К вечеру мы вышли к речке Хушме, где у широкого плеса был резервный лагерь нашей экспедиции. Мы — это Леонид Алексеевич Кулик, начальник экспедиции, двое рабочих — Константин Сизых и Алексей Кулаков, и я, помощник начальника.
— Здесь ночуем. Завтра с рассветом дальше, — сказал Леонид Алексеевич, снимая понягу — сибирский заплечный мешок на доске с лямками. Я тоже скинул понягу и без сил опустился у двери небольшой хижины, построенной нами весной. У ног, тяжело дыша, привалился пес Загря.
В нескольких шагах от хижины тогда же мы соорудили лабаз, маленькую «избушку на курьих ножках». Поднятая на двух столбах, метрах в трех над землей, она была недоступна для медведей и росомах. Там хранились запасы муки, масла и снаряжение.
Кругом, насколько хватал взгляд, тянулись невысокие сопки, склоны их покрывал мертвый лес. Стволы лежали вершинами в одну сторону. Молодые березки и осины тянулись меж ними к солнцу. Тайга залечивала рану: двадцать лет назад здесь прогремел взрыв гигантского метеорита...
Я закрыл глаза и точно поплыл в туманных волнах безбрежного и неясного пространства. Уже несколько дней я испытывал такое странное состояние. Мне ничего не хотелось. Меня ничто не интересовало. Только лежать или сидеть вот так, неподвижно, смежив веки... Я знал, что болен цингой. Знал, что самое страшное в этом недуге именно апатия, подавленность. Не сама болезнь, а именно эта ее особенность приводила к гибели многих путешественников, золотоискателей и бродяг в пустынных северных краях. Я знал, что бороться с недугом надо прежде всего собственной волей. И мне удавалось это иногда самому, а чаще с помощью Леонида Алексеевича.
Цинга схватила и двадцатилетнего богатыря Кулакова. И жилистого, опытного охотника-ангарца Сизых. Он тоже жаловался на головную боль и часто, как и мы, плевался кровью. Зубы у всех шатались. Вероятно, цинга подкатывалась и к Леониду Алексеевичу. Однако он и виду не показывал. С рассветом поднимал нас на работу, взваливал на плечи теодолит с треногой и шел как ни в чем не бывало по пружинистым кочкам Большого болота, перешагивая длинными ногами через трупы деревьев. Мы вели геодезическую съемку местности.
Я очнулся от забытья: кто-то стукнул меня по плечу. Надо мной стоял Леонид Алексеевич. Высокий, в длинной фланелевой рубахе, отороченной по-эвенкийски разноцветными ленточками, в охотничьих сапогах, с шарфом на голове, завязанным на затылке узлом, как у корсиканцев. Он наклонился и еще раз тронул мое плечо. Стекла его очков светились отблесками огня.
— Вставайте, Витторио! Будем ужинать. Потом поговорим, есть у меня одна идея...
Сумерки уже спустились на землю, и поэтому костер, разведенный Сизых на берегу, показался мне особенно ярким. Сизых подбрасывал в него лиственничные поленья, они сразу вспыхивали, разбрасывая стреляющие искры.
Ужин, увы, был стандартным, как, впрочем, и обед. Все та же «заваруха» — круто замешенная кипятком в ведерке пшеничная мука с соленым маслом и чай с черными сухарями.
Эта пища и довела нас до авитаминоза. В нашем базовом лагере, в болотистой долине меж гор, где, как считал Кулик, был центр падения Тунгусского метеорита, мы работали почти три месяца. В мертвом поваленном лесу совершенно не было дичи. Лишь однажды мне удалось подстрелить трех глухарят. А за рыбой нужно было идти от базы на Хушму буреломом и болотом почти целый день, и Леонид Алексеевич разрешил такую вылазку лишь один раз. Ягода же в том году не уродилась.
Мы жевали молодую хвою. Грызли сладковатые маслянистые луковицы лилий-саранок. При нелегкой работе это не помогало восстанавливать силы. Именно поэтому начальник экспедиции и принял решение свернуть ее и выйти напрямик пешком к фактории «Ванавара» на Подкаменной Тунгуске. А потом, после отдыха, добраться до Кежмы на Ангаре и по ней сплавиться к Енисею, до пароходной пристани на Стрелке....
Есть мне совершенно не хотелось. Я с трудом заставил себя проглотить несколько ложек «заварухи».
— Однако, паря, так не емши не допрешь до Ванаварки, — сказал мне Сизых.
Леонид Алексеевич вдруг хлопнул себя по лбу, вскочил и быстро пошел к лабазу, приставил лестницу, влез в него и зажег свечу. Скоро он вернулся, похохатывая своим характерным горловым, хрипловатым смешком.
— Забыл, понимаете, товарищи. Там у меня в запасе на черный день лук, какао, баночка варенья. Сейчас пир устроим!
