Весной 1874 года князь Петр Алексеевич Кропоткин, геолог и географ, член Императорского русского географического общества, поплатился свободой за преданность науке. На заседании общества 14 марта он должен был делать доклад о ледниковом периоде в Северной Европе (ждали сенсацию), но на тот же день наметили собрание еще две организации петербургских геологов, и по их просьбе выступление князя отложили на неделю.
Тем временем в столице Третье отделение вышло на след кружка революционеров-народников — чайковцев. Арестовывали одного активиста за другим. Кропоткину, пламенному агитатору-чайковцу, необходимо было скрыться из Петербурга как можно скорее. Однако ради доклада князь остался, и на следующий же день после выступления его арестовали по пути на вокзал. Так Кропоткин попал в Петропавловскую крепость, где ему предстояло два с половиной года ждать суда.
Через несколько месяцев вице-председатель ИРГО Петр Семенов (будущий Семенов-Тян-Шанский) добился разрешения Александра II на предоставление арестанту письменных принадлежностей — единственному из тогдашних заключенных Петропавловской крепости. Кропоткин смог работать над монументальным трудом о ледниках.
Два года, проведенные в сырой камере, подорвали здоровье ученого. Кропоткин боялся умереть в неволе и все чаще задумывался, как выбраться из заточения. Историю побега, достойную экранизации каким- нибудь ироничным режиссером (например, братьями Коэн), князь почти 30 лет спустя рассказал в мемуарах «Записки революционера».
План А: заговор шляп
Шанс на побег появился благодаря тому, что Кропоткин действительно чуть не умер. Вызванный в камеру врач определил, что больному осталось жить не более десяти дней, и князя перевели в отделение для заключенных Николаевского военного госпиталя. Когда Кропоткин пошел на поправку, ему разрешили часовую прогулку во дворе под надзором. Тогда-то арестант увидел открытые внешние ворота, а за ними — такую близкую свободу.
Вернувшись в камеру, на одном дыхании он набросал план побега в записке оставшимся на воле друзьям-народникам:
«К воротам госпиталя подъезжает дама в открытой пролетке. Она выходит, а экипаж дожидается ее на улице, шагах в пятнадцати от моих ворот. Когда меня выведут в четыре часа на прогулку, я некоторое время буду держать шляпу в руках; этим я даю сигнал тому, который пройдет мимо ворот, что в тюрьме все благополучно. Вы должны мне ответить сигналом: «Улица свободна». Без этого я не двинусь. Я не хочу, чтобы меня словили на улице.
Сигнал можно подать только звуком или светом. Кучер может дать его, направив своей лакированной шляпой светового «зайчика» на стену главного больничного здания; еще лучше, если кто-нибудь будет петь, покуда улица свободна; разве если вам удастся нанять серенькую дачу, которую я вижу со двора, тогда можно подать сигнал из окна. Часовой побежит за мной, как собака за зайцем, описывая кривую, тогда как я побегу по прямой линии. Таким образом, я удержу свои пять-шесть шагов расстояния.
На улице я прыгну в пролетку, и мы помчимся во весь опор. Если часовой вздумает стрелять, то тут ничего не поделаешь. Это — вне нашего предвиденья. Ввиду неизбежной смерти в тюрьме — стоит рискнуть».
Попытка № 1: плохой день
Друзьям Кропоткина, немедленно приступившим к осуществлению плана, потребовалось около двадцати верных людей и почти месяц времени. А счет уже шел на дни — заключенный выздоравливал, скоро его должны были увезти в тюрьму…
«Наконец день побега был назначен — 29 июня, день Петра и Павла. Друзья мои внесли струйку сентиментальности и хотели освободить меня непременно в этот день. Я вышел 29 июня, снял шапку и ждал воздушного шара; но его не было. Прошло полчаса. Я слышал, как прошумели колеса пролетки на улице; я слышал, как мужской голос выводил незнакомую мне песню, но шара не было.
«В тот день случилось невозможное, — пишет Кропоткин дальше в мемуарах. — Около Гостиного двора, в Петербурге, продаются всегда сотни детских шаров. В этот же день не оказалось ни одного. Товарищи нигде не могли найти шара».
План Б: часы, платок и вишни
Друзья Кропоткина не сдавались. Они придумали новый план и решили осуществить его на следующий же день.
