Свежий след неуловимого зверя

У вьетнамских сухопутных пиявок три челюсти. Они делают на коже аккуратный разрез, трехлучевая форма которого различима и через неделю, впрыскивают фермент, препятствующий свертыванию крови, насасываются и отваливаются, а кровь продолжает течь. Я смазываю ноги репеллентом от комаров (он отпугивает и пиявок), а у остальных на ногах специальные пиявочные носки. Но репеллент смывается при переходе ручьев, а в носки мелкие пиявки, оказывается, залезают совершенно свободно.

К тому же наш путь проходит почти по вертикальным склонам: приходится съезжать по скользкой грязи, карабкаться вверх на коленях, цепляясь за ветки, и периодически падать в жидкую глину. Так что у пиявок достаточно возможностей прицепиться к рукам или туловищу. За нашей маленькой экспедицией, состоящей из зоолога Николаса Уилкинсона, представляющего известную природоохранную организацию, охотника Чонга из местного племени кату и меня, тянется кровавый след, как от раненного навылет слона.

Хвататься за ветки в тропическом лесу вообще-то не рекомендуется. Они часто покрыты шипами, обжигающими ворсинками, жалящими муравьями или жгучими волосатыми гусеницами. Один раз с ветки, которую я качнул, на плечо мне упала изумрудная куфия — восхитительно красивая, но очень ядовитая змейка. Я-то думал, что подобное случается только в плохих приключенческих фильмах. Куфия, впрочем, оказалась дружелюбной, мы сфотографировались на память и расстались без обид.

После шести часов подъема далеко внизу все еще видна деревушка, из которой мы отправились в путь. Планировали выйти еще вчера, но началась гроза, улицы деревни превратились в селевые потоки, и было страшно подумать, что творится на крутых склонах. А сегодня светит солнце, хотя все еще довольно прохладно по местным меркам, градусов 30. Тем не менее даже маленькому жилистому Чонгу, который лазает по этим горам всю жизнь и у которого голени, как мячи для регби, подъем дается с трудом.

Обливаясь потом и кровью, мы взбираемся на гребень хребта, по нему на несколько километров тянется тропа, вдоль которой — плетеная изгородь. Через каждые 10 шагов в ней оставлен просвет, в котором установлена ловушка — привязанная к согнутому деревцу проволочная петля. Любое животное крупнее мыши, попытавшееся пройти через эти «ворота», окажется подвешенным за ногу или за шею.

Вдоль изгороди валяются клочья шерсти, кости, перья редких фазанов аргусов. У тропы стоит охотничий шалаш — крытый листьями навес. К каркасу крыши прикреплены черепа зверей, убитых охотниками: мелких оленей, диких свиней, обезьян лангуров. Такие коллекции черепов украшают и сельские хижины. Собственно, с них-то все и началось.

Зверь-призрак

В начале 1990-х годов зоологи, исследовавшие Аннамские горы на границе Вьетнама и Лаоса, обратили внимание на коллекции черепов в хижинах охотников. Горные племена издавна живут охотой, поэтому звери здесь очень осторожны и увидеть их непросто. Но достаточно пройтись по деревне, и сразу более-менее понятно, кто водится в окрестных лесах.

В одной из хижин ученых ждал сюрприз. На почетном месте висел череп, не принадлежавший ни одному известному животному. Он напоминал череп карликового буйвола аноа с острова Сулавеси, но с рогами, как у африканской антилопы орикс. Местные жители называли загадочного зверя «саола». В результате многолетних исследований зоологам удалось сфотографировать саолу автоматической камерой и кое-что узнать о ее жизни, но до сих пор никому из них не удавалось увидеть это животное (или хотя бы его следы) в природе.

Саола была, вероятно, последним крупным сухопутным животным, неизвестным науке. Со времени ее открытия в Аннамских горах нашли новые виды маленьких оленей мунтжаков, полосатого кролика и считавшуюся вымершей миллионы лет назад «крысобелку», но все это относительно мелкие звери, а саола ростом почти с годовалого теленка. И вскоре после открытия стало понятно, что саола вот-вот исчезнет с лица земли.