Луковиц было всего две. По половинке на человека. Но это как-то сразу улучшило самочувствие. Да еще какао с вареньем!
— А теперь полезем, Витторио, в лабаз... Поговорим. Остальным спать!
Кулик встал, потянулся так, что хрустнули суставы, и пошел от костра.
И вот, согнувшись, мы сидим при свече в «избушке «а курьих ножках». Леоаид Алексеевич, скрестив ноги, устроился около большого, окованного по углам сундука, где хранились инструменты и личные его вещи. Я присел рядом, недоумевая, о чем будет беседовать со мной Кулик ночью, когда нужно бы отдыхать.
Он молча раскрыл журнал экспедиции, достал баночку чернил и стал писать.
Звенящая тишина стояла над миром. Лишь изредка позвякивали путы наших коней да поскрипывало перо. Я смотрел на могучие плечи склонившегося над сундуком человека. Резкие морщины у рта говорили о том, что он очень и очень устал.
....Всего полгода назад Кулик сам пришел познакомиться со мной. Это было в Москве, в Плотниковом переулке на Арбате. Пришел после того, как я написал ему в Ленинград, в Академию наук, открытку. Прочитав в «Вечерней Москве» заметку о его первом путешествии на Подкаменную Тунгуску в поисках места падения метеорита 1908 года, я попросил ученого взять меня в свою следующую экспедицию. И вот... В дверях стоит высокий, очень высокий человек в очках с толстыми стеклами. На нем куртка мехом наружу, меховая шапка, сапоги. Похохатывая, он хлопает меня по спине, по плечу, нет, не панибратски, а явно желая проверить «прочность» моего стана. И весело объявляет появившимся в коридоре родственникам, что хочет забрать в дальние сибирские края сего молодого человека. Потом он мне признался, что решил взять в экспедицию лишь после того, как увидел, что я «не хлюпик какой-нибудь или маменькин сынок».
Но тогда еще никаких реальных возможностей для новой экспедиции не было. И он честно сказал об этом за чаем.
— Академики мне не верят... Только Владимир Иванович Вернадский обещал подумать, как помочь нашему (он так и сказал «нашему»!) делу. Предстоит борьба. Я написал в Совнарком. Мы убедим отпустить средства на экспедицию...
Кулик «воевал» в Ленинграде. Мне же он поручил представительствовать в Москве, зачислив, как только состоялось решение Академии, в состав экспедиции своим помощником. Я должен был покупать снаряжение, продукты, организовать их упаковку и т. д.
14 апреля 1928 года мы с Леонидом Алексеевичем погрузили багаж в вагон экспресса Москва — Маньчжурия. Путешествие началось 1.
1 Дневники этой экспедиции опубликованы в моей книге «Путешествия».
...Загибается черный фитилек свечи. Она потрескивает, оплывает с одного бока. Леонид Алексеевич отрывается от журнала, обрывает пальцем фитилек и, блеснув в мою сторону очками, снова склоняется над сундуком и продолжает писать. А я вспоминаю дни, проведенные в вагоне-экспрессе, и долгие рассказы Кулика.
— ...Вы начинаете жить в счастливое время, Витторио. Удивительное время полной перестройки человеческого общества. Наука будет играть в нем огромную роль. В том числе и метеоритика. Поймите — только метеориты безусловно доказывают единство материальной сущности мира, вселенной. Они попадают к нам на Землю из бездны космического пространства и, оказывается, состоят из тех же веществ, что и горные породы нашей планеты. Откуда они прилетают — эти скитальцы космического пространства? Что они собой представляют? Осколки погибших планет солнечной системы? Как важно найти ответы на все эти вопросы! Важно для астрономии, космогонии, материалистической философии...
Я уверен, что человек будет летать вне Земли. И вот тогда ему будет особенно необходимо все знать о метеоритах. Ведь они будут для него одной из главных опасностей. Крошечный кусочек вещества, обладающий скоростью двадцать-тридцать километров в секунду, как иголка, прошьет не только оболочку межпланетного корабля, но и любую броню!
О метеоритах Леонид Алексеевич мог говорить бесконечно. Они владели его душой, умом. Но, рассказывая о своей научной работе, посвященной поискам и изучению «небесных камней», о создании отдела метеоритов в Минералогическом музее Академии наук, он иногда приоткрывал передо мной и другие стороны своей жизни.
— Знаете, Витторио, я ведь не со школьной скамьи стал заниматься наукой. Учительствовал. Участвовал в работе РСДРП. Мне приходилось выполнять разные поручения. Однажды дали задание — помочь бежать из тюрьмы на Южном Урале одному товарищу. Причем срочно. Приехал в тот город. Мне говорят: «Товарища надо выкрасть». — «Как это — выкрасть?» — «А вот как...»
