13 июля 1943 года, Мюнхен, тюрьма Штадельхайм. Отец Александр, настоятель местной православной церкви, исповедовал и причастил государственного преступника. Когда время посещения истекло и священник вышел в сопровождении охраны, осужденный, молодой человек 25 лет, еще долго вслушивался в эхо удаляющихся шагов в гулком коридоре. Отец Александр уносил, пряча в складках рясы, письмо, и узник надеялся, что девушка, которой оно адресовано, получит послание.
Оно было написано на русском языке с дореволюционной орфографией: «Милая Нелли! Раньше, чем мы все думали, мне было суждено бросить земную жизнь. Мы с Ваней и другими работали против немецкого правительства, нас поймали и приговорили к смерти. Пишу тебе из тюрьмы. Часто, часто я вспоминаю Гжатск! И почему я тогда не остался в России?! Но все это воля Божия. В загробной, вечной жизни мы опять встретимся! Прощай, милая Нелли! И помолись за меня! Твой Саша. Всё за Россию!!!»
В тот же день приговоренного казнили за государственную измену. Через 69 лет Русская православная церковь причислила его к лику святых. Кто такая Нелли — неизвестно и сегодня.
«Твой Саша»: русско-немецкая кровь
Александр учился писать по-русски в Мюнхене. Когда Шморели перебрались туда из Оренбурга, ему было всего три года. Отец Александра, врач Гуго Шморель, происходил из семьи немецких торговцев и промышленников, жившей в уральском городе с середины XIX века. Мать, Наталья Введенская, — русская, дочь провизора, коллежского асессора. Она рано умерла от тифа, и доктор Шморель женился во второй раз, на немке, уроженке Оренбурга.
С приходом к власти большевиков Шморели решили уехать на историческую родину. Они взяли с собой русскую няню Александра — Феодосию Лапшину, снабдив ее поддельными документами на имя Франциски Шморель.
Мюнхенский дом доктор с женой превратили в заповедник русской культуры. В семейном кругу они общались друг с другом и с детьми по-русски, а когда те подросли, стали приглашать учителя русской грамматики и словесности. Русские книги, русская кухня, самовар на столе — в доме Шморелей все это было не экзотикой или атрибутами ностальгии, а частью привычного быта. Песни няни, ноты произведений Чайковского на рояле, куличи на православную Пасху…
У Александра было настоящее русское дореволюционное детство, только после революции и не в России. Шморели часто принимали у себя эмигрантов, дружили с художником Леонидом Пастернаком, отцом знаменитого писателя. Александр зачитывался Достоевским.
Неудивительно, что войну Германии с Советским Союзом юноша воспринял как личную трагедию.
«Мы с Ваней… работали против немецкого правительства»: ваша неспокойная совесть
В 1941 году Александр, студент медицинского факультета Мюнхенского университета, сдружился с однокурсником Гансом Шоллем, «Ваней» из письма к Нелли. Молодые люди быстро разглядели друг в друге оппозиционеров. Прогуливаясь по улицам с бутылкой вина вместо занятий по физподготовке, сидя за набросками в студии рисунка, друзья обсуждали, как они, два студента, могут приблизить падение гитлеровского режима и конец войны. И придумали «Белую розу».
Название должно быть звучным, но само по себе ничего не значащим, считал Ганс. Наполнить символ смыслом предстояло их делам. Летом 1942 года мюнхенским гражданам стали приходить по почте листовки антигитлеровского содержания с подписью: «Белая роза».
О таинственной организации заговорили в городе, в университете. В гестапо встревожились, когда несколько десятков человек принесли эти листовки в отделения.
Никто и предположить не мог, что их пишут и распространяют всего два человека. Шморель печатал плоды совместного творчества на машинке марки «Ремингтон», одолженной у школьного приятеля, по иронии судьбы эсэсовца. Ночи напролет друзья размножали их на купленном Александром гектографе. Адреса брали из собственных записных книжек и телефонного справочника. То, как активисты «Белой розы» отправили первую партию прокламаций, наверное, привело бы опытного агента Сопротивления в ужас: молодые люди пришли на почту и сунули служащему пачку из ста конвертов без обратного адреса.
— Вот хорошая фраза: «Кто хочет завоевать империю и устроить ее согласно своей прихоти, я вижу: он не достигнет своей цели», Лао-цзы, — и Шморель стучит по клавишам «Ремингтона». В прокламациях друзья цитировали также Гёте, Аристотеля, Библию… Они обращались к людям своего круга, к интеллигенции, на понятном ей языке. В одной из листовок Александр и Ганс обличали массовые убийства евреев и поляков — первыми в истории немецкого Сопротивления. Власти скрывали эти злодеяния от общественности, но друзьям было известно о них. «Мы не молчим, мы — ваша неспокойная совесть, — заклинали сограждан авторы листовок. — „Белая роза“ не даст вам покоя».