Фауна, которой больше нет

Мы спускаемся с хребта в узкую долину. Спуск так же крут, как и подъем. Склон зарос стелющимися ротанговыми пальмами. Их листья усажены шипами, загнутыми, как рыболовные крючки: если зацепиться за них, съезжая по глине, они выдирают куски одежды или кожи. Только к вечеру мы скатываемся к ручью — узкому проходу в непролазной чащобе, тут и там перегороженному завалами из бревен. Вода в нем вкуснейшая, а заводи под водопадами — словно маленькие плавательные бассейны. За 14 часов мы прошли семь километров, ни разу не встретив ровного участка, достаточно большого, чтобы лечь во весь рост. Ужинать нет сил — спим на валунах в русле, стараясь не думать, что будет, если ночью снова начнется гроза.

Наутро мы проходим вниз по ручью до быстрой лесной речки Ч’Ке и поднимаемся в ее верховья. Идти по реке легко и приятно: пиявок нет, вода прохладная, знай прыгай с камня на камень. Но то и дело встречаются водопады, на которые приходится карабкаться, а потом поднимать на веревке рюкзаки. За день, пройдя десяток таких водных преград, мы забираемся в верховья и по-прежнему видим вдоль реки проволочные петли. Охотники приходят сюда раз в неделю, чтобы проверить ловушки. Значительная часть мяса успевает протухнуть, прежде чем его доставят в город. А если попадается слишком много добычи, ее просто бросают — не унести. Впрочем, с каждым годом такое случается все реже: лес быстро пустеет.

На саолу никто никогда специально не охотился. Звери, которых добывали ради вкусного мяса, ценной кости или якобы лечебных свойств — слоны, тигры, носороги, дикие быки, крупные олени, панголины, медведи, гиббоны, — исчезли в этих краях десятилетия назад. Оставшаяся мелочь выдерживала охоту, пока в конце прошлого века в жизни горных племен не произошли два важных изменения. Во-первых, получили распространение проволочные петли, поначалу позволявшие добывать гораздо больше, чем традиционные ловушки. Во-вторых, во Вьетнаме начался быстрый экономический рост. Он практически не коснулся горных племен, но для «новых вьетнамцев» — нуворишей из равнинных городов — заказывать в ресторанах мясо дичи стало популярным способом похвастаться достатком. Впервые горные охотники начали поставлять мясо не для своих деревень, а для бездонного городского рынка. За одну дикую свинью можно выручить два миллиона донгов — это примерно 100 долларов — двухнедельный заработок крестьянина. А перекупщик уже продает свинину в ресторан втрое дороже.

Выдержать такое наступление рыночного капитализма местная фауна не могла. Вскоре дичь перевелась по всему Вьетнаму. Теперь вьетнамские охотники проникают на десятки километров в соседний Лаос и опустошают тамошние леса. Основные объекты охоты сейчас — мелкие олени, дикие свиньи, сероу и дикобразы. Саола попадается редко. Да и в лесах так много петель, что выжить крупному зверю практически невозможно. Хотя охотники все же видят или добывают саолу раз в несколько лет. Однако мест, где такие встречи происходят, остается все меньше. Загадочный зверь может вымереть в любой момент. И жители этих мест говорят о саоле как о лесном призраке.

Ущелье лесных духов

Мы добираемся до высоченного водопада, с грохотом обрушивающегося в темную, как пещера, расщелину. Долго ищем, как его обойти, и находим старую слоновью тропу — широкие ступени, протоптанные в склоне горы многими поколениями ныне истребленных великанов. Выше водопада, по словам Чонга, охотники бывают редко, потому что мясо оттуда никак не успеть доставить перекупщикам. К тому же считается, что в верховьях Ч’Ке живут злые духи, покинувшие нижнее течение реки из-за частого появления там людей, которых они очень не любят. Именно здесь Чонг дважды видел саолу — три и шесть лет назад.