Раз в неделю в тюрьме заключенным давали свидание. Выводили их к воротам, которые перегораживались барьером высотой по грудь. В назначенное время со двора тюрьмы охранник приводил заключенного, и можно было с ним разговаривать через барьер под охраной двух солдат, стоявших с ружьями у ворот со стороны улицы.
«Ты пойдешь на свидание, — сказали мне. — Вот револьвер. Обезвредишь охрану. Мы тебя будем страховать. Затем поможешь выбраться за барьер нашему товарищу — и быстро на улицу. Там будет ждать извозчик».
Я подошел к воротам. Один из солдат крикнул кому-то: «Веди!» — и с полным безразличием оперся на винтовку. Другой, позевывая, подошел к нему: «Дай закурить». Нравы здесь были провинциальные! Когда же к воротам в сопровождении охранника приблизился тот заключенный — фотографию его мне показали, я схватил солдат за шивороты и стукнул их головами. Потом выдернул, как морковку, товарища из-за барьера и побежал, волоча его, к парному извозчику, выехавшему из-за угла. Мы уже настегивали лошадей, когда ошарашенный охранник добыл из кобуры револьвер и выпалил нам вслед. А солдаты так и не успели очухаться.
В общем, все удалось отлично! Мы свернули куда-то в тихую улочку, бросили экипаж и разошлись в разные стороны. Я даже не знаю имени того, которого «выдергивал».
...Леонид Алексеевич, аккуратно вытерев перо, прячет ручку в матерчатый футлярчик, закрывает журнал, потягивается, стукается головой о крышу лабаза и, чертыхнувшись, наконец обращается ко мне:
— Я решил остаться здесь. — Он снимает очки, и его небольшие темно-серые щелочки глаз смотрят на меня в упор.
— То есть... как это? — лепечут мои губы.
— А вот так, — сухо, жестко звучит его голос.
Я ничего не могу понять. Ведь мы все невероятно устали. Больны. Вести раскопки круглых ям на болоте, которые Кулик считает кратерами от осколков метеорита, мы до заморозков не сможем. В этих ямах очень близко стоят грунтовые воды. Мы пробовали откачивать их самодельным насосом — ничего не вышло.
— Я останусь здесь один, — снова сухо, жестко говорит Леонид Алексеевич. — Вы же раскисли, Витторио. Вы вернетесь... И...
— Нет! — прерываю я его. Обида охватывает меня. — Нет, тогда и я останусь.
— Вы вернетесь в Ленинград, — продолжает Кулик. — Расскажете академику Вернадскому, что мы сделали. Я дам официальное письмо в Академию с просьбой, нет, требованием ассигновать дополнительные средства. Вы их получите и переведете в Кежму. В местный исполком. Я им тоже напишу, чтобы они прислали сюда людей, продовольствие...
— Леонид Алексеевич, я не уйду. Или уйду, но вернусь.
Жесткое выражение на лице Кулика исчезло. Он улыбнулся, хохотнул. Протянул руку, схватил меня за плечо как клещами, притянул к себе.
— Этого я не мог предложить вам, Витторио, — тихо сказал он. — Это могли предложить только вы сами. Итак, отправляйтесь и возвращайтесь. От Кеж-мы сплавляйтесь на лодке, от Стрелки на Енисее добирайтесь пароходом до Красноярска, далее на «чугунке»... Сейчас начало августа. Буду ждать до начала октября.
Я смотрел на человека, который решился добровольно стать Робинзоном «страны мертвого леса», думал о его мужестве, великой одержимости, преданности науке. Нас, его сотрудников, людей крепких и выносливых, все же сломили трудности экспедиции. Этот неудержимый марш-бросок в пятьсот верст на подводах от Тайшета до Кежмы в апреле, когда надо было «обогнать весну», и далее от Ангары до Ванавары полтораста верст пешком в распутицу по тайге... Потом двухнедельный поход на лодках против бурных полых вод извилистых речек Чамбы и Хушмы. Более двух месяцев работы в жару и ненастье на сопках, покрытых погибшим поваленным лесом, и на колышущихся болотах под неумолчный комариный стон...
А ведь он всего только год назад совершил такое же трудное путешествие! Добрался до места, где в тайге произошла огненная катастрофа, обошел его и определил, что в окружении шатровых, конических гор лежит Большое болото и что именно отсюда, видимо, вихрь, порожденный взрывом метеорита, разметал во все стороны вековые леса. Тогда Кулик и решил, что именно здесь упали осколки «небесного скитальца» и здесь их надо искать. Но искать уже не было сил. Ни у него, ни у его спутников, да и продукты кончились. И он вернулся в Ленинград, чтобы снарядить новую экспедицию!
Утром Леонид Алексеевич вдруг решил провожать нас.
— Добегу с вами до фактории, Витторио, — бодро сказал он. — Там попарюсь в баньке. Может быть, луком разживусь. И обратно.
На второй день тяжкого пути по бурелому, каменистым холмам и болотам я да и Алексей Кулаков почувствовали, что после привала идти не можем.
