«Пожар способствовал ей много к украшенью»: кто виновен в гибели Москвы в огне в 1812 году — 3 версии

«Москва превратилась в бездну, в океан огня; пламя шло с севера к центру, и оно достигало самого неба; куски кровельного железа падали с колоколен и домов с грохотом на широкие мостовые…» — вспоминал пожар 1812 года офицер наполеоновских войск Дьёдонне Риго. «Самый великий, самый величественный и самый ужасный спектакль, какой я видел за свою жизнь», — годы спустя, уже в ссылке, описывал пылающую Москву Бонапарт. Пожар бушевал четыре дня, со 2 по 6 сентября (с 14 по 18 сентября по новому стилю; здесь и далее даты по старому стилю. — Прим. «Вокруг света»), были разрушены почти три четверти построек, каменных и деревянных, погибли тысячи людей.

Бедствие началось в тот же день, когда покинутую русской армией и большинством жителей Москву заняли французские войска, и сразу же пошли слухи о злонамеренных поджигателях. Города нередко горят в ходе боевых действий, но кто и зачем мог сознательно уничтожить древнюю столицу, оставленную без борьбы?

Версия первая: французские захватчики

Российская общественность послевоенных лет не сомневалась: город спалили враги. «Они сожгли Москву, а мы сохранили Париж», — за глаза обвинял французов дипломат в отставке Семен Воронцов. Император Александр I возлагал ответственность за катастрофу на Наполеона. Действительно, чего ждать от захватчиков в доставшемся им на разграбление городе? К тому же Наполеон был в гневе, когда вместо делегации представителей московской власти с ключами от древней столицы его встретили пустые улицы.

Однако пожар 1812 года чуть не стоил жизни самому Бонапарту. Въехав в Москву 3 сентября, император обосновался в Кремле. И уже на следующий день еле выбрался из окруженной пламенем резиденции по подземному ходу. Наполеон проделал опасный путь сквозь горящий город и укрылся в Петровском путевом дворце, в те времена находившемся за пределами Москвы.

В первые часы бедствия французское командование винило своих солдат, разводивших бивуачные костры вблизи деревянных построек и занимавшихся мародерством. Затем в разных районах Москвы были замечены поджигатели из местных. Пожар принял угрожающий масштаб, и французам после попыток потушить горящие здания пришлось перебраться за город. Поджигать столицу, в которой Наполеон рассчитывал расквартировать части своей армии, было бы бессмысленно и опасно.

Получается, французские войска скорее сами пострадали от пожара. Значительный урон архитектуре Москвы Наполеон нанес позже: в октябре, когда армия покидала город, он приказал взорвать кремлевские стены и постройки (к счастью, они не были разрушены полностью).

Версия вторая: генерал-губернатор Москвы Федор Ростопчин

«Это они сами!.. Какое необыкновенное решение! Что за люди! Это скифы», — восклицал Наполеон, наблюдая зарево пожара. Ему докладывали, что среди задержанных поджигателей немало московских полицейских: значит, диверсия организована властями.

Главным подозреваемым в глазах французов стал генерал-губернатор города граф Федор Ростопчин. 20 сентября Наполеон писал Александру I: «Прекрасный и великий город Москва более не существует. Ростопчин ее сжег». В пропагандистских бюллетенях Великой армии (Бонапарт диктовал их сам) сообщалось о тысячах уголовников, которых градоначальник якобы выпустил из тюрьмы и снарядил на диверсии и поджоги.

Граф Ростопчин столичный пожар не застал. Получив 1 сентября около 8 часов вечера сообщение, что город оставят без боя, генерал-губернатор отдал необходимые распоряжения, а утром 2 сентября выехал из Москвы, чтобы вернуться уже после ухода французов.

Ростопчин не раз высказывал желание оставить врагу руины. «Если бы меня спросили, что делать, я ответил бы: разрушьте столицу, прежде чем уступите ее неприятелю», — заявил он одному из генералов. Покинув город, граф демонстративно сжег свое подмосковное имение Вороново.

Сведения о подосланных им тысячах опасных преступников историк Владимир Земцов считает пропагандистским мифом французского командования: на деле по приказу графа выпустили примерно полторы сотни узников Временной тюрьмы — в основном это были несостоятельные должники, а настоящих уголовников под конвоем отправили в Рязань.

Однако накануне отъезда граф встретился с группой горожан и стражей порядка и поручил им предавать огню склады продовольствия. А также велел вывезти или испортить все противопожарное снаряжение.

