В аргентинской столице, как утверждают ее жители, никогда не было конфликтов между национальными диаспорами
В жилах Нормы Апас есть и французская, и испанская кровь, но сама она считает себя в первую очередь потомком арабов. Муж у нее испанец, а у их детей тройные арабско-европейские имена
Житель Буэнос-Айреса в первую очередь охарактеризует себя как аргентинца, затем — как портеньо (так называют себя столичные жители), и почти наверняка он вспомнит про свое национальное происхождение. Ведь Аргентина ничуть не меньше США имеет право считаться «плавильным котлом»: с 1857 года, когда в стране был заведен учет иммигрантов, и до Второй мировой войны их въехало сюда около 7 миллионов, тогда как в 1869-м здесь проживало всего 1,7 миллиона человек. В начале прошлого века в порту Буэнос-Айреса ежедневно сходи ли на берег тысячи желающих обосноваться в новой стране. Неудивительно, что аргентинскую столицу сравнивали с губкой.
Страна понаехавших
Полтора столетия назад Аргентина была большой и очень малонаселенной, и политическая элита осознавала: без резкого увеличения населения государство не выживет. Главным идеологом привлечения в страну иммигрантов был адвокат Хуан Баутиста Альберди, написавший в 1852 году книгу «Основы и исходные положения для политической организации Аргентинской Республики», которая легла в основу принятой в том же году Конституции страны, действовавшей без малого век. Его фраза «Управлять — значит заселять» стала крылатой: Альберти считал, что иммиграция из Европы будет способствовать появлению нового аргентинца — трудолюбивого, бережливого и, главное, законопослушного.
В сельскохозяйственных провинциях, таких как Катамарка, Ла-Риоха или Сантьяго-дель-Эстеро, доля иммигрантов никогда не превышала 3–4%. Большинство приезжавших — порядка 60% — оседали в Буэнос-Айресе, где был наибольший спрос на рабочие руки. По данным на 1914 год, половина жителей Буэнос-Айреса родились за пределами страны.
Логично предположить, что в городе, где бок о бок живут люди разных рас, религий, культур, должны были возникать межэтнические конфликты. Но, пообщавшись с потомками иммигрантов из разных стран, убеждаешься: для Аргентины эта проблема неактуальна.
Хотя в XX веке в Аргентине долгие годы была диктатура, многие обитатели других латиноамериканских стран охотно переезжали сюда. Теперь на улицах Буэнос-Айреса немало ресторанов, например, перуанской кухни
Италия, вперед!
В бывшей метрополии аргентинцев часто называют итальянцами, говорящими по-испански. Доля истины в этой пиренейской шутке есть: в формирование нации три миллиона выходцев с Апеннин внесли весьма существенный вклад. Это был самый крупный поток переселенцев.
Итальянец по происхождению, 80-летний пенсионер Леопольдо Вероччо убежден, что, даже учитывая креолов, потомков испанских переселенцев в Аргентине куда меньше, чем его соплеменников. В доказательство он предлагает ознакомиться со списком национальной футбольной сборной. Если последовать этому совету, убеждаешься, что Леопольдо выдает желаемое за действительное: на сторонний взгляд, испанских фамилий в сборной больше. Хотя за «бело-голубых» выступают, например, такие выдающиеся «итальянцы», как Анхель Ди Мария и лучший футболист мира последних лет Лионель Месси.
Семья Вероччо перебиралась в Аргентину в несколько приемов. Первым в конце XIX века в поисках лучшей доли за океан перебрался еще дед Леопольдо. В Италии молодой вдовец оставил на попечение родственников маленького сына. Когда тот подрос, то решил познакомиться с отцом и отправился в Аргентину. Да так там и остался. Он, видимо, был неплохим художником: оформляя плакаты , вывески, магазины, он зарабатывал по 15 песо в день во времена, когда можно было прожить на один песо в день. Буквально за год он скопил достаточно денег, чтобы перевезти в Аргентину родных.
Маленькая пекарня и кошерный «Макдоналдс» в буэнос-айресском районе Онсе, где издавна обосновалась еврейская община
Семья, что типично для итальянцев, была большая — у Леопольдо шесть братьев. И все они носят разные фамилии — Вероччо, Верочи, Вероччи... При регистрации детей чиновники всякий раз на свой лад трактовали фамилию, а отец не придавал этому значения.
