В 1931 году в Лондоне был зафиксирован любопытный клинический случай. Аноним, упоминающийся под псевдонимом Вилли Андерсон, на похоронах матери начал истерически хохотать, и хотя вскоре попал под наблюдение врачей, через несколько дней скончался.
Вскрытие показало, что причиной приступа смеха стал лопнувший сосуд, который вызвал кровоизлияние, из-за чего гипоталамус и соседние области у основания головного мозга оказались сдавлены. Это было не смешно в прямом смысле слова: хотя Андерсон и хохотал без остановки, он вовсе не веселился вплоть до печального конца.
Его история демонстрирует важную разницу между смехом и юмором, то есть интеллектуальной способностью подмечать комичную сторону вещей. В ответ на хорошую шутку активируются «высшие» области мозга: височная доля — для распознавания речи, префронтальная кора — для анализа и оценки и т. д. Но дальше запускаются механизмы куда более древние и примитивные. Включаются гипоталамус и моторная кора, рот растягивается, тело сотрясают судороги.
Сам смех задействует именно их и связан с чувством юмора далеко не всегда. По данным американского нейропсихолога Роберта Провайна, менее 20% смешков у людей вызваны чем-то забавным. Большую их часть человек производит неосознанно во время обычных разговоров и в 99,9% случаев делает это в паузах между словами собеседника, не прерывая его.
Таким образом, смех редко служит реакцией на уморительную остроту, чаще играя роль «социальной смазки», облегчающей общение. Недаром в одиночестве люди смеются в 30 раз реже, чем в компании, а сам смех, в отличие от настоящего юмора, прекрасно знаком и животным.
Хохот приматов
Еще Дарвин в 1872 году писал, что «смех как выражение удовольствия или радости был присущ нашим прародичам задолго до того, как они заслужили имя человека».
Запустить эту реакцию может не только хорошая шутка, но и менее сложные стимулы, такие как совместная игра, закись азота (веселящий газ) или обыкновенная щекотка. Щекотка легко вызывает смех у обезьян, чем с удовольствием пользуются ученые. В ходе таких экспериментов ни одно животное не страдает, и даже наоборот: все подопытные веселятся, ведь в этом и суть.
Щекоча подошвы, шею и подмышки, Марина Давила-Росс из Портсмутского университета записывала смеховые вокализации человекообразных приматов (шимпанзе, бонобо, горилл и орангутанов), а также человеческих младенцев.
«В целом человеческий смех звучит мелодичнее, — заключила исследовательница. — В нем больше „воздуха“, поскольку наш голосовой аппарат лучше адаптирован к производству разнообразных гласных. У шимпанзе звук грудной, напоминающий тяжелое дыхание».
Весьма своеобразно, похрюкивая, смеются орангутаны, более далекие наши родственники. Детальный анализ этих вокализаций показал, что чем сильнее разошлись эволюционные пути человека и обезьяны, тем заметнее различается и наш смех.
Опираясь на звучание смеха, Давила-Росс даже реконструировала «древо» человекообразных приматов, которое полностью совпало с обычным генетическим. По-видимому, смех был знаком еще нашим общим предкам, жившим в основании этого «древа», не менее 15 млн лет назад.
Впрочем, некоторые специалисты уводят историю смеха в еще более далекое прошлое. Как и разум, смех в той или иной мере может быть присущ не только человекообразным, но как минимум млекопитающим.
Писк грызунов
Акустические коммуникации крыс большей частью происходят в ультразвуковом диапазоне, недоступном для нашего восприятия. Психолог Яак Панксепп обнаружил, что во время общих игр грызуны издают характерное «стрекотание» на частоте около 50 кГц (верхний предел чувствительности человеческого слуха составляет примерно 20 кГц).
Такие же звуки появлялись и в опытах со щекоткой: крысам это явно нравилось, и многие настойчиво требовали продолжения. Но звуки смеха сотоварищей привлекали их и сами по себе: лабораторные грызуны без устали жали на рычажок, который запускал запись ультразвукового «хихиканья».
