Мендикуловым.
— Сейчас климатическая лаборатория составляет рекомендации для градостроителей. Пока что ясно, — карандаш Мендикулова отмечает на карте города меридиональные улицы, — эту планировку надо беречь: магистрали, открытые в сторону гор, — воздушные коридоры для ветров. Ясно и другое — необходимо не только сохранить, но и озеленить еще в больших масштабах поймы рек, рассекающих город. Это «легкие» Алма-Аты. Нам предстоит вырастить еще немало скверов, парков, бульваров, чтобы связать эти «легкие» со всеми зелеными оазисами в городе, с окружающей его природой. Тогда «дыхательная система» будет работать в полную силу — эффективно улавливать южные бризы и северные ветры. Да, город должен иметь единую, контактирующую с окружающей природой систему озеленения, этот принцип надо проводить в жизнь.
Мы надеемся, что с созданием Капчагайского моря и канала Чилик — Алма-Ата, северные ветры, дующие со стороны степи, придут в город обогащенные влагой, очищенные от пыли зеленой полосой канала и смогут смягчить его климат... Будет справедливо добавить, что решению проблем озеленения и чистого воздуха в городе в немалой степени поможет газ, который в скором времени придет из Узбекистана на предприятия и в дома Алма-Аты, и развитие электротранспорта, за который ратуют многие инженеры и экономисты.
4. «Идея об оздоровительном значении растительности нашла свое выражение в движении за создание зеленых зон вокруг городов».
Д. Арманд, профессор, доктор географических наук
Сель встречают как врага. Помнят: в 1963 году за несколько часов он стер с лица земли озеро Иссык. Два пояса металлических укреплений, похожих на противотанковые ежи, перекрывают долину Малой Алматинки от одной скальной стены до другой. Но это не главное препятствие, поставленное на пути селя. Главное — впереди, в горах, на высоте 2000 метров.
...Карагачи стояли строем — темные, продубленные, узловатые, опутанные нитями зеленеющих веток. Была в этих деревьях какая-то фантастичность, мудрость и сила, которые и родились, быть может, оттого, что многие годы противостояли они жаре, отдавая тень людям.
Аллеи тянулись, скрывая дома, не теряя густоты и прямизны, и я не заметила, как город перешел в пригород. Лишь виднее стал яблоневый цвет меж домиками, да приблизились почти вплотную зеленые «прилавки» с серыми вытоптанными тропинками на склонах.
С какой бы стороны ни выезжала я из города — с северной ли в степь, к аэродрому; с восточной, где город кончается улицами Клеверной, Многоводной и где на многие километры тянется парк имени А. М. Горького; с западной или с южной, как сейчас, в горы, в урочище Медео, — нигде нельзя было провести точную границу, отделяющую, так сказать, город от природы. Вероятно, оттого, что в самом городе много зелени, воды и простора. Клинья рек, прорезающие город, их садами покрытые берега, как естественные мосты, соединяют в одно целое и горы, и город, и степь... И узел этот завязывается все крепче.
Шоссе бежит по долине Малой Алматинки, вдоль реки. Бело-серые валуны устилают берега. Невольно смотришь вверх, на горы: откуда сорвались эти многотонные камни? Но тихо и светло вокруг: серо-палевый осинник, розовый вздох цветущего миндаля, выше — густо-зеленые тянь-шаньские ели.
— Я люблю осину! Живое дерево, — говорит мой спутник Аслан Шарипович Рамазанов. — Черешок тоненький, лист так и звенит...
Рамазанов редко так говорит о деревьях. Для него, начальника Управления зонами отдыха, гораздо привычнее язык точных названий — вяз мелколистный, тополь пирамидальный, лох узколистный... Рамазанов не скажет «дерево сохнет» — «дерево сухо-вершинит». Быть может, соприкосновение с природой заставляет человека быть лиричнее?
Еще до поездки, в городе, Рамазанов рассказал о будущем этой долины.