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
На нас смотрит немецкий народ
«Студенты! Студентки!
Наш народ потрясен гибелью воинов под Сталинградом. Гениальная стратегия ефрейтора мировых войн бессмысленно и безответственно погнала триста тридцать тысяч немцев на гибель. Спасибо, фюрер! В немецком народе зреет вопрос: будем ли мы и впредь доверять дилетанту наши армии? Принесем ли мы остаток нашей молодежи в жертву властным инстинктам партийной клики?
Никогда!
Час расплаты настал, расплаты нашей немецкой молодежи с омерзительнейшими тиранами, каких когда-либо терпел наш народ. От имени всей немецкой молодежи мы требуем от государства Адольфа Гитлера вернуть нам свободу личности — самое ценное, что есть у немцев и чего нас лишили самым подлым способом.
Мы выросли в государстве, которое беспощадно подавляет любое свободное выражение мысли. Гитлерюгенд, штурмовики, СС пытались облечь нас в униформу, революционизировать, наркотизировать в самые плодотворные годы нашего становления…
…Свобода и честь! Десять долгих лет Гитлер и его единомышленники выжимали, выворачивали эти два прекрасных немецких слова до омерзения, как способны только дилетанты, бросающие высшие ценности нации под ноги свиньям. За десять лет разрушения всяческой материальной и духовной свободы, всех моральных понятий немецкого народа они достаточно показали, что значат для них свобода и честь. Кровавая бойня, которую они устроили в Европе и продолжают изо дня в день под лозунгом свободы и чести, открыли глаза даже самым глупым немцам. Имя немцев навсегда останется опозоренным, если немецкая молодежь в конце концов не встанет, не начнет мстить и карать одновременно, не разнесет своих мучителей, пока она не поднимет на ноги новую, одухотворенную Европу.
Сокурсники! На нас смотрит немецкий народ! Он ждет от нас в 1943 году, так же как в 1813 году, когда был разбит Наполеон, разгрома национал-социалистического террора силой духа. Березина и Сталинград вспыхнули на востоке. Павшие под Сталинградом взывают к нам! „Обновись, мой народ, огненные знаки дымятся!“
Наш народ готов к походу против порабощения Европы и национал-социализма в новом чистом порыве свободы и чести!»*
* Выдержки из шестой листовки
«Часто, часто я вспоминаю Гжатск»: дым отечества
Александр Шморель давно мечтал побывать в России, но смог это сделать только в августе 1942 года — в составе вражеских войск. Студентов-медиков, приписанных к санитарной роте, отправили на Восточный фронт в полевой госпиталь на Смоленщине, возле города Гжатска (ныне в честь знаменитого уроженца — Гагарин).
В дороге Александр волновался, как пройдет для него «сверка» двух Россий — придуманной по книгам и рассказам домочадцев и реальной, после преобразований советской власти. Сперва залюбовался из окна вагона пейзажами. А по прибытии на место службы познакомился с людьми. «Моя любовь к русскому народу стала сильнее», — подытожит свои впечатления Шморель на допросах в гестапо.
Русские, которых немцы пригнали в помощь санитарам, жили в бараке при госпитале. Шморель и его друзья стали тайком навещать их после работы. Бывали и в окрестных деревнях, и в городе. Местные жители охотно общались с интеллигентными молодыми людьми, хотя и не скрывали ненависти к фашистской Германии. Вечерами они вместе, стараясь не слушать гул ружейных и орудийных выстрелов, доносившихся с линии фронта, пели народные песни. Шморель даже раздобыл где-то балалайку…
С Нелли, одной из гжатских девушек, которых немцы заставляли работать в лазарете, Александр особенно подружился, обсуждал с ней мечту остаться в России. Молодой человек серьезно об этом думал, записывал адреса, где его могли приютить. Была идея уйти в партизаны. Но в Мюнхене оставались родители, брат и сестра, а также борьба с фашизмом изнутри, которую нужно было продолжать. И Александр, отбыв положенные три месяца службы, вернулся в Германию. Из Мюнхена Шморель, как и обещал на прощание, писал гжатским друзьям, на Рождество послал Нелли подарки и, надеясь все-таки вернуться в будущем году в Россию насовсем, обмолвился ей, что в последний раз отмечает этот праздник в Германии. Так и вышло.
ПРОТЕСТНОЕ ДВИЖЕНИЕ
Любимый цветок Гитлера
«Пиратами эдельвейса» называли себя группировки немецкой «неформальной молодежи» 1930-х годов. Мальчишки и девчонки из рабочих кварталов пели в походах песни о свободе и устраивали массовые уличные драки с юными нацистами из гитлерюгенда.
