Агония ржавых руин: как Детройт из великого города превратился в великую помойку

Если бы Детройт был раскурочен ураганом типа «Катрины» или смыт чудом возникшим в Великих озерах цунами, то вы бы знали об этом городе куда больше. Но Детройту не повезло: он угасал медленно и одиноко, и единственным, на что мир соизволил обратить внимание, были недавние судороги местного автопрома — того самого, благодаря которому в 1960-е город стал четвертым по величине в Америке.

Город без домов

Оттуда, где я стоял, было видно, как зубья на ковше экскаватора мягко входили в просевшую крышу, как под ударами рассыпались почерневшие после пожара стены. За бесславным концом жилища, куда в 1960-х въезжала полная радужных надежд семья какого-нибудь фордовского работяги, наблюдали несколько трудных подростков, вылезших непонятно через какую дыру из заколоченного дома напротив, и пожилой мужчина в утепленном комбинезоне, присевший на ступеньке крыльца рядом со сваленными в кучу лысыми покрышками. «Он уже давно нежилой стоял, вот на Хеллоуин его и подпалили», — сообщил он равнодушно. В Детройте на так называемую Чертову ночь проказничают с размахом: в прошлом году сожгли более 150 домов. По здешним меркам это еще немного: лет десять назад на Хеллоуин 500–800 поджогов было нормой.

С жертвами огненных игрищ проблем нет: сегодня каждый пятый дом в Детройте нежилой — жги не хочу. При дефиците бюджета в 400 миллионов у города нет средств ни латать, ни сносить ветхое жилье. Казны еле хватает, чтобы обеспечивать пока еще жилые районы уборщиками мусора, пожарными и полицией. К 2013 году, когда закончится срок избрания нынешнего мэра, запланировано снести 10 тысяч построек — куда меньше, чем требуется. Но уже сегодня отъедешь от центра на милю с небольшим — и улицы становятся похожи на рот шамкающего старика, в котором дырок больше, чем зубов. Кое-где на целый квартал приходится два-три дома, опять же не всегда жилых и часто подгоревших, так что ковш экскаватора или бульдозера только облегчил бы их страдания.

Иногда между домами под тонким снежком угадываются огороды, на некоторых пустырях стоят парники, на других — целые рощи из фруктовых деревьев. «Урбанистское фермерство» не просто пользуется в Детройте успехом: это необходимая составная повышения благосостояния жителей, как дачи для городского населения России. Кстати, голландский документалист Борис Геррец уже снял фильм-сравнение про городское земледелие в Детройте и Питере. Только в Детройте не надо томиться в элект­ричке, чтобы повкалывать на своем участке: припасть к землице можно в черте города, особенно на восточных окраинах, где осталась лишь пятая часть домов. В районе с издевательским названием «Рекавери-парк» (recovery — выздоровление, восстановление) возникает абсолютно сюрреалистичное ощущение: строго под прямыми углами пересекающиеся асфальтированные улицы — и ни одного дома!

Негламурная жизнь

А ведь в свое время Детройт называли «городом домовладельцев», где на мили тянулись кварталы аккуратных домиков за белыми штакетниками, этакие требующие к себе почтения производные от пяти десятилетий господства автомобильной промышленности в американской экономике. Они стояли так прочно и так оптимистично, что и подумать было нельзя, что когда-то будет по-другому. В одном из таких домов до сих пор живут сестры-пенсионерки Бетти и Клодет. У них шел дым из трубы, и я остановил машину. «Нас никто не беспокоит, и мы никого не трогаем», — сказала Бетти, глядя на меня с легким недоверием. Трогать и беспокоить в любом случае некого: в квартале, где раньше было 26 домов, остался только дом старушек. «Нам газон летом косят. А вот дальше в высокой траве и кустах кто только не водится! И лисы, и фазаны, и еноты... Из других районов приезжают на енотов охотиться, а мясо потом продают». Пару лет назад, осенью, когда трава подсохла, были пожары, и как-то утром Клодет наткнулась на обгоревший труп бомжа, не в добрый час решившего подремать в зарослях. Невзирая на это, сестры никуда уезжать не собираются: они живут здесь почти 55 лет, да и много им за дом не выручить.

Половина домов на рынке недвижимости Детройта выставлена меньше чем за 7 тысяч долларов, а многие можно купить за 100–200 долларов! «Ты тут поосторожнее шляйся! — сказал мне бывший халдейский беженец из Ирака, а нынче лавочник Бассам. — Твой „Никон“ подороже многих из этих домов будет». Свое жилье он купил за 800 долларов, но, пока чинил дыру в крыше, сделанную пожарными, чтобы потушить поджог, устроенный прежним хозяином, чтобы выйти из кредиторских обязательств, из дома увели батареи и трубы. Да, в Америке, как и в России, пользуются спросом металлолом и электропроводка, и за ними охотятся. Бывает еще, что черные детройтцы охотятся за иноземцами типа Бассама и его бангладешскими коллегами, которые не боятся вселяться в опустевшие и преимущественно негритянские кварталы, открывая там магазины или заправки.