Кулик шагах в двадцати завьючивал лошадь. Кончив, он обернулся к нам:
— Подъем!.. Тронулись.
Алексей Кулаков сделал попытку подняться. Встал, пошатываясь, и снова сел.
— Однако они притомились, — сказал Сизых: — Пусть лежат. А мы проводника-тунгуса сговорим, он...
Седых не успел договорить. Непостижимо огромными шагами подбежал Леонид Алексеевич, оттолкнул в сторону Сизых и, возникнув надо мной, огромный, как памятник, заорал:
— Встать! Куры щипаные! Брандахлысты! Встать немедля!
И пошел, не оглядываясь, широко шагая, в сторону обрамленного черными пихтами распадка. Мы вскочили как встрепанные. И пошли следом за ним, спотыкаясь и пошатываясь, но с каждым шагом чувствуя себя крепче. Откуда силы взялись! Лишь горечь обиды ела глаза.
Через полчаса, поднявшись на гребень очередной волнистой гряды, Кулик остановился, дождался нас. Он улыбался.
— Здесь я уже был, — сказал он. — Вот мои затесы. — И добавил: — Обернитесь, Витторио. С этой точки в последний раз можно увидеть вершины наших гор, что вокруг Большого болота. И полюбуйтесь на долину речки Макирты. Какая красота — эти конические сопки, пирамиды вдоль нее! Кстати, они безымянны. Давайте дадим им название... Предлагайте!
Нет, невозможно было всерьез обидеться на этого человека! Лишь много лет спустя, на фронте, я до конца понял великую психологическую силу приказа командира, который по воинскому уставу положено выполнять, а не обсуждать. Тогда же, оглядывая таежные зелено-сизые дали — долина Макирты не была затронута огневым ураганом, — я лишь подумал о том, что Леонид Алексеевич решил «провожать» нас неспроста, что он, наверное, беспокоился, дойдем ли одни благополучно.
А потом, как-то внезапно, у меня родилось название для цепи невысоких гор вдоль долины.
— Можно назвать их «Ожерелье Макирты». Кулик преувеличенно восторженно вскинул руки... Через двое суток на третьи мы вышли к устью
Чамбы к Подкаменной Тунгуске и к вечеру добрались до фактории «Ванавара». Теперь этот путь — напрямик от «страны мертвого леса» до первого жилья — вошел в историю многих экспедиций, побывавших там, под названием «Тропа Кулика».
Четыре небольших бревенчатых домика, магазин, склад-сарай и банька — вот и вся фактория госторга «Ванавара». Население ее, когда не подкочевывают эвенки, семь человек. Только после крепких заморозков они по вьючной дороге поддерживают постоянную связь с Кежмой на Ангаре.
Тихая жизнь фактории нарушена нашим приходом. Заведующий и его сотрудники топят баньку, готовят уху, пекут шаньги, тащат к столу банки с вареньями и соленьями. Закон сибирского гостеприимства — сначала помыть и накормить гостя с дальней дороги, а потом уже посидеть с ним за чайком и всласть наговориться.
Трое суток мы отдыхаем. И вот приходит время расставания. Кулаков, Сизых и я заводим коней в большую лодку, чтобы переправить их на другой берег, грузим нехитрый багаж. Леонид Алексеевич, похохатывая по своему обыкновению, обнимает нас так, что кости трещат.
— В добрый час, Витторио! Жду в нашей заимке на Большом болоте. В начале октября.
Настроение у него отличное. Ему не придется быть одному два месяца там, в «стране мертвого леса». На фактории оказался пришедший в поисках заработка житель какого-то ангарского селенья Китьян Васильев. Он и согласился сопутствовать Кулику. Щуплый, белобрысый, вялый, парень мне не понравился. Но, как говорится, «на безрыбье»... Понимая, что новый рабочий вряд ли станет хорошим помощником, Кулик сказал: «Главное, чтобы душа живая была рядом. Будет готовить «заваруху», носить инструменты — и то ладно. На большее не рассчитываю».
Отплываем на тот берег, чтобы встать на тропу.
Пес Загря волнуется в последнюю минуту не меньше нас. Он никак не может понять, почему его не пустили в лодку, почему один из тех, с кем он был в тайге много дней, остается на берегу? Загря носится у кромки воды, повизгивает, хочет плыть за лодкой. Леонид Алексеевич подзывает его и берет за ухо. И стоит долго, до тех пор, пока мы не высаживаемся и, помахав шапками, не уходим в темный лес...
...Снег. Снег. Снег. Горы по долине Хушмы — белые горбы. Серое, унылое небо. Щетинится черными стволами небольшая роща сухих деревьев. А вот и домик нашей базы на реке.
Леонид Алексеевич встречает нас как родных.
— Витторио, попрошу в лабаз. Побеседуем.