Мы строим навес от дождя и варим на костре рис. Чонг и Николас добавляют к нему мясо лягушек, пойманных в реке. Мне придется ограничиться только рисом. Уже две недели я не ем животной пищи: если соблюдать это правило, начинаешь пахнуть, как травоядное животное, а не как хищник, поэтому легче подбираться к диким копытным. По утверждению моих друзей, африканских следопытов, проверенному и на собственном опыте, этот способ отлично работает. Может быть, сработает и сейчас, хотя шансов крайне мало. Наша вылазка в сердце Аннамских гор — отчаянная попытка, практически обреченная на неудачу.

Неизбежное вымирание саолы встревожило природоохранные организации. Поначалу никто не представлял себе размах «петлевого» браконьерства. Специалисты пытались научить горных жителей «устойчивому природопользованию» — жизни в равновесии с природой. Они расклеивали плакаты об охране фауны. Собирали подписи местных жителей, обязывавшихся не охотиться на саолу (на которую и так никто специально не охотился). А говорить вслух о том, что равновесие с природой возможно лишь при отсутствии роста населения и потребления, считалось неполиткорректным.

Прозрение наступило в 2010 году. В национальном парке Кат Тьен — лучше всего охраняемом лесу во Вьетнаме — браконьеры убили последнего на весь азиатский континент яванского носорога. Стало ясно, что плакаты и прочая пропаганда не работают. Нужны вооруженные автоматами патрули. Нужна серьезная программа по уничтожению расставленных в лесу петель. Нужны грамотные судьи, которые будут давать пойманным браконьерам и перекупщикам тюремные сроки, независимо от того, какие бы важные чиновники ни приходились им родственниками. В соседней Камбодже, где уровень коррупции еще выше, чем во Вьетнаме, борьба с браконьерством привела лишь к тому, что вся торговля дичью оказалась в руках десятка высокопоставленных и потому неподсудных семей. Нужны долгие годы тяжелой работы и расход средств, который может оказаться не под силу даже такой крупной природоохранной организации. Ведь она работает в десятках стран, и в большинстве из них дела обстоят если и лучше, то ненамного, так что денег вечно не хватает.

После долгих обсуждений было решено создать в Аннамских горах хотя бы один заповедник, где борьба с браконьерством будет вестись по-настоящему интенсивно и несколько десятков саол получат шанс выжить. Осталось найти подходящее место: труднодоступное, с немногочисленным населением и хорошим лесом. А главное, с уцелевшими саолами. За последние годы во Вьетнаме и Лаосе было учреждено несколько заповедников для охраны саолы, но сохранилась ли там саола, никто не знает.

Рабочее место

От нашего лагеря расходится несколько коротких распадков. Вокруг растет сказочно красивый лес со множеством старых деревьев — так называемый первичный, никогда не рубленный. Именно в таких лесах обитает саола. Первичных лесов в Индокитае очень мало, потому что лесные деревни переезжают с места на место каждые 10–12 лет: истощается почва на одном участке, надо расчищать другой.

Сейчас эти леса исчезают особенно быстро, ведь одно большое дерево может стоить на рынке древесины несколько тысяч долларов. Но долина Ч’Ке слишком труднодоступна для лесорубов, а склоны здесь слишком крутые для земледелия. Они даже для леса иногда слишком крутые: нам часто попадаются полосы непролазного бамбука на местах недавних оползней. По распадкам удается подняться от силы на километр, потом начинаются почти вертикальные стены.

Крупной фауны — зверей больше белки или птиц больше дрозда — и здесь очень мало. Зато каждая стрекоза, кузнечик или жаба настолько причудливы и красивы, что хочется опуститься перед ними на колени и снимать, пока не кончится память в фотоаппарате. Ночи тут волшебные: наполненный голосами сов, сверчков и лягушек лес расцвечен, как праздничной иллюминацией, светящимися гнилушками, грибами и червями. В воздухе летают тысячи разноцветных светлячков, а вдоль ручьев они собираются целыми россыпями и мигают в такт.

