Снег в Ягнобе выпадает в конце ноября — начале декабря, отрезая долину от внешнего мира почти на полгода
Потомки древних согдийцев прятались в горах от войск Александра Македонского и монгольских ханов. Они вернулись сюда после насильственного переселения, затеянного советскими чиновниками, и до сих пор живут по старинным обычаям.
Для европейца поездка в Ягноб — это путешествие во времени. Уклад жизни не меняется здесь уже несколько сотен лет: люди пашут землю деревянной сохой, вместо денег частенько расплачиваются мукой, зерном и баранами, а случись кому заболеть — зовут не врача, а муллу и знахарку. Журнал «Вокруг света» впервые писал о ягнобцах 20 лет назад, и теперь нашим корреспондентам представилась возможность проверить, изменилось ли что-нибудь в их жизни с тех пор. Как оказалось — почти ничего!
Впрочем, и путешественников, и ученых привлекает сюда не только средневековый быт. Большинство ягнобцев — прямые потомки жителей древней Согдианы, сохранившие язык и культуру предков.
Неприступная долина
Ягноб — это высокогорная область на северо-западе Таджикистана, между Гиссарским и Зеравшанским хребтами. В середине XIX века здесь, в долине реки Ягноб и ее притока, небольшой речки Куль, на высоте от 2500 до 3000 м над уровнем моря было около 30 кишлаков, сейчас — всего 14.
Войти в долину можно только в одном месте, другие пути перекрывают с одной стороны узкое ущелье, а с другой — Ягнобская стена. Этот северный отрог Гиссарского хребта (таджики называют его Замин Карор, то есть «спокойная земля», где не бывает землетрясений) решаются штурмовать только опытные альпинисты. Как только в горах выпадает снег, а случается это обычно в начале декабря, проникнуть в Ягноб становится почти невозможно: немногочисленные дороги накрывают лавины, а двигаться по обледеневшим горным тропам по колено в снегу невероятно трудно и опасно. Летом путь сюда тоже нелегкий: автомобильная дорога проложена лишь до кишлака Науметкан, то есть примерно до трети долины, идти дальше приходится по узким козьим тропкам. Для неподготовленного человека, да еще с вещами за спиной, это тяжелое испытание.
Ягнобская долина
Но именно здесь укрывались когда-то жители Согдианы от нашествий иноземцев — войск Александра Македонского, орд Чингисхана... По преданию, в начале VIII века правитель Деваштич спас свой народ от арабских завоевателей, разделив согдийцев на три группы и отправив в труднодоступные области — Матчу, Фалгар (северная часть Памира) и Ягноб.
Российские ученые заинтересовались Ягнобской долиной во второй половине XIX века. В 1870 году в рамках кампании по присоединению к России земель Бухарского ханства в Среднюю Азию организовали военную экспедицию под руководством генерал-майора Александра Абрамова. В ее составе были естествоиспытатель Алексей Федченко и лингвист-ориенталист Александр Кун. В районе Ягноба они встретили людей, говоривших не на таджикском, а на другом, неизвестном им языке. Как выяснилось позже, на ягнобском.
Через 13 лет, в 1883 году, в старейшем немецком географическом журнале Petermanns geographische Mitteilungen появилась статья французского этнографа Гийома Капюса (Guillaume Capus) «Долина Ягноб и ее жители» (Das JagnauTal und seine Bewohner), и о «ягнобской загадке» заговорили как об уникальном социальном явлении. В начале XX века в Ягнобе побывало несколько этнографических и медико-антропологических экспедиций. Главное, что интересовало ученых, насколько ягнобцы отличаются от окружающих горных таджиков, затронул ли их процесс ассимиляции. Оказалось, что по антропологическим данным и те и другие относятся к одному припамирскому европеоидному типу. Но данные этнографов и лингвистов свидетельствовали: обитатели долины реки Ягноб все-таки смогли сохранить и этническую целостность, и язык — единственный прямой потомок языка древней Согдианы.