В «избушке на курьих ножках» теперь тесновато в наших зимних одеждах. Но раздеться, конечно, нельзя. Мороз забирает уже крепко, по-зимнему.
Снова горит свеча на большом сундуке. Кулик облокотился на него устало. Он похудел. В отросшей бороде пробивается седина.
— Рассказывайте, Витторио, по порядку и поподробнее. Как добрались до Ленинграда, как дальше шло?
И я начинаю рассказывать.
— В Ленинграде сразу же пошел в Минералогический музей, к Вернадскому. Передал бумаги.
Леонид Алексеевич тут же прервал меня:
— Подробнее. В деталях. Как вошли... Как Владимир Иванович встретил...
Кабинет Вернадского показался мне мрачноватым. Темные шкафы по стенам, высокие окна с тяжелыми шторами, стол, заваленный книгами, большая хрустальная лампа под абажуром. Портреты.
Среднего роста, хорошо одетый старик, в очках, с небольшой седой бородкой и усами, сидел в кресле у окна и что-то разглядывал через квадратную лупу.
Я представился и протянул конверт с письмами Кулика.
— Вернадский, — тихим голосом сказал академик, неторопливо положил на подоконник лупу и какой-то кристалл, взял конверт и предложил сесть напротив.
Мне он показался утомленным и чем-то недовольным.
Несколько минут Вернадский читал письма, затем откинулся на спинку кресла и так же тихо сказал:
— Упорный человек. Но зачем же уважаемый Леонид Алексеевич так все усложняет? Остаться одному! А если мы не найдем денег, чтобы снова послать вас?
— Тогда я поеду сам!
Очки Вернадского блеснули, он поднял голову и впервые внимательно поглядел на меня.
— Вы говорите бессмыслицу, милостивый государь. Сущую бессмыслицу! Что вы сделаете в одиночку?
Действительно... Ведь у меня нет никаких возможностей собрать денег на билет и на наем лошадей, чтобы добраться до Кежмы и Ванавары...
Вернадский пожевал губами и продолжал, как бы размышляя вслух:
— Леонид Алексеевич пишет: круглые ямы в торфяниках в долине и на Большом болоте — это кратеры, образованные осколками метеорита. Он хочет произвести еще магнитометрические замеры. Впрочем, последние могут ничего не дать, если метеорит был каменным, как многие. Следовательно, нужно производить раскопки, когда почва замерзнет. Это очень трудоемкая работа. Надо много рабочих, шанцевый инструмент. Вероятно, несмотря на мерзлоту, там есть обильные подпочвенные воды. Следовательно, нужны краны и насосы...
— Владимир Иванович, — прервал я академика. — Мы сделали насос сами. Трубу из березовой коры и...
— И он помог вам осушить раскоп? Сомневаюсь. Нет, кустарными средствами здесь не обойдешься.
— Мы будем вымораживать грунт!
Вернадский вздохнул, точно хотел сказать: «Что с вами поделаешь!» Потом встал и протянул мне руку.
— Я переговорю с секретарем Академии Ольденбургом и академиком Ферсманом. Попробую убедить их выделить дополнительно денег. Но — немного. На месяц работы примерно. Только на то, чтобы Леонид Алексеевич провел раскопки одного, максимум двух «кратеров» и смог вывезти собранные образцы горных пород и снаряжение. Прошу вас, милостивый государь, позвонить мне через три дня.
Но ни через три дня, ни через неделю я так и не знал: будут ли ассигнованы дополнительные средства на экспедицию Кулика или нет? Меня охватило отчаяние. Уже середина сентября. На дорогу в «страну мертвого леса» нужно самое малое три недели...
Я пошел в Президиум Академии. В приемной, услышав мой разговор с секретаршей, ко мне подошел молодой человек и сказал, что он сотрудник «Вечерней Красной газеты». Ему нетрудно было выпытать у меня историю нашего путешествия. И на следующий день в ленинградской «Вечерке» появилась статья под хлестким заголовком «Один в тайге»...
С этого момента все закрутилось.
Академик Вернадский сам вызвал меня, вежливо поругал «за обращение к прессе» и сообщил, что Академия дает мне командировку и немного денег. Только на то, чтобы добраться до Кулика и вывезти его самого, собранные материалы и снаряжение.
— Вопрос о дальнейшей работе Леонида Алексеевича в тех местах Академия наук решит потом, заслушав его отчет, — сказал в заключение Вернадский. — Передайте ему привет и пожелания благополучного возвращения.
...Леонид Алексеевич выслушал мой рассказ, не прерывая. Но сжатые губы говорили о том, что он напряжен, взволнован, возмущен.
— Так, — наконец отозвался он, — значит, трудно пришлось вам, Витторио? Значит, опять нам пытались подставить подножку! Ну а почему ваше путешествие объявили «спасательной экспедицией»? Даже корреспонденты сюда пожаловали...
