Я начал играть в футбол в детском саду. То есть, может быть, даже раньше, но просто то, что играл в детском саду, — помню точно. Шумные подвижные игры воспитательницами не приветствовались. Что, в общем, понятно. Неизвестно, куда полетит и прилетит мяч, бег чреват падениями, сама игра приводит к перевозбуждению. А перевозбужденные дети — это плохо. Идеал любой воспитательницы — порядок и покой, без криков, беготни и необузданных страстей. Тихий час.
Играющие в футбол заранее вызывали подозрение. Как мои друзья, которых трудно забыть, хотя бы потому, что их звали Андрей Пятницкий и Саша Субботин. Точнее, подозрение они вызывали еще до всякой игры, причем по разным причинам.
У Пятницкого был вечный насморк, постоянно текло из носа, и уже этим он вызывал раздражение. У Субботина из носа не текло, но он был скандалистом и истериком. Даже в мирное, не футбольное время. Короче говоря, футбол в детском саду жестко пресекался. Может быть, именно это превращало его в настоящую страсть.
Я играл в футбол в школе, в университете и после университета. Во дворе, на пустырях, на асфальте, на земле, на снегу, на гандбольных площадках (ни разу, кстати, не видел, чтоб на них кто-то играл в гандбол), хоккейных коробках, на пляже, в спортзале, в школьных и не школьных коридорах, в классах, комнатах и даже на газонах, которые отдаленно напоминали настоящие футбольные поля.
Мне служили воротами самые разные сооружения — ящики, коробки, два брошенных на землю портфеля, два дерева или два вбитых колышка. И даже настоящие футбольные ворота, из-за своих размеров казавшиеся нереальными. Я играл в любую погоду и во все времена года. На довольно короткий период хоккей вытеснил желание играть в футбол зимой. Они, футбол и хоккей, вообще были конкурентами в моем детстве и юности. Победил футбол, сегодня это, по-моему, очевидно.
Я играл босиком, в ботинках, тапочках, кедах, сапогах и даже в бутсах. Играл консервной банкой, шишкой, куском льда, мячами всех сортов и размеров: теннисным мячом, мячом для водного поло (с такими отвратительными пупырышками, которые оставляли характерные следы на теле), бесчисленными резиновыми мячами, мячами волейбольными. Мячом якобы футбольным, в который вставлялась резиновая камера с соском, через который камера надувалась, а сосок затем зашнуровывался. Ну и настоящими футбольными мячами, разумеется.
До сих пор, когда я вижу на земле что-нибудь шарообразное, мне невольно хочется испытать его как футбольный снаряд. Попросту говоря, ударить по нему ногой. Впрочем, это вполне естественный соблазн, лишний раз доказывающий, что футбольный инстинкт — базовый, заложенный в нас самой природой.
***
Может быть, поэтому футбол-игра и футбол-зрелище столь родственны друг другу. То есть, по сути дела, они одно и то же. Точнее так: смотреть футбол — почти в него играть. Футбол, увиденный со стороны (и в данном случае неважно, на экране или на стадионе), будоражит, захватывает не меньше и уж точно пробуждает столь же сильные страсти.
Конечно, футбольное поле — сцена. Это очевидно. Для наслаждения пьесой (для увлечения мистерией, если хотите) вовсе не обязательно быть актером. Напротив даже — ведь играют для тебя, а это совсем другое чувство.
Футбол, как всякое настоящее искусство, построен на условностях. Все футбольные аксиомы — размер поля и футбольных ворот, количество игроков, аут, угловой, положение вне игры, все эти разрешения и запреты всегда имеют некоторую долю относительности и несовершенства. И удалить это несовершенство, достичь, так сказать, научной объективности невозможно без вреда для самого футбола. Что так чудесно доказал VAR. Я даже не знаю, с чем это Ви-Эй-Ар можно сравнить. Единственное приличное, хотя и не вполне точное сравнение, которое мне приходит в голову, — это прерванный половой акт. Нет, ну правда…
Футбольные условности легко преодолеваются в стихийном футболе, где что угодно может быть воротами, где нет боковых линий, не говоря уже о положении вне игры, где неожиданно появляются «три корнера — пенальти», «вратари-гонялы» и прочее. Здесь царствует Дионис.
В футбольном зрелище Аполлон побеждает (или стремится победить) Диониса. Страсти, крики и вакхическое пение, размалеванные лица, обнаженные торсы, знамена и файеры — лишь обрамление действа. Это все на трибунах. На него (на обрамление) тоже можно медитативно смотреть со стороны.
Я помню, как во время одного из матчей на чемпионате мира в 1978 году в Аргентине — его комментировал Владимир Маслаченко — пошел настоящий тропический ливень. Просто стена воды. Маслаченко пришел в неописуемый восторг. Он кричал: «Вы не представляете, что здесь творится». И, собственно, эти крики сами по себе давали достаточно ясное представление, что именно там происходит. И это тоже было частью футбола.
Я бы даже сказал так: истинный гурман футбольного созерцания подавляет или сдерживает в себе рвущуюся изнутри оргийность. Он наслаждается чистой красотой игры. Эта красота, опять-таки, как в настоящем искусстве, условна и необъяснима. Почему мяч, прилетевший в девятку, удачный финт, изящная комбинация, точный пас вызывают прилив радости. И могут даже привести в экстаз. Потому что это совершенство и красота.