Даже зимой пастухи выгоняют овец на пастбища: на крутых склонах снег не задерживается. Но после сильных снегопадов овцы иногда возвращаются голодными
Про ягнобский и согдийский языки
Ягнобский язык — зивок — относится к восточной группе иранских языков (есть еще один живой представитель этой ветви — осетинский) и является продолжением одного из диалектов согдийского языка. Число носителей, по разным данным, — от 1500 до 12 000 человек. Большинство из них живут в Согдийской области — в Ягнобе и Зафарабадском районе, но не все ягнобцы говорят на языке предков, для многих родным языком стал таджикский. На согдийском языке говорили жители государства Согд (Согдианы ) и его колоний. Родство с ягнобским обнаружилось при анализе найденных в конце XIX — начале XX века письменных источников, в основном в Китае, а также в Японии, Казахстане, Индии, Монголии, Узбекистане и Таджикистане. Сохранились надписи на стенах зданий, каменных стелах, керамических сосудах, изделиях из кости и камня, но чаще это рукописи на бумаге, пергаменте и шелке. Согдийский оставался основным языком в бассейне Зеравшана и в Семиречье вплоть до IX века, когда начался процесс его вытеснения персидским и тюркскими языками.
Сбором хвороста в Ягнобе занимаются в основном дети и подростки. Работа эта не из легких: свою вязанку Холбиби собирала два с половиной часа
Жить-выживать
Этнограф Михаил Андреев писал 24 июня 1927 года: «В Ягнобе нет до сих пор: ни одной швейной машины, ни одного кузнеца, ни одной лавки с чем бы то ни было… Почти нет школ, кое-кто из грамотных учит читать своих домашних… Решительно нет никакой медицинской помощи, население обращается только к знахарям и полуграмотным муллам, пишущим амулеты». С тех пор мало что изменилось.
На небольших террасах, разбитых на относительно пологих склонах, вызревают овес, пшеница и горох, а с 1970-х годов и картошка. Выращивать фрукты и овощи не позволяет климат, из ягод растут только шиповник и мелкая черная смородина.
Климатические условия в кишлаках разные в зависимости от высоты: чем выше, тем холоднее. Средняя температура июля в западной части, то есть в нижних кишлаках, +20–25 °C. В восточной части, в кишлаках Пскан и Кирионте, не выше +15 °C. Зимы, как правило, мягкие, температура редко опускается ниже –5–7 °C.
Пашут здесь, запрягая волов, которые тянут деревянную соху. Жнут и заготавливают траву для скота самодельными кривыми серпами. Во времена СССР в Ягнобе пытались организовать колхозы, даже поставляли сюда тракторы и комбайны. Но громоздкие машины в горах не прижились: пользоваться ими на каменистых склонах неудобно и опасно, да и квалифицированных механиков среди местного населения, мягко говоря, немного.
Дома ягнобцы строят из неотесанных плоских сланцевых камней, обмазывая их глиной с навозом. Заготовленное сено хранят огромными снопами прямо на крышах хлевов и сараев. В 10–20 м от дома расположены, как правило, открытая кухня с тандыром, кладовая для продуктов и кухонной утвари, «ванная комната» (помещение с несколькими каменными, обмазанными глиной топчанчиками, на которые можно поставить чайник или кувшин с водой) и туалет системы «люфт-клозет».
Мебели в комнатах практически нет, за исключением разве что топчанов — своего рода подиумов, занимающих почти все пространство: на них и спят, и едят, и просто сидят, отдыхая после работы. В одной из стен — ниши с деревянными полками, где хранят вещи и посуду. Для обогрева в центре комнаты иногда устраивают сандали — небольшое (25–30 см) углубление в земляном полу, над ним — столик на низких ножках. В холодное время в ямку под столиком опускают тлеющие кизяки, и собравшиеся вокруг обитатели дома постепенно согреваются.
Мужчины одеваются по-разному. Молодежь, можно сказать, современно: в джинсы, майки, спортивные куртки и костюмы, которые можно купить на рынке в райцентре. Старики носят плотные стеганые халаты и тюбетейки. Женщины одеты менее разнообразно и более традиционно: в длинные платья свободного покроя и не стесняющие движений прямые просторные штаны — как правило, это яркое, многоцветное одеяние выглядит очень нарядно. Без платков женщины и девочки не ходят, но волосы не прячут и лица, завидев чужих, не закрывают.