— После статьи в «Вечерке» во многих газетах написали о нашей экспедиции, о том, что вы остались в тайге. Когда я приехал в Новосибирск, в крайисполкоме была создана даже особая комиссия для организации экспедиции. Возглавил ее Иннокентий Михайлович Суслов, — он ведь много путешествовал по Якутии и Эвенкии. К нему прикомандировали журналистов. Суслов должен был пройти до Кежмы от Тайшета, я — долететь до нее из Иркутска...
Леонид Алексеевич протянул руку и, как в ту памятную августовскую ночь, привлек меня к себе, обнял крепко.
— Спасибо, дорогой Витторио. Плохо, что шум этот поднялся... Спасать меня не надо было. Но нет худа без добра! Теперь, может быть, нам легче будет бороться за наше дело. Здесь нужно глубже вести раскопки. Нужно бурение на Большом болоте. Я прихожу к убеждению, что основная масса нашего метеорита врезалась именно в Большое болото. Вы обратили внимание, что поверхность его покрыта складками, как волнами? Дугообразными. Это, очевидно, оттого, что в него вошли крупные осколки, возмутившие поверхность молодых торфяников, зыбуна. И мы найдем эти осколки, дорогой Витторио! И это будет большой победой метеоритики!
Я слушал Леонида Алексеевича, и мне было... тяжко. С некоторых пор в моей душе сидела заноза. Собственно, не «с некоторых пор», а точно с первого октября, когда на стареньком самолете «Юнкерс-13» я летел к Кулику. В районе Братска, там, где сверкающая лента Ангары вспенилась бурунами знаменитого Падуна, в распадке, между грядами покрытых чащобой холмов, я увидел обширное, продолговато-овальное болото. Поверхность его была буро-рыжая и волнистая — совсем как на Большом болоте. А в одной его части четко проступали округлые пятнышки, очень похожие на «кратеры» от падения осколков метеорита.
Поспешность выводов, как известно, — характерная черта молодости, недостаточности знаний...
«Здесь, наверное, тоже упал метеорит, — подумал я, глядя с высоты. — А вдруг Кулик ошибается? Может быть, он принял обычные для таежных болот ямы, выжженные вокруг пней в торфе подсохшего болота, за кратеры? А лесоповал вокруг — следствие вихря, повергнувшего уже мертвые, обожженные таежным пожаром деревья... Ведь таких пожарищ немало в тайге».
Стало быть, пришел я к выводу, Тунгусский метеорит надо искать не в том месте, где его ищем мы. Он, вероятно, пролетел дальше. И где-нибудь лежит себе в бескрайних и безлюдных просторах, на севере у Хатанги. Этот вывод и был моей «занозой».
Кроме того, добравшись до заимки у Большого болота, все мы, участники экспедиции, в том числе и корреспонденты, по указаниям Леонида Алексеевича вымораживали грунт, рыли траншеи и шурфы в «кратерах» и ничего не обнаружили. Ни малейших остатков метеорита! Ничего не дали и магнитометрические наблюдения. В одной из больших воронок Иннокентий Михайлович Суслов пролежал немало часов, опустив голову над котелком магнитометра. Ничего не сказала ему магнитная стрела прибора.
Я решил выдернуть «занозу».
— Леонид Алексеевич, — осторожно сказал я Кулику во время вечернего разговора. — А может быть, метеорит упал не здесь, а пролетел дальше? Я видел болота...
Продолжав мне не пришлось. Кулик резко отодвинулся, задел рукой свечу. Она упала и погасла. И в полной темноте я услышал чужой, жесткий голос:
— Предатель... Как я мог вам верить, старый дурак! Я должен был предвидеть, что академики вас убедят... Уходите!..
Сраженный несправедливым обвинением, я не нашел никаких слов в ответ.
Поутру мы выступили из лагеря на Хушме и, несмотря на сильные морозы, в четыре дня дошли до Ванавары, а после отдыха на фактории, еще через четыре дня, добрались до Кежмы. Весь обратный путь был для меня мрачным. Леонид Алексеевич расхворался. Целые дни он лежал и почти ни с кем не разговаривал. Болел также Иннокентий Михайлович: он сильно обморозил лицо и руки на последних, переходах.
От Кежмы ехали на санях. Однажды на ночевке в селе Неванка, где мы остановились в доме родителей Алексея Кулакова, я попробовал объясниться с Леонидом Алексеевичем. Из разговора ничего не вышло. Кулик сослался на головную боль и отказался беседовать. В Тайшете, в ожидании поезда, я решил поведать о происшедшем на базе Хушма Суслову. Мы уединились с ним за столиком в углу буфета. Выслушав мою исповедь, Иннокентий Михайлович — через щели между бинтами — как-то грустно поглядел на меня, вздохнул, похлопал по плечу и оказал:
— Дело ваше дрянь. Думаю, однако, паря, не скоро у вас с Куликом отношения наладятся. Он человек бескомпромиссный. Да или нет.