Часто переезжая с места на место, Вероччо всегда селились в итальянских общинах. Но не из соображений безопасности: за всю жизнь Леопольдо лишь однажды пережил неприятный момент, связанный с его происхождением. Случилось это в 1940-х, когда он учился в школе. Учительница-француженка на уроке выразилась в его адрес в том духе, что «вы, итальянцы, приезжаете сюда только сладко есть, а не учиться». Эпизод этот не остался без последствий. Хотя в эпоху массовой иммиграции в начале XX века полосы аргентинских газет пестрели словесными портретами иммигрантов, составленными в весьма нелестных выражениях, заинтересованные в новых гражданах власти стремились сгладить возможные противоречия между представителями разных культур. И потому директор школы отстранил учительницу от работы, хотя во времена детства Леопольдо еще не существовало понятия «политкорректность».
Зов крови
Семье Нормы Апас тоже досталось от аргентинских чиновников: писарь, оформлявший бумаги ее приехавшего из Саудовской Аравии прадеда, принял двойную арабскую фамилию Масуд Абаз за имя и фамилию и записал как услышал. Но бежавших в конце 1910-х из распадавшейся Османской империи вопрос выживания интересовал больше, чем написание фамилии. Однако и на новой родине жизнь складывалась нелегко. Бывшие крестьяне и их потомки всю жизнь трудились на самых низкооплачиваемых работах — грузчиками, уборщиками, посудомойками. Вот и сама Норма окончила только начальную школу и в 12 лет пошла работать. Сейчас сорокалетняя домохозяйка подрабатывает, разводя на своем довольно большом балконе всякие травы.
— Я не понимаю язык китайцев, но они работают как сумасшедшие — в выходные, в праздники, круглосуточно. За это их нельзя не уважать. И я им сочувствую: может, им так же трудно осваиваться в новой стране, как когда-то моим предкам.
В родном для Нормы портовом районе Ла-Бока перемешаны представители разных национальностей. И, похоже, Норме это нравится. Она оживляется, когда рассказывает о том, какие красивые бывают дети от женщин-индианок и светловолосых мужчин. Норма не припомнит ни одного случая, чтобы здесь задирали людей другой национальности.
Характерная для Буэнос-Айреса картина: в традиционных праздниках в Чайна-тауне принимают участие отнюдь не только китайцы
— Неужели, — спрашиваю, — здесь вообще не бывает драк?
— Случаются, — говорит Норма. — Но это скорее парагвайцы между собой дерутся или перуанцы. Горячая кровь.
Ее муж — потомок испанцев, их дети носят двойную фамилию по отцу и по матери, то есть Перес-Апас. Слышу, как она к ним обращается — Наир и Амир. Спрашиваю, не возражал ли муж, когда она решила дать детям арабские имена.
— Я ему сказала: я их рожала, я и буду называть, — гордо заявляет Норма.
Но тут же выясняется: у детей не только двойная фамилия, но и тройные имена: Амир Марио Мартин и Наир Вивиан Мария. Норма не знает арабского — семья не поддерживала связей с диаспорой. На вопрос, почему она дала детям арабские имена, лаконично отвечает: «Зов крови». Она мечтает выучить язык предков и узнать больше об их родине. Считать именно арабскую кровь родной — это личный выбор Нормы, ведь ее бабушка была француженкой, а мама — испанских кровей.
Быть русским
У него испанское имя, Хорхе, и русская фамилия. Его родителям, сыну белого офицера и дочери раскулаченного украинца, пришлось покинуть стремительно краснеющую Европу в конце 1940-х. Русская иммиграция тогда была не экономической, а политической. И для значительной части русских иммигрантов было делом чести сохранить национальные традиции и русский язык. Родители возили Хорхе в единственную в начале 1960-х русскую школу на другой конец города. Сейчас это очень помогает ему в бизнесе: он занимается торговлей с Россией и последние лет пятнадцать регулярно бывает в Москве.
Хорхе и сам возил своих троих детей учиться в русский центр в Буэнос-Айресе. Друзья-аргентинцы не очень понимают его приверженность национальным традициям, но ни разу в жизни он не слышал от них по этому поводу каких-либо язвительных комментариев. С насмешками Хорхе пришлось сталкиваться только в подростковом возрасте в русской общине: у белокурого высокого отца сын — типичный аргентинец: приземистый, темноволосый, с карими глазами. Дело в том, что Хорхе — усыновленный. Когда ему было всего три года, тайна усыновления с помощью соседей была раскрыта. Но быть русским — это сознательный выбор Хорхе.