Согд (Согдиана)
Древнее государство Средней Азии, расположенное в долине реки Зеравшан, между Амударьей и Сырдарьей, на территории современных Узбекистана, Таджикистана и Северного Афганистана, к северу от другого государственного образования Средней Азии — Бактрии. Государственными центрами Согда были Самарканд и Уструшана — горная область в верховьях Зеравшана. Вероятно, расселение согдийцев на этих территориях проходило во II–I тысячелетиях до н. э. Самые ранние упоминания о Согдиане в письменных источниках относятся к VI веку до н. э. Согдийцы занимались торговлей, предположительно вели кочевой образ жизни, у них было немало колоний вдоль Великого шелкового пути. В 329 году до н. э. на территорию Согдианы вторглись войска Александра Македонского, они захватили Самарканд и истребили многих согдийцев.
Мечеть, в которой на праздники собираются все мужчины кишлака, внешне ничем не отличается от других построек
Чем богаты
Единственным надежным источником пропитания в Ягнобе был и остается скот: овцы, козы, коровы. Они дают мясо и молоко, а при необходимости и деньги: в конце лета в определенные дни хозяева отбирают животных для продажи и спускаются с ними в устье долины, где в раз и навсегда назначенном месте их ждут покупатели.
Козье и коровье молоко, как правило, смешивают и делают ксиништа рухан — масло (его взбивают вручную в узких высоких маслобойках, выдолбленных из целого ствола дерева), каймак — жирные густые сливки, катык — кислое молоко. На зиму в Ягнобе заготавливают курут: творог из коровьего и козьего молока хорошенько отжимают, добавляют соль, катают из него шарики диаметром от двух до пяти сантиметров и сушат на солнце, пока они не становятся твердыми как камень.
Еще недавно валяли и пряли овечью шерсть, ткали из нее ковры и покрывала, шили теплые мужские халаты, из бычьей кожи плели ремни и делали курпачи — матрасы, на которых в Азии лежат и сидят вокруг расстеленной на полу скатерти, дастархона. Но теперь шерсть и шкуры выбрасывают, они никому не нужны. Да и женщины больше не ткут, не прядут и почти не вяжут. Проще раз в сезон спуститься в долину, продать несколько баранов и купить дешевых китайских тряпок, что привозят в нижние кишлаки заботливые коммивояжеры.
Есть в Ягнобе и другие «приметы современности». Спутниковые антенны фантастически смотрятся на крышах допотопных домов. В нижних кишлаках, до которых проложили дорогу, кое у кого есть автомобили — в основном неприхотливые уазики и нивы. Пока позволяет погода, то есть примерно 6–7 месяцев в году, на них ездят «в район», привозят продукты и стройматериалы: кто побогаче (в основном те, у кого много овец и коров; по-ягнобски богатство и скот называются одним и тем же словом — «мол») старается в последние годы строить дома не из камней, а из кирпича, и выравнивать стены не глиной, а цементной смесью.
Школы хоть и не в каждом кишлаке, но все-таки есть. Кто-нибудь из местных, кто пограмотнее, учит ребятишек писать-считать, за что получает государственное жалованье — 150–160 сомони в месяц. Но на такую зарплату не купишь и мешка муки, к тому же своей, «настоящей» работы в поле и дома хватает. Так что желающих трудиться на ниве народного образования с каждым годом все меньше. Впрочем, дальше четвертого класса здесь учатся редко — и некогда, да и по большому счету незачем. Но вот что интересно: этнограф Михаил Андреев в экспедиционных записях 1927 года утверждал, что местные «женщины зарабатывали переписыванием религиозных книг». Значит, они умели читать и писать не только на родном ягнобском, но и по-арабски! В современном Ягнобе таких знатоков, к сожалению, практически не найти.
Дорога от кишлака Пскан до кишлака Каши нелегкая и занимает почти целый день
Добровольное поражение в правах
Паспорта в Ягнобе есть далеко не у всех — как правило, у тех, кто вернулся из Зафарабада, служил в армии (здесь это по-прежнему считается почетной обязанностью) или часто ездит в другие районы. Остальным они по большому счету не нужны. К тому же получать их хлопотно и дорого: дорога до райцентра обойдется не меньше чем в 20 долларов (по здешним меркам это огромные деньги: на них можно купить семь-восемь мешков муки), а съездить туда и обратно придется несколько раз. Детей тоже регистрируют не сразу, а через год, два и даже три после рождения, да и то при случае.