Мой рабочий день начинается за два часа до заката: надо подняться по одному из ручьев и найти место, где спускаются к воде звериные тропы, или сливаются два ручейка, или подмытый течением берег выглядит так, будто звери иногда слизывают выступающую из глины соль. Там я неподвижно сижу всю ночь и утро, дожидаясь, не пройдет ли мимо какой-нибудь зверь. За четыре дня «улов» невелик: дикие свиньи, маленький олень — черный мунтжак, стайка обезьян дуков да перелетевшая через ручей летяга. Мне удается увидеть много интересного из жизни бабочек, птичек и змеек, но ведь я тут не для этого.

Между тем луна убывает, с каждым днем она восходит все позже, и первая половина ночи теперь слишком темная, чтобы увидеть что-либо без фонарика. Тем временем Николас и Чонг изо дня в день прочесывают склоны. Они находят следы антилоп сероу, черных и красных мунтжаков и диких свиней, но никаких признаков присутствия саол. Ни следов (как они должны выглядеть, известно по слепкам копыт саол, попавших в петли), ни обкусанных побегов растения нг’чинг, которое, по словам охотников, саола особенно любит. Времени осталось совсем мало. Единственное, что мы можем сделать, — меньше спать и больше бегать по горам. Поспать удается три-четыре часа в сутки. Мы редко возвращаемся в лагерь, спим урывками прямо в лесу. Все равно рис у нас кончился.

Лес последнего шанса

Николас уже пять лет изучает бассейн реки Аир, в которую впадает Ч’Ке. За эти пять лет он пришел к выводу, что именно здесь уцелело больше всего саол. Лет 20 назад охотники племени кату регулярно их встречали. Всеми уважаемый старый Сенг за свою долгую жизнь добыл их больше 30. Его хижину украшают девять черепов саолы — больше, чем во всех музеях мира, вместе взятых. Сколько саол осталось на свете, никто не знает, возможно, меньше сотни.

Николас предложил создать в этом районе особо охраняемый заповедник. По разработанному плану, заповедник будет окружен буферной зоной, охотиться в которой можно будет только жителям окрестных сел — они сами будут охранять свои угодья от пришлых промысловиков, нанятых торговцами. Внутри заповедника только одна деревня, и всех ее охотников планируется нанять егерями. Им предстоит очистить лес от петель, которых на территории заповедника тысячи.

Защитники природы собираются затратить на борьбу с браконьерством огромные деньги — это будет лучше всего охраняемый лес в Юго-Восточной Азии. Совсем недавно правительство Вьетнама официально объявило о создании заповедника под названием Куанг Нам.

Теперь дело за малым — нужно доказать, что здесь есть саолы, и получить средства на охрану. Но пока Николасу это не удалось: ни автоматические камеры, ни поиски следов, ни обыски задержанных браконьеров не принесли результата. Охотники говорят, что по-прежнему изредка видят саол, но их рассказы — ненадежное свидетельство. А терять время нельзя: каждая попавшая в петлю саола может оказаться последней.

Поэтому Николас пригласил во Вьетнам меня. Мне иногда везет с поиском очень редких зверей и птиц: например, я первым сфотографировал в природе калимантанскую золотую кошку и гигантскую генетту, единственный из натуралистов видел живьем полосатого кролика и исполинскую летягу. Мы оба понимали, что шансов практически никаких: из-за сложностей с оформлением разрешений и попаданием в верховья рек, где сохранился первичный лес, у нас будет всего неделя на поиски, а рассчитывать найти за столь короткое время самого загадочного зверя планеты было бы, мягко говоря, самонадеянно.

Увы, ничего лучшего мы придумать не смогли: и вот я сижу на камне под скалой, прохладный ручеек щекочет пятки, дождь шуршит по листьям и к лунному свету потихоньку добавляется мягкий розовый оттенок — утро пятого дня безнадежных поисков.