Постапокалиптические пейзажи можно встретить почти во всех районах умирающего мегаполиса, а люди продолжают уезжать

Выходки бандитов выглядят вдвойне неблагородно, ведь если бы не иммигранты, то купить еду в неблагополучных районах было бы невозможно: все сети супермаркетов из Детройта давно по-тихому смылись. Но и Бассам помимо чипсов, кока-колы и пива мало чем торгует, так что местное население нездорово толстеет, даром что почти поголовно сидит на пособиях. За нормальной едой те, у кого есть деньги на бензин, все равно вынуждены ехать в пригороды или по субботам на Восточный рынок, где я видел ящики овощей с наклейкой «Выращено в Детройте». Можно еще выращивать все самим и енотов жарить.

Постапокалиптические пейзажи открываются в разных концах этого мегалополиса площадью 357 квадратных километров. В середине прошлого века тут жили 2 миллиона человек. Сегодня детройтцы заключают друг с другом пари по результатам только что проведенной переписи населения: осталось их больше или меньше 800 тысяч? Город продолжает терять по 10 тысяч душ в год. В даунтауне, рядом с современными башнями «Центра Возрождения», куда переехала штаб-квартира «Дженерал моторс», стоят красавцы небоскребы 20–30-х годов прошлого века. Такие уже почти не сохранились в других городах Америки, где вместо них понастроили новых высоток. А здесь около двухсот зданий, входящих в Национальный исторический регистр, стоят пустыми. В помещении некогда роскошного Мичиганского теат­ра устроена парковка, но лепной потолок сохранился. На заколоченном «Метрополитен Билдинг», где в лучшие годы было засилье ювелирных магазинов, граффитисты-скалолазы написали слово Love . Но только любви этим уникальным зданиям мало, и многие из них пошли на слом.

Подъем и крах

А ведь с 40-х по 60-е годы прошлого столетия не было в мире другого места, где индустриальные возможности человечества вселяли бы столько оптимизма. Люди приезжали в Дет­ройт, становились к конвейеру, зарабатывали на машину, потом покупали дом, катер и умирали с улыбкой на устах. И с сердцем, исполненным благодарности к Генри Форду, который впервые применил здесь этот самый конвейерный метод и сделал из Дет­ройта мировую автомобильную столицу. В 1914 году он объявил об удвоении жалованья до пяти долларов в день, и сюда ринулись тысячи людей из Америки и из-за океана. Пять долларов были огромными деньгами. Тогда выпускаемые ими «форды» стоили по триста! В 1927 году на заводах Форда в Детройте и пригородах работали сто тысяч человек, и по объему поступавших в казну налогов город шел вторым в стране. Он обзавелся небоскребами и особняками, театрами и стадионами, здесь родился знаменитый лейбл «Мотаун», под которым записывались Майкл Джексон и Стиви Уандер. Казалось, что дальше может быть только лучше, и даже расовая проблема не жгла так остро.

Как раз массовый автомобиль и национальная сеть хайвеев и способствовали упадку Детройта. Вкусившие мобильности детройтцы стали уезжать из города, средний класс предпочитал селиться в пригородах, туда же перемещалось и производство. Деиндустриализация и расовая сегрегация только способствовали оттоку. Белые детройтцы считали, что раз черные дет­ройтцы трудоустроены и владеют недвижимостью, то бунт, подобный тому, который потряс Лос-Анджелес в 1965 году, здесь невозможен. Они ошиблись. Детройтские беспорядки летом 1967-го вошли в американскую историю как одни из самых кровавых: 43 человека было убито, 7200 — арестовано. После этого за два года город потерял около 200 тысяч белых жителей. В начале 1970-х была проведена неудачная попытка интеграции, когда школьников из белых районов возили автобусами в школы, расположенные в черных районах, и наоборот. После серии подобных человеколюбивых экспериментов оставшееся белое население подалось в пригороды, где с интернационализмом так не усердствовали. В 1973 году образовавшееся черное большинство выбрало первого черного мэра, Колмана Янга, который взял себе кличку MFIC («Мазерфакер ин чардж»), пробыл у руля двадцать лет и гордился, что в его правление город достиг небывалой автономии — «Мнение белых пригородов нам по фигу». Ну, а белые пригороды сложили с себя всякую ответственность за то, что происходило с Детройтом.