«Не мои руки лечат…»
Врачей в Ягнобе тоже нет. Лечат, как и в начале позапрошлого века, знахарки. В кишлаке Пскан мы познакомились с бабушкой Шобиби — ей 70 лет, она уже давно не работает, зато нянчится с внуками, знает заговоры, понимает в травах и читает молитвы. Соседи обращаются к ней за помощью, в основном с «детскими» проблемами — грыжей или сглазом. Шобиби никому не отказывает, всем помогает. Так и говорит: «Вылечится — хорошо. А нет так нет. Надо читать молитвы, просить Бога, чтобы человек поправился». Когда мы пришли, она как раз принимала пациентов. «Бедная девочка! У нее понос, она потеет и плохо пахнет», — качая головой, говорила Шобиби. Она растопила курдючное сало, добавила в него сажу из казана, намазала этой смесью ребенку пупок и перевязала живот чистой тканью, приговаривая: «Не мои руки лечат, лечат руки жен Мухаммеда». На следующий день мы спросили, как чувствует себя ребенок. «Сегодня все нормально», — спокойно ответила знахарка.
Детей в семьях, как правило, много: по пять–девять человек… Рожают женщины дома: никто не считает роды событием, требующим присутствия врача, тем более поездки в больницу. «При чем здесь больница? — сказал мне Джамалди из Науметкана. — И раньше здесь люди жили, а больницы не было. Они так родились, и мы так родились…»
Отсутствие медицинской помощи при родах нередко заканчивается трагически. Буквально в каждой семье рассказывают, сколько детей умерло, едва успев появиться на свет: семеро, трое, четверо…
1. Кишлак Вагинзой. Чтобы помочь отцу отремонтировать коровник, сестры Холбиби и Сайбиби разбирают на камни руины соседского дома
2. Мальчишки с интересом изучают обычную зажигалку: в Ягнобе такие — редкость
Летом заболевшего еще можно как-то переправить вниз, где есть фельдшерский пункт, но зимой — никак. Четырехлетний сын Сафарго и Сироджа из Пскана в конце прошлого года сломал руку. Перелом оказался несложный, но добраться до нижних кишлаков было уже трудно, и мальчик остался без помощи. Рука распухла и почернела — начиналась гангрена, но мальчишка все-таки дотянул до весны. Когда открылись дороги, его отвезли в больницу, а оттуда в Душанбе, однако сделанные в столице операции уже мало чем помогли.
— Рука почти отсохла, мышцы атрофировались, — говорит Сиродж. — Врачи сказали делать массаж и больше о нем заботиться.
Но Сафарго добавляет, виновато пожимая плечами:
— Здесь много работы, мы не успеваем делать массаж. В советское время в труднодоступных горных районах работала санитарная авиация: врачи периодически осматривали жителей удаленных кишлаков, а по рации из райцентра можно было вызвать бригаду скорой помощи практически в любое место долины. Но у нынешних властей Таджикистана на это нет средств. Впрочем, Министерство здравоохранения не сбрасывает ягнобцев со счетов: несколько раз в год сюда приезжают медицинские бригады делать прививки. Хотя и без них в изолированном Ягнобе почти не бывает вспышек инфекционных и вирусных заболеваний.
Мельник из Пскана
Его зовут Саидмулло. Ему было шесть лет, когда их семью переселили в Зафарабад, но отец, тоже мельник, вернул всех в Ягноб. Так повторялось еще дважды, пока семью не оставили в покое. Саидмулло — уважаемый человек, он умеет писать, читает Коран. После возвращения расчистил каменный завал на месте отцовской водяной мельницы и выстроил новую, более мощную. Теперь у него лучшая мука во всей долине. К мельнице у ягнобцев особое отношение. «Здесь делают муку. Мука — это хлеб. А хлеб — это святое. Мельницу охраняют духи и ангелы, и чужих они не подпускают. Кто оставался здесь ночевать, слышал разные звуки и голоса, им было страшно, — рассказывает Саидмулло. — А женщинам заходить сюда запрещено — от этого мельница разрушается». Чтобы уберечь и себя, и мельницу от дурного глаза, он читает специальную молитву и бросает в воду семь зерен пшеницы. А внутри в укромном уголке лежит оберег — сложенный листок со стихами из Корана.