Здесь, в предгорьях Заилийского Алатау, по решению Совета Министров Казахской ССР создается Южная зона отдыха. Она расположится в междуречье Малой и Большой Алматинок и займет 30 тысяч с лишним гектаров. Цифра внушительная — особенно если представить, что этот массив станет частью зеленой зоны города. Цели организации Южной зоны благородно-практические: создать условия для культурного отдыха людей; обогатить природный ландшафт новыми лесопарками, аллеями, рощами; обогатить фауну этой зоны; леса, наиболее удаленные от города, пополнить ценными устойчивыми породами; построить комплекс пионерских лагерей, альплагеря, горнолыжную базу, санатории...
Нетрудно, пожалуй, представить, что эти Пестрые (так переводится с казахского название «Алатау») летом горы, пестрые от зарослей черемухи, рябины, груши, абрикоса, от разнотравья высокогорных пастбищ — джайляу, от водопадов и снегов, станут любимым местом отдыха многих. Оно уже любимо.
Трудно другое: совместить мысли о размахе будущих работ по созданию Южной зоны с тем, что известно о таком грозном явлении, как сель, следы которого — огромные валуны на берегах Малой Алматинки — у тебя перед глазами...
Дорога становится круче. Наползает туман. По обочинам дороги вспыхивают яркие таблички: «Лавиноопасный склон», «Осторожно! Камнепад!» Скальные и глиняные склоны присыпаны снегом. Глина шипит, пузырится, камни тонут в вязкой коричневой массе... Сквозь уже густой туман светят фары БелАЗов, слышится натужный рев машин. Они ползут по раскатанной дороге, едва не цепляясь бортами; везут грунт для укрепления плотины.
В свое время о создании плотины в Медео писали все газеты. В Алма-Ате при первом знакомстве всегда спрашивали — а плотину уже видели? — как спрашивают приезжего, скажем, в Киеве про Владимирскую горку или в Бухаре про дворец эмира...
Машина останавливается на самом гребне плотины, широком, как хорошая дорога. Глубокая, стометровая пропасть наполнена туманом. 21 октября 1966 года в 11.00 заряд весом в тысячи тонн, заложенный на глубине 88 метров, в течение немногих секунд создал эту плотину, перекрывшую долину Малой Алматинки, и эту пропасть — гигантскую чашу, способную вместить, задержать три катастрофических селя. (Специалисты утверждают, что сель, подобный селю 1921 года, который разрушил большую часть города, может в среднем повториться менее одного раза в 50—100 лет...)
Конечно, с возведением плотины проблема борьбы с селями не исчерпала себя: селезащитные сооружения предполагают строить на притоках Малой Алматинки и в бассейне Большой Алматинки. Но долина Малой Алматинки безопасна теперь для горожан, стремящихся в горы, к солнцу и зелени.
Территория для одной зоны отдыха отвоевана у гор. Отвоевана дерзко, умно, без ущерба для природы. Пройдет немного времени — и у северных границ Алма-Аты возникнет зона отдыха.
Я видела Или ночью: широкая, быстрая река светилась металлом. Ветер скрипел колючими кустами, тренькая сухими узкими листьями лоха. Яркий месяц заливал светом ровную степь и низкие берега Или.
Мне подумалось: это будет зона отдыха для людей с иными вкусами, чем у тех, что любят горы. Жаркие пляжи на берегах будущего Капчагайского моря, рыбалка в быстрых водах, охота в густых камышах, паруса и водные лыжи... Алмаатинцы любят воду, как могут ее любить только там, где даже весной горит от солнца земля.
Алма-Ата будет как бы окантована зонами отдыха, природа станет ее составной частью...
Я улетала в дождь. Снова тяжелые тучи закрывали вершины Алатау, и снова город — зеленый, белый, желтый — исчез, оставив мне напоследок свой серый плоский негатив.
Без гор не было Алма-Аты...
Л. Чешкова, наш спец. корр.