На одежде «пираты» носили изображение эдельвейса. Опознавательный знак выбрали неспроста: значок с любимым цветком фюрера можно было купить в любом ларьке, и полиция не смогла бы придраться, увидев его приколотым к рубашке. До Второй мировой в стране было несколько тысяч «пиратов». В разгар войны они стали участвовать в антифашистских акциях (граффити, листовки…), укрывали евреев и беглецов из концлагерей. В 1944 году в Кёльне полиция для устрашения публично повесила без суда нескольких «пиратов».
Дети свинга
Это был стихийный и эстетский протест, как будущие советские стиляги. В конце 1930-х свингом, новым направлением американского джаза, увлекались те молодые немцы, кто не желал ходить строем под нацистские марши. Парней в коричневых форменных рубашках гитлерюгенда бесили танцы «свингующей молодежи» под «дегенеративную музыку негров», внешний вид этих набриолиненных, экстравагантно одетых денди — пиджаки с преувеличенно широкими плечами, шарфы и галстуки кричащих расцветок… Те в ответ смеялись над нацистской пропагандой, приветствуя друг друга пародийным Swing Heil! Нацистским властям любители иноземной музыки тоже были не по нраву. С 1942 года в Третьем рейхе окончательно запретили танцы. «Свингующих» арестовывали и отправляли в трудовые лагеря.
«Нас поймали»: гильотина для политических
В январе 1943 года единомышленников в антигитлеровском кружке было уже шестеро, среди них сестра Ганса Шолля Софи и профессор Курт Хубер. С его участием написали пятую и шестую листовки. Старый гектограф не справлялся с нагрузкой, купили новый. Александр ездил рассылать листовки из городов Австрии, Софи Шолль — из Аугсбурга. Гестапо сбилось с ног, пытаясь отследить мятежников по всему рейху.
По ночам Александр и Ганс раскладывали прокламации на порогах домов, во дворах и телефонных будках, возле магазинов; вооружившись кистями и ведром с краской, выводили на стенах домов вокруг Мюнхенского университета лозунги «Свобода!» и «Долой Гитлера!».
Акции друзей-антифашистов становились все отчаяннее, а полиция тем временем уже взяла след. 18 февраля 1943 года Ганса и Софи Шолль задержали в главном корпусе Мюнхенского университета, после того как девушка с балюстрады раскидала листовки по холлу. Когда брата с сестрой выводили из здания, они еще надеялись, что арест подействует на соучеников сильнее прокламаций. Но выступлений в поддержку антифашистов не последовало, а из 1200 оставленных в университете листовок две трети студенты сдали в гестапо.
Полиция стала искать сообщников. Александр с чужим паспортом бежал из Мюнхена. Молодой человек несколько дней метался по стране, но зачем-то вернулся в город. Тем временем его фотография появилась в газете: за поимку преступника сулили награду в 1000 марок. Шмореля выдала знакомая, встреченная им в бомбоубежище во время воздушной тревоги.
Суд над Александром, как и над его товарищами, напоминал фарс. Адвокат профессора Хубера заявил, что, ознакомившись с содержанием листовок, он поражен тяжестью преступления и отказывается защищать подсудимого. Прошение родных Шмореля о помиловании было отклонено. Как и остальных пятерых активистов кружка, Александра приговорили к отсечению головы. Этот вид смертной казни, рекомендованный для политических преступников, Адольф Гитлер ввел в практику еще в 1930-е годы.
Обвиняемый выслушал приговор спокойно — юноша принял свою судьбу, мысленно попрощавшись с семьей, любимой далекой страной и русской девушкой, единственной из подруг, кому он тайком напишет из тюрьмы. Находясь в заключении, Шморель так и не узнал, что Гжатск в марте заняли советские войска, а потому весточку из Германии туда отправлять бесполезно.
13 июля 1943 года около пяти вечера Иоганн Райххарт, гордый своей профессией потомственный мюнхенский палач, облаченный в отглаженную униформу — белые рубашка и перчатки, черный костюм, цилиндр, галстук-бабочка, — в очередной раз привел в действие гильотину.
Жизнь Александра Шмореля оборвалась. С активистами «Белой розы» было покончено. Однако экземпляр последней, шестой листовки кружным путем, через агентов скандинавского Сопротивления, попал в Великобританию. Эту листовку под заголовком «Манифест мюнхенских студентов-антифашистов» англичане выпустили полуторамиллионным тиражом, который союзная авиация развеяла над немецкими городами в августе 1943 года.
После войны об активистах «Белой розы» писали книги, снимали фильмы, в их честь называли улицы и площади. Русская православная церковь причислила Шмореля к лику святых — его почитают как святого Александра Мюнхенского. И только письмо к Нелли так и не нашло адресата…
Иллюстрация: Владимир Капустин
Фото: AKG / EastNews, GettyImages / Fotobank, Jim Forest, Diomedia, agefotostock / Legion Media, Gryffindor / Wikimedia Commons, предоставлено обществом «Мир — центр русской культуры в Мюнхене»
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 5, май 2015, частично обновлен в июле 2023