— Но ведь я высказал только предположение...
— Вы засомневались, — прервал меня Суслов. — Для Леонида Алексеевича этого достаточно. Слишком много ему пришлось воевать с сомневающимися. Наверное, это и ожесточило...
Вот так и получилось. Одна заноза была выдернута, и сразу же засела во мне другая, поглубже, покрепче, поострее! Очень было горько. Особенно потому, что не чувствовал я себя по-настоящему виновным. Нет, Леонид Алексеевич не «раззнакомился» со мной. По-прежнему, приезжая в Москву, он всегда заходил к моим родственникам «попить чайку» и, когда встречал меня, был любезен. Но и только. Былым, почти отеческим отношением и не пахло. А по своим «метеоритным» делам он заговорил со мной лишь однажды — вскоре после возвращения из Сибири. Тогда он попросил меня написать свои соображения для отчета об экспедиции — о возможности посадки гидросамолетов на Подкаменной Тунгуске в районе Ванавары.
У меня уже было некоторое знакомство с авиацией. За год до того я участвовал в опытной авиационной экспедиции в Казахстане и проходил специальные курсы летнабов.
Я набросал для Кулика кроки плесов Подкаменной Тунгуски и написал короткую экспликацию с выводом, что на некоторых плесах там можно устроить гидроаэродром для самолетов типа «Юнкерс-13». Эту справку послал почтой.
Леонид Алексеевич, вернувшись, сразу же начал готовить новую экспедицию в «страну мертвого леса» и намеревался добиться получения самолета для аэрофотосъемки района Большого болота.
Новую экспедицию ему удалось организовать через год, правда, без участия авиации. Конечно, меня в экспедицию он не пригласил.
С годами отношение ко мне у него снова переменилось. Что послужило поводом — не знаю. Но как-то, уже в сороковом году, Леонид Алексеевич позвонил мне и сказал, что, если я не возражаю, он придет на «чашку чаю». Когда я открыл дверь, он полуобнял меня, похохатывая, будто и не было между нами надолго уснувшей червой кошки. И обратился ко мне по-прежнему интимно, произнося мое имя на итальянский манер:
— Витторио! Здравствуйте. Читал вашу книжку для ребят. Рассказывайте, как живете, как трудитесь?
Бородка и усы Леонида Алексеевича совсем поседели. Резче обозначились морщины у рта. И вокруг глаз тоже были морщины, и очки не могли их закрыть. Он казался безмерно усталым и в то же время излишне возбужденным, нервным. Однако руки его, обнявшие меня, были по-прежнему железными и голос бодрым.
Мы говорили долго. Леонид Алексеевич рассказывал о своих последних экспедициях в «страну мертвого леса». Раскопки, бурение, магнитометрические измерения, внимательнейшее «прочесывание» склонов сопок — все было сделано. И — ни одного осколка!
Однако уверенность, что именно то место, где он искал, есть конечный пункт траектории, полета гигантского метеорита, встретившегося с Землей, его не покинула. Правда, теперь Кулик выдвигал гипотезу: метеорит не распался над землей на осколки, которые вонзились в землю, а рассыпался на мельчайшие частицы при взрыве.
— От нашего (он опять говорил — «нашего»!) метеорита обязательно что-нибудь осталось. Основная масса его, наверное, превратилась в пыль. Но эти мельчайшие частицы его вещества все же там быть должны! И я их добуду. Обязательно, Витторио, обязательно!
Потом Кулик стал допытываться у меня, насколько надежны новые летательные аппараты — автожиры (теперь они называются «вертолеты») инженеров Камова и Миля. Я обещал познакомить Леонида Алексеевича с изобретателями этих машин. На автожире можно было бы из Кежмы прямо долететь до нашей заимки у края Большого болота. Кулик, очевидно, вынашивал такую мысль.
...Захлопнулась дверь за Леонидом Алексеевичем, и мне стало грустно. Может быть, потому, что десять лет разрыва с ним — это моя личная большая потеря? Теперь, уже в пору зрелости, немало повидав разных людей и среди них по-своему замечательных, я совсем по-иному понимал тех, кого называют «одержимыми». Теперь я знал, что такие люди почти всегда трудны для окружающих и, пожалуй, особенно для своих коллег. Но они ведь такие, потому что слишком увлечены! Слишком любят свое дело и в то же время намного больше знают о нем, чем тот, кто высказывает сомнение в их заключениях и выводах. Оставим за ними человеческое право быть бескомпромиссными и будем уважать их за это.
Больше Леонида Алексеевича я не видел.
В конце июля трагического сорок первого он вступил в народное ополчение, в Московскую дивизию имени В. И. Ленина. Она вскоре ушла на фронт. По пути к огневым рубежам в районе Спас-Деменска штаб дивизии получил письмо из Академии наук с просьбой, на основании предписания Наркомата обороны, вернуть в Москву бойца Л. А. Кулика. Страна не могла даже тогда рисковать своими учеными.