Полномочий уничтожать Москву у генерал-губернатора не было, как бы ему самому ни хотелось оставить врагу пепелище. Приказ сжечь ее мог отдать только император Александр I либо главнокомандующий Михаил Кутузов, но документов, содержащих такое распоряжение, нет. Чтобы лишить врага самого необходимого, не было нужды предавать огню город целиком — достаточно было уничтожить запасы снаряжения и продуктов. Кроме того, пожар в городе обрекал на гибель тысячи оставшихся в Москве раненых русских солдат.

Если бы Ростопчин целенаправленно руководил сожжением города, это было бы явным самоуправством, а он бы выглядел хладнокровным массовым убийцей. Неудивительно, что впоследствии градоначальник всячески открещивался от геростратовой славы, хотя и называл пожар 1812 года «главнейшею причиною истребления неприятельских армий, падения Наполеона, спасения России и освобождения Европы». Граф высказывал собственную версию, кто осуществил «необыкновенное решение»: наряду с захватчиками город спалили сами москвичи.

Версия третья: общее дело

«Мы увидели зловещий свет двух, пяти, затем 20 пожаров, затем тысячу сполохов пламени, перебрасывающихся от одного к другому. В течение двух часов весь горизонт стал не чем иным, как сжимающимся кольцом», — вспоминал ночь на 4 сентября 1812 года французский офицер Бургоэнь. Малой частью очагов пожара были склады и барки с казенным имуществом, подожженные людьми генерал-губернатора. Есть свидетельства, что некоторые купцы сами спалили свои лавки с продовольствием.

Жгли дома, чтобы скрыть следы преступлений, грабители, среди них были не только захватчики, но и русские. «В числе едва 10 тысяч человек в Москве жителей оставшихся, наверно, 9 тысяч было таких, кои с намерением грабить не выехали», — сгущал краски Ростопчин в отчете министру полиции.

Однако в городе действительно было много бедняков и маргиналов, которые занимались мародерством. К местным присоединялись пришлые, в том числе дезертиры, — наравне с французами. Живший в Москве торговец Иоганн-Амвросий Розенштраух отмечал: «Тысячи солдат всех родов оружия и столько же простых людей в русской одежде были заняты опустошением лавок». Причиной возгораний могла быть и, по выражению Льва Толстого, попросту неряшливость «жителей — не хозяев домов».

«Город уже грабят, а так как нет пожарных труб, то я убежден, что он сгорит», — написал Ростопчин жене перед отъездом из Москвы. Он знал, как «помочь» столице запылать в условиях нетипично жаркой и сухой погоды конца августа — начала сентября 1812 года. Историки сходятся во мнении: приказ о вывозе противопожарного снаряжения стал самым опасным, может быть, роковым для Москвы решением.

Кроме того, перед отъездом граф сознательно распалял ярость погромщиков. В начале прошлого века историк Сергей Мельгунов охарактеризовал Ростопчина как «представителя того боевого национализма, который, в конце концов, неизбежно приводил к побуждению самых низменных шовинистических чувств».

Летом 1812 года градоначальник выпустил множество прокламаций, написанных нарочито простонародным языком; возбуждал в обществе паранойю кампанией против иностранцев и «опасных вольнодумцев» из числа соотечественников, доносы на подозреваемых в профранцузских настроениях всячески поощрялись.

Он обратился к горожанам с патетическим призывом собраться 31 августа, чтобы вместе защитить Москву от приближающегося врага, сам в условленное место не явился, однако, по свидетельству очевидца, это объявление вызвало «ужасное волнение в народе, волнение самое убийственное: стали разбивать кабаки; питейная контора на улице Поварской разграблена, на улицах крик, драка; останавливали прохожих, спрашивая: где неприятель?».

Утром 2 сентября народ, взбудораженный последними известиями, собрался у дома градоначальника. Ростопчин произнес пламенную речь и бросил на растерзание толпе юношу, обвиненного в измене лишь за то, что перевел для себя письмо и речь Наполеона из зарубежной газеты. Сам же вышел с заднего крыльца и покинул Москву. «Я поджег дух народа, — заявлял он впоследствии, — а этим страшным огнем легко зажечь множество факелов».

«Главная черта русского характера есть некорыстолюбие и готовность скорее уничтожить, чем уступить, оканчивая ссору сими словами: не доставайся же никому». Так рассуждал — впрочем, не имея в виду себя, — Федор Ростопчин о причинах поджога древней столицы соотечественниками в брошюре «Правда о пожаре Москвы». Этот труд был написан и опубликован во Франции, где бывший градоначальник жил, удалившись от дел, с 1817 года.

_{Материал опубликован в апреле 2017, частично обновлен в сентябре 2024}