«Зачем куда-то ехать?»
В 1970–1971 годах ягнобцев депортировали в Голодную степь — хлопкосеющие Зафарабадский и Гиссарский районы. Старики до сих пор вспоминают об этом, сдерживая слезы. В кишлаки прилетели вертолеты и увезли всех, кто жил в Ягнобе, — 700 семей, около 4000 человек. Не считались ни с чем и ни с кем, за бесценок скупали скот, заставляли бросать урожай, покидать обжитые дома. В долине оставили лишь по одной семье в пяти селениях — присматривать за святыми местами, мазарами.
Официальная цель мероприятия звучала благородно: жить в горах якобы стало опасно из-за угрозы землетрясений. Но реальные мотивы были вполне прозаичные: на хлопковых плантациях требовались рабочие руки. Профессор-лингвист Сайфиддин Мирзоев (единственный ягнобец, окончивший университет) рассказывает, что сам директор Института востоковедения АН СССР Бободжан Гафуров просил первого секретаря ЦК компартии Таджикистана «не трогать ягнобцев, наших предков», обещал заботиться о них силами института. Но ничто не помогло.
Кишлак Вагинзой. На женщинах обычно лежит большая часть самой трудной и неприятной работы в доме
Из-за резкой смены климата, непосильного труда и химикатов, которыми удобряли посевы хлопчатника, среди переселенцев начался настоящий мор, погибали целые семьи. «Каждый день умирали. Там жара — 45 градусов, 53 градуса. А у нас ведь совсем по-другому», — вспоминает Зафар-Али из кишлака Кирионте. И через несколько лет люди стали возвращаться на свой страх и риск, как могли. Их снова переселяли, а они снова возвращались. И так до тех пор, пока в 1991 году не получили от властей официального разрешения остаться в родных кишлаках.
Сегодня в Ягнобской долине живет только седьмая часть ягнобцев — остальные кое-как обжились в Зафарабадском и Гиссарском районах, уехали в пригороды Худжанта и Душанбе. Но многие возвращаются до сих пор. Зафар-Али смог переехать из Зафарабада только в этом году, даже не успел еще перевезти семью. Мы спросили его, почему он вернулся.
— Люблю свой кишлак — погода какой хороший!
— Но детям надо ходить в школу, а здесь ее нет…
— Придумаю что-нибудь! Вот вернулся, картошки посадил. Надо построить дом, а потом решить, что и как.
Казалось бы, там, внизу, есть многое, без чего современный человек уже не мыслит жизни: работа, школа, больницы, магазины… Там есть перспективы, в конце концов. Но ягнобцы не хотят (или не могут?) жить нигде, кроме своих гор.
В кишлаке Каши мы познакомились с пожилым пастухом и двумя его сыновьями: одному 17 лет, другому 33 года, оба не умеют ни читать, ни писать. Первая жена старика умерла в Зафарабаде, он женился второй раз и вернулся в Ягноб. У пастуха седая густая борода, нависшие брови и удивительно ясный взгляд. Сыновья принесли нам лепешек и холодного кислого молока. Мы разговорились.
— Не хотите вы уехать отсюда? Например, в Душанбе или Худжанд, — в какой-то момент спросили мы.
— Нееет… — нараспев ответил дед, улыбнулся чему-то и покачал головой.
— Да, хотим! — в один голос откликнулись сыновья.
Но почему-то не верилось, что эти бесхитростные люди действительно хотят для себя другой жизни. Немного погодя, словно подтверждая мои мысли, один из них сказал: «Здесь чистый вода, свежий воздух. Зачем куда-то ехать?»
Закон есть закон
Примерно раз в год в Ягноб приезжает милицейский наряд. Люди в форме обходят дома, выслушивают жалобы соседей друг на друга. Конфликты, как правило, мелкие: кто-то засеял кусок чужого поля или прогнал стадо через участок соседа. Нарушители обычно отделываются штрафом в несколько баранов. За серьезные проступки наказывает община, причем жестоко: провинившегося изгоняют из кишлака. Впрочем, это бывает редко, старожилы с трудом припоминают подобные случаи.