Мэр Колман Янг, носивший кличку «Мазерфакер ин чардж», гордился тем, что мнение белых пригородов ему по фигу

В 1980 году руководство «Дженерал Моторс» поставило Колману ультиматум: либо мы уводим производство из Детройта, либо в течение 18 месяцев город дает нам участок для нового завода на месте заброшенного завода «Додж», где будут созданы 6500 рабочих мест. Загвоздка была в том, что до Второй мировой автопроизводство размещали в многоэтажных зданиях: на верхнем этаже начинали с шасси, а с первого выезжал уже готовый автомобиль. Но современная сборка идет в одной плоскости, и площадей старого завода стало мало. Прикрываясь законом, дающим местному правительству особые полномочия ради блага большинства, Колман приступил к сносу 1500 домов в районе Полтаун, где жили 3500 пожилых польских эмигрантов, афроамериканцев и выходцев с Ближнего Востока. Жители объединились и подали в суд. Суд штата Мичиган встал на их сторону, но Верховный суд поддержал мэра. На сопротивлявшихся пошли психологической атакой: воду отключили, пожарные и полиция не показывались. Когда все здания снесли, осталась стоять только церковь Непорочного Зачатия, где заперлись ксендз и старушки. В День взятия Бастилии, 14 июля 1981 года, ее дверь сорвали тягачом, а протестовавших полицейские вынесли на руках. И Полтауна больше не стало.

Танцы с автопромом

Понятно, что строить политическую карьеру в городе, где все крутится вокруг автопрома, и не подпевать «Форду», «Джи Эм» и «Крайслеру», а также ставшему их «шестеркой» профсоюзу, невозможно. Все, что могло негативно сказаться на доходности «большой тройки», было нежелательно и для Детройта. Проф­союз, впрочем, не встал на сторону производителей на слушаниях в Конгрессе в 1990 году по поводу повышения экономичности американских машин — профсоюз требовал, чтобы сборщик доходной «Джи Эм» получал столько же, сколько и сборщик едва сводящего концы с концами «Крайслера». Высокая стоимость труда сделала Детройт непривлекательным для развития иной промышленности, а пренебрежение рыночными реалиями подкосило конкурентоспособность автопрома. Сегодня каждый третий детройтец сидит без работы. Он и рад бы устроиться на меньшие деньги, да только некуда.

На заводе на месте Полтауна 3500 рабочих вместо 6500 обещанных делают экологически чистый флагман «Джи Эм» — «Шевро­ле-Вольт», признанный «лучшей североамериканской машиной года» на детройтском автосалоне 2011-го. В прошлом году выпустили всего 51 тысячу «Вольтов» — спрос на них невелик. Я попал в Детройт во время автосалона и покатался на этом электрокаре: он разгоняется так же уверенно, как гольф-карт. Может, и не благодаря «Вольту», но считается, что автопром выкарабкивается. В прошлом и позапрошлом годах на автосалоне не арендовали таких площадей, не строили двухэтажных павильонов, не ставили сексапильных промогерлз. Вместо этого «Джи Эм» и «Крайслер» просили у правительства дотаций. Подкорм пошел коню впрок. Сегодня, похоже, над «большой тройкой» тучи развеялись: на третий квартал 2010 года чистый доход «Форда» составил 6 миллиардов долларов, «Джи Эм» — 4 миллиарда, да и «Крайслер» в плюсе. А когда «Форд» в первый день салона объявил о создании 7 тысяч рабочих мест в Америке, пресса понесла миру благую весть о том, что больной поправился. (Но мир больше заинтересовался заметкой о том, что с выставки умудрились увести представительскую «бэху» стоимостью 94 тысячи долларов.)

После флюоресцирующих авто, от которых было больно глазам, взгляд отдыхал на заснеженных пустотах в центре города. Напрашивалась мысль, что не все, что хорошо для автопрома, хорошо сегодня для Детройта. Рассчитывать на то, что «Вольты», джипы «Чероки» и грузовички «Форд-150» вытащат Детройт из ямы, — не приходится. «Двух миллионов населения в Детройте больше не будет — это точно. Мы продолжаем терять по 10 тысяч человек в год... Надо попытаться удержать тех, кто еще здесь. Город нужно сделать меньше, но лучше, а не пробовать воссоздать в прежних границах. Вместо того чтобы за копейки пускать с молотка нежилые дома в живых районах, город мог бы отдавать их живущим в вымирающих частях города и освобождать от уплаты налогов на первое время», — сказал мне Джон Моук, профессор местного Университета Уэйн. Пока я его ждал в недавно открывшейся в даунтауне пивоварне, до меня вдруг дошло, что в рабочий полдень улицы безлюдны и машин на них мало. «Да, это не Нью-Йорк, про который говорят, что «двадцать метров пройдешь — двадцать долларов потратишь», — улыбнулся Джон.