Любопытно, что то же попискивание крысы издавали под действием вызывающих эйфорию препаратов и даже при прямой электрической стимуляции «центров удовольствия». Поэтому ученые пробуют использовать смех как один из индикаторов состояния грызунов во время испытаний на них новых антидепрессантов.
Однако еще любопытнее другое наблюдение: 50-килогерцевое «хихиканье» сопровождало лишь те игры, участники которых были примерно одинаковых размеров и равного положения. При встрече с заведомо более сильным партнером, когда возня грозила легко перейти в нечто по-настоящему опасное, животные издавали другие, вовсе не «радостные» звуки.
Эту особенность интерпретирует «теория безопасного нарушения», предложенная психологом из Колорадского университета Питером Макгроу. Согласно ей, смех (а позднее и юмор) возникает в ситуации, которая может выглядеть угрожающей для физического состояния или социального положения, однако на деле оказывается совершенно безвредной.
Такой смех облегчения знаком каждому, кто в детстве едва не падал с крыши или дерева, но, в последний момент нащупав безопасную опору, непроизвольно разражался хохотом. Его можно услышать и при щекотке, и во время игры между сверстниками, детьми и детенышами, которые способны лупить друг друга довольно отчаянно, однако регулярно сигнализируют смехом, что на самом деле все в порядке и можно продолжать.
Шутки Коко
Подобными вокализациями пользуются и морские млекопитающие: шведские биологи зафиксировали их у дельфинов, живущих в Кольморденском зоопарке. Серия быстрых «чириканий» с коротким одиночным свистом в конце сопровождает их игровые схватки, но никогда не звучит в настоящих, довольно опасных поединках соперничающих животных.
На YouTube легко найти с девушкой, которая танцует и ходит колесом перед стеклянной стенкой большого аквариума, пока смотрящий на нее дельфин «веселится» ее странным ужимкам. Интерпретировать эту запись сложнее: возможно, зрители приписывают животному антропоморфные черты, но не исключено, что ему действительно смешно.
Чувство комичного принято считать прерогативой человека, однако существует как минимум один надежно зафиксированный пример, заставляющий в этом усомниться. Знаменитая горилла Коко, которая всю жизнь провела в лаборатории, освоила язык жестов и демонстрировала поразительную глубину интеллекта и сложность эмоций.
Она с удовольствием смотрела нехитрые комедии и смеялась неловкости героя, поскользнувшегося на кожуре банана. Но еще поразительнее, что Коко любила пошутить и сама. Под настроение суперзвезда приматологии могла нацепить на голову плюмаж из перьев и заявить: «Я птичка».
Однажды незаметно для экспериментатора Коко спутала его шнурки и посоветовала: «Беги», ожидая, пока тот упадет самым забавным образом. Более того, на просьбу назвать что-нибудь тяжелое она ответила: «Камень», а подумав, прибавила: «Работа».
Для гориллы такой каламбур — вершина остроумия. Он может свидетельствовать о том, что у человекообразных имеется не только смех, но как минимум зачатки чувства юмора. Недаром автор книги «Эмоциональная жизнь животных» Марк Бекофф считает, что смех и юмор не стоит воспринимать как двоичную величину: ноль или единица, либо нет, либо есть.
Двигаясь в прошлое, изучая животных, все менее близких к человеку, мы вряд ли обнаружим определенный момент, в который смех «включился», словно лампочка. Этот свет загорался постепенно: возможно, что его проблески появились еще у примитивных млекопитающих.
Однако в полной мере юмористический потенциал раскрылся лишь у человека. Подключив к делу свой сложный мозг, он расширил пределы смешного от примитивной щекотки и детских игр до политической сатиры и мемов, уже непонятных ни дельфинам, ни даже умнице Коко.
Фото: NATURE PL / LEGION-MEDIA, SOLENT NEWS / LEGION-MEDIA, ISTOCK, SPL / EAST NEWS, NATURE PL / LEGION-MEDIA
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 4, апрель 2020, частично обновлен в июле 2022