«Полагаемся только на бога…»
В Пскане мы остановились в доме у Сироджа и Сафарго (она почему-то представилась нам Софией). София-Сафарго родом из Душанбе, окончила там восемь классов, но в 21 год вышла замуж и вот уже 13 лет живет в Ягнобе. У нее семеро детей, еще семеро умерли почти сразу после рождения. Сафарго — жизнерадостный человек, она любит принимать гостей, особенно из других стран: ей нравится, как звучит чужая речь, она может объясниться по-русски, знает даже несколько слов по-английски. «У меня голова компьютерная», — говорит она о себе в шутку. И действительно, София не похожа на других ягнобских женщин. Как только выдается свободная минута, она делает из разноцветного бисера яркие бусы и браслеты. Пожалуй, во всем Ягнобе мы не встретили больше ни одной женщины, занятой рукоделием.
— Здесь жизнь трудная, — говорит Сафарго, — мы полагаемся только на Бога.
В этом году у Сафарго появилась помощница — молодая невестка Адиба. Как и Сафарго, она выросла в Душанбе, окончила 10 классов. Ее отец — таджик, а мать — ягнобка, сестра Сироджа. Два раза Адиба с матерью приезжала к родственникам, а на третий раз вышла замуж за двоюродного брата. Ягнобцы часто берут в жены девушек из других кишлаков и городов, но «чистоту крови» стараются соблюдать: кто-то из родителей невесты должен быть родом из этих мест.
Адиба еще не говорит по-ягнобски, но ей нравится здесь. «Почему вы не захотели поступать в институт?» — спрашиваем мы. «Так здесь и будет мой институт», — улыбаясь, отвечает Адиба.
На прощание Сафарго подарила мне ленточку бус — их узор в точности повторяет те, что ткали в Ягнобе на грубых коврах еще в начале прошлого века…
Электрические ручьи
Телевизор в Ягнобе есть в каждом доме, но ЛЭП вокруг не видно: тянуть их в горах трудно и невыгодно. Поэтому здесь в горных ручьях ставят самодельные или покупные миниГЭС. Фабричные станции — редкость: за ними нужно ехать в город, да и стоят они немало, от 500 до 800 долларов (одна или две коровы). Чаще встречаются самодельные турбины, которые вращают роторы снятых со старой техники генераторов.
Масло из кислого молока в Ягнобе до сих пор взбивают вручную
У каждого свой кишлак
Дорога от Пскана до Кирионте, самого высокогорного из ягнобских кишлаков, нелегкая: нужно спуститься к реке, перейти ее по бревенчатому мосту и подниматься по тропинке, постепенно набирая высоту. Собственно дорога — это узенькая «козья» тропка. Слева — гора, справа — обрыв, внизу шумит река. Иногда слышно, как кричат сурки — словно подают сигналы. Наш проводник и переводчик Джамшед Юсупов утверждает, что так и есть: сурки действительно сообщают сородичам о появлении чужаков.
До Кирионте добираемся уже в густых сумерках и абсолютно без сил. Там еще не спят: сейчас время Рамазана, и с наступлением темноты все собираются на совместную трапезу. По периметру комнаты разложены пестрые курпачи, в центре между ними — дастархон. В Кирионте нас ждали, поэтому ужин сегодня не простой: помимо чая, горячих лепешек, свежего масла и кислого молока подают жаркое из козьих потрохов с луком и молодой картошкой. Хозяин читает молитву — «открывает рот», чтобы начать трапезу. Но в этой комнате только мужчины и гости, жена и дочери хозяина ужинают на своей, женской половине, и я ухожу к ним.
Хозяйка — Хомзода, ей 40 лет. Родом она из Пскана, где и сейчас живет ее мать, бабушка Шобиби. У Хомзоды красивые большие глаза, немного тревожный и почему-то обреченно-покорный взгляд. У них с мужем шестеро детей: четыре сына и две дочери. Еще двое сыновей умерли, едва успев родиться: один прожил всего два дня, другой — двадцать. Всех восьмерых она рожала дома. Ее семью выселяли из Ягноба трижды — и трижды они возвращались. Последний раз — семь лет назад.
— Почему вы не остались в Зафарабаде?