«Мои друзья сняли также упомянутую серенькую дачу, и у ее открытого окна поместился скрипач со скрипкой в руках, готовый заиграть, как только получит сигнал: «Улица свободна». <…> «Новую систему сигналов нужно было немедленно же сообщить мне. На другой день, в два часа, в тюрьму явилась дама, близкая мне родственница, и попросила, чтобы мне передали часы. Все проходило обыкновенно через руки прокурора; но так как то были просто часы, без футляра, их передали. В часах же находилась крошечная зашифрованная записочка, в которой излагался весь план. Когда я увидел ее, меня просто охватил ужас, до такой степени поступок поражал своей смелостью. Жандармы уже разыскивали даму по другому делу, и ее задержали бы на месте, если бы кто-нибудь вздумал открыть крышку часов, но я видел, как моя родственница спокойно вышла из тюрьмы и потихоньку пошла по бульвару, крикнув мне, стоявшему у окна: «А вы часы-то проверьте!»
Как ни странно, нет единого мнения по поводу того, где пролетка подхватила Петра Кропоткина. «Дама с красным шаром» Мария Лешерн фон Герцфельдт называет в мемуарах Кавалергардскую улицу, ее гражданский супруг Иванчин-Писарев — Слоновую (в 1876 году та ее часть называлась Конногвардейской улицей, а в наши дни это Суворовский проспект), напротив фасада главного здания Николаевского госпиталя. Историк Андрей Бирюков утверждает, что ошибаются оба: экипаж подъехал по Ярославской улице.
Попытка № 2 Под звуки мазурки
Через два часа арестант вышел по расписанию на прогулку и услышал звуки скрипки. Мелодия сначала то и дело прерывалась, но, когда музыкант выдал бодрую мазурку, стало ясно: сейчас или никогда. Одним движением Кропоткин сбросил мешковатый арестантский халат (он долго тренировался, чтобы это получалось мгновенно) и, оставшись в брюках, рубашке и жилете, рванулся к открывающимся воротам.
«Друзья мои, следившие за всем из окна серенького домика, рассказывали потом, что за мной погнались часовой и три солдата, сидевшие на крылечке тюрьмы. Несколько раз часовой пробовал ударить меня сзади штыком, бросая вперед руку с ружьем. Один раз друзья даже подумали, что вот меня поймали. Часовой не стрелял, так как был слишком уверен, что догонит меня. Но я удержал расстояние. Добежавши до ворот, солдат остановился. <…>
Но главная опасность была не столько со стороны преследовавших, сколько со стороны солдата, стоявшего у ворот госпиталя, почти напротив того места, где дожидалась пролетка. Он мог помешать мне вскочить в экипаж или остановить лошадь, для чего ему достаточно было бы забежать несколько шагов вперед. Поэтому одного из товарищей командировали, чтобы отвлечь беседой внимание солдата. Он выполнил это с большим успехом.
Солдат одно время служил в госпитальной лаборатории, поэтому приятель завел разговор на ученые темы, именно о микроскопе и о чудесах, которые можно увидеть посредством его. Речь зашла о некоем паразите человеческого тела.
— Видел ли ты, какой большущий хвост у ней? — спросил приятель.
— Откуда у ней хвост? — возражал солдат.
— Да как же! Во какой — под микроскопом.
— Не ври сказок! — ответил солдат. — Я-то лучше знаю. Я ее, подлую, первым делом под микроскоп сунул.
Научный спор происходил как раз в тот момент, когда я пробегал мимо них и вскакивал в пролетку. Оно похоже на сказку, но между тем так было в действительности».
Выбежав из ворот, Кропоткин прыгнул в пролетку, где его ждал переодетый в военную форму товарищ и единомышленник, врач Орест Веймар, кучером был еще один друг, Александр Левашов. Рысак Варвар, бывшая звезда скачек, во весь опор понес их прочь от госпиталя.
В квартире единомышленниц, сестер Корниловых, на Невском проспекте Веймар и Кропоткин переоделись, выбрались с черного хода и направились туда, где с наименьшей вероятностью станут искать беглого подпольщика, — в «Донон», один из самых шикарных ресторанов Петербурга. Там они весело провели вечер, пока жандармы прочесывали квартиры знакомых и родственников князя.
***
Александр II, узнав о побеге князя, отдал приказ: «Разыскать во что бы то ни стало!» — но напрасно. Кропоткин по чужим документам выбрался в Финляндию, оттуда через Швецию в Норвегию и морем в Британию, где поселился в Эдинбурге, а потом в Лондоне. Никого из организаторов побега тоже не нашли.
В это время в России вышла монография «Исследования о ледниковом периоде», которую Кропоткин написал в тюрьме. За границей «дедушка русской революции» не только сочинял трактаты по теории анархизма, но и продолжал публиковаться в научных журналах, таких как Nature, подписываясь, правда, уже не P. K., а A. L. Скрываясь, Кропоткин жил с паспортом друга, того самого Александра Левашова, который вывез его на Варваре на свободу.
Фото: Б.Манушин / РИА Новости, Getty Images, © Участники OpenStreetMap
Иллюстрация: Владимир Капустин
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 8, август 2015, частично обновлен в июне 2023