Леонид Алексеевич отказался покинуть часть.
...Фашистские самолеты бомбили передний край и ближние тылы нашей обороны в районе Мясного бора на Волхове с раосвета и до темна. А ночь наступала поздно. Кончался май. Уже много дней 59-я армия, где служил я, вела бои, сдерживая врага, стремившегося закрыть коридор в лесах и болотах, через который выходили из окружения остатки Второй ударной армии. В эти тяжкие дни из Москвы, из Союза писателей, мне переслали письмо от брата из осажденного Ленинграда. Он сообщал, что вслед за отцом зимой умер наш младший брат. В конверте было и второе письмо — треугольник, сложенный из листа школьной тетради. В нем несколько карандашных, плохо разборчивых строк.
«Витторио! — писал Леонид Алексеевич. — Если мое послание дойдет до вас, сообщите свой номер полевой почты. Уверен, что вы где-нибудь летаете и бомбите фрицев. Может быть, и поблизости? Желаю полного успеха. Моя болотная полевая почта... Обнимаю, до победы!»
До Дня Победы Леонид Алексеевич не дожил. В бою в районе деревни Митяево на Северо-Западном фронте он был ранен в ногу. Его части угрожало окружение. Товарищи пытались вынести ученого. Он настаивал: оставьте меня в укромном месте, в какой-нибудь лесной сторожке. Иначе сами не выберетесь. И настоял.
Прочесывая оставленный нашими войсками район, немцы обнаружили раненого. И вот лагерь — лазарет около местечка Всходы, потом около Спас-Деменска. Советских воинов лечили здесь плохо, кормили впроголодь. Сила воли все же подняла Леонида Алексеевича на ноги. Он пытался связаться с партизанами, стал готовить побег группы товарищей по лагерю. Его заподозрили, заперли в сырой холодный подвал. И здесь 14 апреля 1942 года трагически оборвалась жизнь замечательного человека.
Много лет прошло с тех пор.
Известный астроном, академик Фесенков, выдвинул новую теорию Тунгусского метеорита. По этой теории, над тайгой за Подкаменной Тунгуской 30 июня 1908 года приблизилось к земле ядро небольшой кометы, которое взорвалось от динамического удара в плотных слоях атмосферы и распылилось в воздухе. Эта теория сейчас признана большинством ученых.
Феномен Тунгусского метеорита привлек внимание молодых научных работников и студентов в Томске, Свердловске и Ленинграде. Благодаря современным средствам сообщения, и прежде всего авиации, район падения «метеорита» стал доступнее. Десятки экспедиций, нередко самодеятельных, побывали там в пятидесятых и шестидесятых годах. Они, конечно же, искали осколки, как и мы когда-то, или крупицы вещества «небесного скитальца». Они последовали весь район Большого болота и сопки вокруг -^-и тоже ничего не нашли...
Одна группа молодых ученых из Уфы, обнаружив в годовых кольцах немногих оставшихся «в живых» деревьев повышенную радиоактивность, соответствующую по времени 1908 году, выдвинула гипотезу об атомном взрыве, как причине, породившей «страну мертвого леса». Интересно, что на много лет раньше писатель Александр Казанцев в научно-фантастическом рассказе «Гость из космоса» высказал предположение, что этот взрыв произошел в результате аварии... инопланетного космического корабля!
Есть и еще кажущаяся более фантастической, но подкрепленная серьезными математическими расчетами гипотеза американских ученых Альберта Джексона и Майкла Рейна. Они утверждают: за рекой Хушмой в землю врезалось космическое тело — «черная дыра». Вещество немыслимой плотности (миллион миллиардов тонн в одном атоме!) пронизало нашу планету, как игла. Сопутствующие явления — плазменный огненный шнур, наблюдавшийся в небе, и ударная волна воздуха были причиной пожара и вихря, свалившего тайгу.
Советский ученый академик Г. И. Петров придерживается иного мнения. Скорее всего 30 июня 1908 года над сибирскими просторами разрушился массивный, но очень рыхлый снежный ком. Могут ли быть такие комья во вселенной? Могут, считает ученый. В 1965 году над Канадой произошел очень похожий взрыв, правда, в неизмеримо меньших масштабах, чем в Сибири. Но как образуется в космосе такой снежный ком, сколько времени живет — это пока неизвестно.
Одним словом, тайна Тунгусского метеорита остается еще тайной.
...Высокий лиственный лес шумит теперь на сопках вокруг Большого болота и в долине Хушмы. Теперь это уже не «страна мертвого леса». Но там до сих пор стоят потемневшие от времени и дождей избушки и лабазы, построенные руками Леонида Алексеевича Кулика и его спутников. Воля, мужество, стремление к познанию тайн природы были у этого человека безграничны.
Я любил его.
Виктор Сытин