— Там было трудно: нет нормальных пастбищ, нельзя завести свой скот. А здесь у нас овцы, барашки…
— Но можно обосноваться в нижних кишлаках — там жить гораздо легче!
— У каждого свой кишлак… — задумчиво замечает Бобосафар, муж Хомзоды.
Домой, в гости
Кишлак Махтамайн — это всего два дома, в которых живут семьи Наёза и Холморода. Холмород — тоже пастух. Родился в Душанбе, служил в Советской армии, работал на стройках в Астрахани и Москве. Лет десять назад приехал погостить к деду в Ягноб, да так и остался. Построил дом, женился. Похоже, он рад с нами поговорить. Мы расспрашиваем его, как он зарабатывает на жизнь. «С каждого барана пастуху за месяц платят по пять сомони (около 34 рублей. — Прим. ред.). У кого нет денег — продают барана и рассчитываются. Или просто баранами отдают».
С ноября по май, говорит Холмород, совсем нечего делать: поехать никуда нельзя, скот стоит в хлевах. Когда после зимы его выпускают первый раз на пастбище, у порога кладут серп (по-ягнобски — дост), чтобы бараны, козы, коровы перешагивали через него и «стали сильные, как серп», рассказывает пастух.
Пока мы беседуем, его жена Зухра хлопочет по дому: носит мешки с мусором, готовит, кормит детей. Потихоньку я начинаю ей помогать: вместе мы делаем тесто для сытных сдобных лепешек фатир. Хотя бы одну из них я хочу испечь в тандыре, но не могу даже опустить руку в горячую печь, тем более прикрепить к раскаленной стенке сырую лепешку. Зухра снисходительно отодвигает меня, показывая на свой вымазанный сажей халат: «Ты тоже испачкаешься, не надо!»
Посуда в кухне самая простая: эмалированный таз, старая деревянная миска с обломанными краями, закопченные алюминиевые кувшины для воды с тонкими изогнутыми носиками — такие есть в каждом доме, их называют «офтоба». Вместо мочалки для посуды — пучок травы. В кухне открытый очаг, и весь дым идет внутрь. Топят кизяками, ведь деревьев в Ягнобе почти нет. Точнее, уже нет: прекрасные арчовые леса (арча — местный вид можжевельника) давно уже вырубили на дрова и нехитрую мебель.
Из готовых фатир мы делаем курутобу. Сухие шарики курута размачиваем теплой водой в глубокой миске — получается густая соленая смесь, похожая на сметану. Крошим в нее лепешку, щедро посыпаем нарезанным луком и зеленью, поливаем растопленным сливочным маслом — курутоба готова.
Лечебная лепешка
Чтобы ребенка не сглазили, на детскую колыбель вешают свернутую треугольником бумажку со стихами из Корана и кусочек высох шей пуповины в полотняном мешочке. Но если это не помогло, тогда, говорит Хомзода из Кирионте, «надо взять лепешку, разделить на три куска, обвести вокруг его головы и бросить собаке. Она съест — и болезнь пройдет». А если приходится оставлять малыша одного, в изголовье колыбели кладут нож или маленькую лепешку, «словно с ним кто-то есть».
Алюминиевые кувшины-офтоба есть в каждом доме. В них греют воду, с их помощью совершают обязательные омовения перед молитвой
Кому — курорт, кому — резервация
Сегодня Ягноб уже не выглядит абсолютным краем света, до которого никому нет дела. Напротив, в последние годы на него направлено внимание и ученых, и общественных организаций. Еще до гражданской войны экспедицию в Ягноб организовал Фонд культуры Таджикистана, Институт географии РАН не прекращал исследования даже во время военных конфликтов середины 1990-х. Многие работы в долине спонсирует Институт «Открытое общество» (Фонд Сороса) и другие организации-доноры из развитых стран. Например, японское правительство финансирует строительство дороги, ведущей от Маргеба к Хширтобу и Науметкану. В прошлом году построили очередной отрезок — от кишлака Бидев до Науметкана, причем ягнобцы принимали в стройке самое активное участие. Итальянцы и бельгийцы строят в кишлаке Гармен школу-интернат.