След надежды

Едва слышный шорох на другом берегу ручья привлекает мое внимание. Только через полчаса мне удается разглядеть в густом сплетении бамбука, ротанга и кирказона маленького зверька гимнура, родственного ежам. Я слежу за ним некоторое время, пока он не исчезает из виду — и одновременно перестает шуршать. Может быть, там его нора? Встаю с валуна, с трудом перехожу на затекших ногах ручей и раздвигаю лианы. Передо мной ровная площадка у корней высокой пальмы, усыпанная пальмовыми орехами. Почти все они давно разгрызены крысами, но я машинально оглядываю землю в поисках следов. Ничего, кроме мелких отпечатков крысиных и гимнурьих лапок.

Прежде чем уйти, отодвигаю в сторону лист дикого банана — и вижу на глине два четких отпечатка копыт. Не таких острых, как у сероу, не таких сердцевидных, как у оленя, — копыт саолы, которая в этом месте, проходя по ручью, встала передними ногами на берег, чтобы обнюхать россыпь орехов и, может быть, съесть немного.

Я кладу рядом для масштаба батарейку от фонарика и фотографирую их — не виденные в дикой природе ни одним зоологом следы. Зарисовываю их в блокнот — рисунок передает детали следа лучше любой фотографии. Потом грызу пропущенные крысами орехи и запиваю их водой из ручья. Это мой праздничный обед. Моя работа выполнена.

«Саола», — говорит Чонг, увидев следы. Как все хорошие охотники, он немногословен. Мы с Николасом тоже привыкли, что в лесу лучше помалкивать, поэтому почти не разговариваем в течение двух ночей, проведенных в засидке на том же месте в надежде все-таки встретить «автора» следов. Саола так и не появилась, но мы видели похожую на лешего медвежью макаку и редкого, совсем неизученного полосатого горностая.

Может быть…

Еще день уходит на восьмикилометровый путь вниз по Ч’Ке, до самой деревни Аир, единственной внутри заповедника. Деревня недавно переехала на новое место, поэтому там очень чисто, площадка между домами подметена, ступеньки к реке, где берут воду и стирают белье, аккуратно вырублены в глине. «Длинный дом» — традиционное место сбора всей сельской общины — еще не построен, и все 16 мужчин деревни собираются у старого Сенга. Пока я разглядываю висящие на стенах черепа саол, Сенг изучает фотографии и рисунки найденных нами следов. Он подробно объясняет другим охотникам, чем следы саолы отличаются от следов сероу и оленя-замбара. Замбара в этих горах истребили лет 20 назад, так что почти никто, кроме Сенга, не помнит, как выглядят его следы. Потом Николас долго рассказывает о предстоящих переменах.

Наутро, оставив Николаса и Чонга в Аире, я шагаю по тропинке к шоссе. Идти 10 км, со всеми подъемами, спусками и бродами это полдня. К вечеру успею доехать на мотоцикле до городка Прао и оттуда к морю, в большой город Дананг. По дороге я тоже думаю о предстоящих переменах. Удастся ли победить браконьерство, восстановить численность зверей, снова завезти сюда истребленные виды?

Я, конечно, постараюсь вернуться в долину Ч’Ке. Какими станут эти места? Может быть, я увижу свежие слоновьи тропы на склонах, огромных черных быков гауров в пойменных тростниках, зеленых павлинов на прогалинах, малайского медведя в занятом пчелами дупле старого баньяна. Услышу голоса птиц-носорогов над горами, резкий крик замбара, почуявшего тигра, рассветные песни гиббонов в кронах, сопение панголина, пробирающегося меж древовидных папоротников. И все-таки встречу на залитом лунным светом берегу ручья изящную длиннорогую саолу, лесного призрака, последнего невиданного зверя.

_{Иллюстрации: Валентин Ткач}

_{Фото: AP/EAST NEWS, ВЛАДИМИР ДИНЕЦ (7) SHUTTERSTOCK (2)}

_{Фото в анонсе: Wikimedia Commons / FunkMonk (Michael B. H.) / (CC BY-SA 3.0)}