Яблони на пустырях

Тем не менее за мыслью, что хуже уже не станет, приходит соблазн начать вкладывать в город. Пока в горсовете дискутируют, детройтцы берутся за дело сами. Чаще всего инициатива исходит от района, от отдельной улицы, как было с Хайдельберг-стрит, которую художник Тайри Гайтон раскрасил яркими красками и превратил развалюхи в частокол из инсталляций. Теперь туда валят туристы. Тут и там возникают фермерские кооперативы, объединения по полезной утилизации пространства, вторсырья и навыков. Открываются бизнесы вроде хлебопекарен, пита­емые общиной и питающие ее.

Харизматичного Фила Кули знают в Детройте все, с кем я заводил разговор о судьбе города. Поработав моделью для Луи Вит­­тона, Фил вернулся в Детройт семь лет назад, взял на пару с братом ссуду в 200 тысяч долларов и купил три здания на Мичиган-авеню. Поднаторел в плотницком деле, добавил еще денег и пота и открыл в одном из них ресторанчик «Слоуз», где, несмотря на будний день и сильный снегопад, дым стоял коромыслом. Сам Фил живет над рестораном, в соседнем доме — риелторская контора брата («Ему каждый день звонят, интересуются домами проштрафившихся кредиторов»), а третий он обустроил под мастерские и пустил туда бесплатно художников. «Здесь мне никто не говорит, что у меня нет опыта. Тут можно пробовать и делать ошибки!»

Нынешний мэр Дэвид Бинг назначил Фила посредником между городской администрацией и такими же, как и сам Фил, молодыми увлеченными гражданами, полными неординарных идей по выходу из кризиса. Потому что стандартными методами ситуацию не разрулить. Кули, например, не берет первые три-четыре года денег с предпринимателей, художников и лавочников, которых он зовет открывать мастерские, бизнесы и магазины в купленных им домах. «Проблема не в бедных, проблема в миллионерах, которые покупают недвижимость и сидят на ней, надеясь, что она подскочит в цене, вместо того чтобы самим этому помочь. Если в магазины придут покупатели, в заброшенные кварталы вернется жизнь». Он устраивает кулинарные фестивали и фуршеты в покинутых зданиях, собирается разбить парк перед заброшенным Мичиганским вокзалом, учит других, как обустроить Детройт. Пока мы беседовали, ему наперебой звонили. Одним он объяснял, как получить лицензию на продажу спиртного, а другим — где найти бывшую в употреблении древесину.

Здесь будет город-сад?

Ресторанчик Кули находится как раз напротив вокзала, последние поезда с которого ушли в 1988 году. Сегодня этот гигантский 18-этажный остов, в котором нет ни одного целого стекла и кучкуются бомжи, является местом паломничества для приезжих фотографов. Уж больно символично оно иллюстрирует упадок индустриальной цивилизации. Кули и его единомышленники окрестили этот жанр «порнографией развалин». Их драйв манит в Детройт предпринимателей, художников и музыкантов: нет другого крупного города в Америке, где богемные маргиналы могли бы себе позволить дома и мастерские. В Расселлее в бывших фабричных помещениях площадью около 100 тысяч квадратных метров вольготно себя чувствуют 150 мелких предпринимателей: школа танцев живота, свечной заводик, звукозаписывающие студии... Едут в Детройт и из других стран. Встреченные мною молодые берлинцы клялись, что такого подъема они не видали со времен падения Стены. Лондонский граффитист Бэнкси уже два раза оставлял свои шедевры на здании бывшего завода «Паккард» (оба раза стену с ними вырезали и увозили желающие заработать). Местные партизаны от искусства Стив и Дорота Кой, прячущие лица за позолоченными противогазами, разрисовывают заколоченные здания; последний их проект — неоновый знак «Свободных мест нет» на заброшенном отеле. Мэтью Барни выбрал Детройт для перформанса «Древние вечера», в котором разбитый «Крайслер-Империал» 1967 года изображал египетского бога Осириса на развалинах моторостроительного завода. Такого сгустка творческой энергии не ждешь от города с самым высоким в Америке процентом нераскрытых преступлений.

Детройт сегодня похож на большой холст, на котором кто угодно может нарисовать что угодно — было бы желание

В середине зимы и под серым небом Детройт похож на большой холст, на котором можно много чего нарисовать — было бы желание. Чувствуется, что желанию тут верят больше, чем правилам, и в атмосфере свободы на фоне развалин полувекового индустриального упадка приобретает очертания новая американская причудливая мечта. Мечтатели уже вгрызаются в ландшафт, хотя не только удвоенного, но и вообще никакого жалованья им тут не обещали. Один из приятелей Фила Кули, рекламист Тоби Барлоу, переехавший в Детройт из Нью-Йорка, сказал: «Хочешь пробиться в Нью-Йорке? Бог в помощь, сотни людей уже носились с твоей идеей и благополучно провалились. Детройт же как чистый лист!»

Материал опубликован на сайте Maximonline.ru