Многие ягнобцы тоже понимают необходимость перемен. Некоторые отправляют детей учиться в город: например, сын Холморода из Махтамайна этой осенью должен был уехать к родственникам в Душанбе и пойти в первый класс. И конечно, ни у кого не вызывает сомнений необходимость организации медицинских пунктов и строительства дороги.
Собственно, проблем, связанных с Ягнобом, набирается целый комплекс. Природа долины оказалась под угрозой: арчовые леса полностью сведены и их уже не восстановить, скот, который пригоняют на сочные пастбища из соседних областей, вытаптывает растительность на огромных площадях, сеть «козьих тропок» вызывает эрозию почвы, возникает угроза оползней, а построенные дороги без должного ухода провоцируют разрушение горных склонов. Уникальный этнос с особенным языком и жизненным укладом тоже постепенно разрушается: исчезают ремесла, забывается язык, молодежь, в отличие от старшего поколения, не стремится возвращаться в долину — слишком уж тяжело и опасно здесь жить.
Еще в 1990-х инициативная группа социально-экологического союза Таджикистана и республиканского природоохранного комитета выступила с предложением создать на территории Ягнобской долины природно-этнографический парк, заповедник. Сейчас этот проект одобрен даже на уровне правительства. По мнению Сайфиддина Мирзоева, это единственная возможность сохранить уникальную культуру и язык: «Чем больше ягнобцев будет в Ягнобе, тем лучше сохранятся их язык и традиции».
На первый взгляд идея эта кажется весьма привлекательной, ведь туристы будут приносить немалый доход и республиканской казне, и местным жителям. Ягнобцы смогут зарабатывать, сдавая туристам гостевые домики и оказывая услуги гидов, продавая сувениры, организуя питание, выращивая лекарственные травы. Но сделать для этого нужно немало: построить нормальные дороги, наладить телефонную связь, устроить туристические стоянки, подготовить гидов, организовать систему первой медицинской помощи. Да и сувениры на продажу тоже кто-то должен мастерить!
Кишлак Науметкан. Курут — шарики из соленого творога — сушат летом на солнце в специальных сетках и на «подносах» из металлической проволоки
Многое для того, чтобы эти планы были реализованы, делается в Ягнобе уже сейчас. Ассоциация развития туризма Зеравшана при поддержке Евросоюза организует ознакомительные туры для журналистов, убеждает местных жителей устраивать гостевые дома, проводит семинары, на которых ягнобцев учат принимать гостей из «другого мира», служить экскурсоводами-проводниками. Сотрудники ассоциации рассказывают местным жителям об утраченных традиционных ремеслах, убеждают в целесообразности их возрождения. В ягнобских школах вводят преподавание ягнобского языка, стараниями Сайфиддина Мирзоева издан даже ягнобский букварь с картинками для детей. В ближайших планах — организация фельдшерско-акушерских пунктов, работать в которых будут специально обученные местные жители.
Но, как нетрудно догадаться, ягнобцы, волею судьбы и собственной волей живущие в Средневековье, и станут главным «экспонатом» парка. Собственно, именно этот архаичный стиль жизни и привлекает сюда туристов, уставших от города и цивилизации. Можно ли совместить прогресс и сознательную консервацию, просвещение и традиционную культуру? Не станут ли потомки непокоренных согдийцев заложниками своего «экспозиционного» положения? Невозможно пока понять, как будут уживаться в этом национально-этнографическом парке технические новшества, делающие жизнь людей более легкой и безопасной, с сознательно поддерживаемым бытом полуторавековой давности. Мы видели, как женщины в кишлаках взбивают масло в высоких деревянных ступках — это тяжелая, изнуряющая работа. Будь у них возможность, они купили бы в райцентре электрические маслобойки. Но туристам-то интересны в первую очередь именно водяные мельницы и ручные маслобойки ягнобцев…
К сожалению, опыт подобных парков в других странах показывает, что традиционные занятия местных жителей довольно быстро превращаются в своего рода театр, который постепенно вызывает все меньше интереса у гостей. А нарушение культурной герметичности ведет к ускоренной ассимиляции. Впрочем, самих жителей Ягноба пока волнуют вопросы более приземленные: где взять запчасти для мини-ГЭС и лекарства, как вылечить простуду и кто будет (и будет ли?) учить их детей писать и читать по-ягнобски.
Фото Алексея Голубцова