Говоря про русских иммигрантов в Аргентине, надо отметить еще одну особенность. В начале ХХ века среди приезжавших сюда выходцев из царской России значительная часть была евреями. Слово pogrom тогда даже вошло в лексикон аргентинцев, многим оно понятно и до сих пор. Евреи оседали в основном в БуэносАйресе, в районе Онсе, и они внесли существенный вклад в формирование городского пейзажа столицы Аргентины. Компактное проживание и приверженность религиозным традициям притягивали внимание остальных жителей города. Для большинства из них, не искушенных в географии, все новые поселенцы из России были русскими. Именно поэтому долгое время среди простых людей Буэнос-Айреса бытовало убеждение, что основной религией, которую исповедуют в России, был иудаизм.
Когда-то это было недорогое жилье в портовом районе Ла-Бока. Ныне здесь разместились
мастерские художников.
Смеяться не грешно
У 48-летнего ресторатора Оскара Родригеса парагвайские корни. Из разоренной войнами соседней страны в 1955 году бежала в Аргентину его бабушка с двумя детьми. Младшему, будущему отцу Оскара, было тогда шесть лет. Свое происхождение Родригес не афиширует, хотя и особой тайны из этого не делает. Вообще-то, для иммигрантов первого или второго поколения называть свое национальное происхождение нормально. Но Оскар появился на свет 48 лет назад уже в столице и считает себя истинным портеньо. Он даже гордится, что никогда не покидал родной город за исключением нескольких поездок в отпуск к океану.
Оскар, как и все мои собеседники, утверждает, что национальных конфликтов на бытовом уровне в Буэнос-Айресе не бывает вообще. Неужели, удивляюсь, даже подростки никогда не собирались, чтобы побить мальчишек из другой диаспоры? В ответ получаю обескураживающий по своей простоте встречный вопрос: «А зачем?» Другое дело — внутри диаспор: в печати периодически рассказывается, например, о разборках в китайских кварталах, но за пределы национального сообщества они не выходят.
Тема национальности в Аргентине не является табуированной. Здесь часто подшучивают над людьми, используя национальную тему. Например, считающий себя итальянцем приятель Оскара называет того парагвайцем, если намерен подчеркнуть его «мачизм» или хочет посмеяться над его простотой в ситуациях, когда, по его мнению, надо было действовать хитрее. Итальянцы слывут в Аргентине волокитами. А известный анекдот про то, сколько человек требуется, чтобы закрутить лампочку, здесь рассказывают про испанцев.
В XX веке в Аргентину от диктатуры Франко бежали немало «гашегос», как их тут называют (хотя, строго говоря, этот термин применим только к выходцам из Галисии). Как правило, это были простые люди из деревень, бедные и малообразованные. И хотя многие из них в Аргентине преуспели, а дети окончили высшие учебные заведения, стереотип про простаков-испанцев по-прежнему бытует в обществе.
Леопольдо Вероччо, настоящий аргентинец и «итальянский патриот»
На самом деле картина межнациональных отношений в Аргентине несколько сложнее. В 1992 и 1994 годах в Буэнос-Айресе случились два теракта, направленных против иудейской общины, — были взорваны здания израильского посольства и еврейской ассоциации взаимопомощи. Выходцам из Европы гораздо проще добиться успеха, чем людям из других частей света (судьба так и не выбравшейся из бедности семьи Нормы Апас тому свидетельство). И все же в целом в обществе отношение к представителям других рас и культур гораздо более терпимое, чем можно было ожидать от страны с таким количеством иммигрантов со всего света.
Едва ли сюда съезжались только те, кто изначально был склонен к толерантности. И хотя правительство немало делает для сглаживания межнациональных противоречий, укоренившаяся в обществе терпимость к иным — заслуга не только властей. Дело, скорее, в другом: в Аргентине число иммигрантов в чрезвычайно краткие сроки превысило число представителей «изначальной» культуры. К тому же до наступления эпохи массовой иммиграции в жилах большинства местных жителей уже смешалась кровь испанцев и индейцев. Здесь не успело сложиться представление о «настоящем аргентинце» (как это было в США, где стопроцентным американцем в XIX веке считался «белый, англосакс, протестант»). В Аргентине просто невозможно было деление на «хозяев» и «понаехавших» — приезжими себя ощущали практически все.
Сейчас же аргентинцы считают себя единым народом. Хотя люди здесь тоже могут ненавидеть друг друга за национальность, с расовой дискриминацией и ксенофобией в Аргентине умеют бороться. И в этом по-прежнему залог выживания государства.