Как писал Александр Сергеевич Пушкин:
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности и тайного волненья?..
Нет, не могу. Но при этом могу смотреть с явным волнением и нескрываемым восторгом.
Этих моментов свершившегося футбольного чуда, конечно же, ждет и жаждет настоящий ценитель футбола. Но как мудрый и тонкий созерцатель, как гедонист и знаток, он видит не только эпизод, но читает всю игру, в ее неожиданных кружевах и хитросплетениях. Он следит за сюжетом, за интригой, за развитием, за случайностями, которые могут оказаться роковыми. Или лишь казаться таковыми. То есть за действием во всем его объеме.
Он бескорыстен в своем созерцании, даже если его симпатии на стороне одной из команд, даже если он вместе со своими любимцами испытывает горечь поражения.
Впрочем, не знаю. Красивый гол, забитый в ворота твоей команды, может, уже и не кажется таким красивым…
Здесь ведь вот еще какая важна вещь. Собственно, боление. Раньше, когда список команд по существу ограничивался «Спартаком», «Динамо», ЦСКА… я просто, кажется, по взгляду на человека, мог понять, за кого он болеет. Боление, на мой взгляд, вещь скорее наследственная, чем социальная или благоприобретенная. Хотя… Я вот, например, болел за «Спартак», как и мой отец.
Он смотрел футбол, может быть, даже с большей серьезностью, чем играл на скрипке. Поставленная рядом пепельница медленно наполнялась окурками. Пальцы рук мелко дрожали. Лицо было взволнованно-серьезным. Он весь уходил туда, в тогда еще черно-белый экран телевизора. Он смотрел молча, изредка взрываясь отдельными восклицаниями, восторженными или гневными. Таким я его видел разве что на рыбалке. Родственные вещи, между прочим. Опасный момент, ожидание гола — как ожидание поклевки, предчувствие рыбы.
Это было высокое боление или возвышенная болезнь футболом. Его любимый «Катрапс» был частью его эстетической, даже экзистенциальной системы. Это старая, почтенная школа переживания футбола. Академическая, я бы сказал.
У каждой команды есть свой характер. И это уж точно почти невозможно объяснить. И этот характер дороже всего. У игроков — то же самое. О многих, кого я не видел, мне рассказывал отец. О Стрельцове, например. Легендарном Стрельцове, который боль целого поколения (я застал Стрельцова лишь по его возвращении в футбол).
Многие стали моими кумирами. Давид Кипиани, о котором несравненный Котэ Махарадзе говорил: «Интеллигентный игрок. Знает английский язык». Невообразимый, из какой-то сугубо реалистической прозы взятый Виталий Старухин из «Шахтера», которому вратарь Юрий Дегтярев, выбивая мяч от ворот, кричал на все поле: «Бабуля, лови!». Мастер, профессор футбола Юрий Гаврилов.
Я помню, как спартаковские болельщики с бурным восторгом встречали каждое появление на поле Михаила Булгакова. Он выходил чаще всего на замену. Под тринадцатым номером. Небольшого роста и — иного слова не подберешь — необыкновенно обаятельный. Он не то чтобы хорошо играл, но внушал какую-то невероятную симпатию.
Или Федор Черенков, всеобщий любимец. Если угодно — гораздо больше, чем просто футболист. Характер всегда проявляется в игре, но чтобы с такой силой! Федор Черенков, не отличавшийся какими-то особенными физическими данными, с как будто неуклюжей, почти болезненный пластикой, хочется сказать, почти юродивый в футболе. И великий, и неповторимый.
Футбольный гений на поле не циркач или фокусник, не виртуоз (хотя и это тоже). Он не просто отбывает номер, не твердит заученное. Он живет, думает, придумывает, импровизирует. Он всегда в кругу случайностей, неожиданных помех. Он виден сразу, в каждом движении, в невероятной свободе и невольно вызывает восклицание: «Как он это сделал?!»
Раньше игрок был привязан к команде. В отечественном футболе в особенности. Переход знакового игрока в другую команду был редкостью, почти нонсенсом (ну если не считать переходов из одной лиги в другую или в ЦСКА, за что этот клуб и заслужил свое известное народное прозвище). Это воспринималось как измена, подрыв командного духа, клубной идентичности. Сейчас это не так. Или не совсем так, если не принимать во внимание реакции фанатов. Клуб (стиль, характер игры, традиции) стал понятием более условным или более размытым, как будто отделившимся от игроков и тренера. Это с одной стороны. С другой — любопытно наблюдать, как меняется футболист при переходе из одной команды в другую. А ведь меняется же за редким исключением.
***
Футбол стал глобальным, избыточным. Иногда кажется, что его слишком много. Более атлетичным — почти все игроки теперь такие накачанные, крепкие, скульптурные. Более схематичным. Хотя, еще Высоцкий пел:
Мяч затаился в стриженой траве,
Секунда паузы на поле и в эфире.
Они играют по системе дубль-ве,
А нам плевать, у нас четыре–два–четыре.
Ну да. Расстановка игроков, тактика — возводятся в ранг футбольной науки, если послушать футбольных комментаторов: «замена по позиции», «опорная зона». Еще статистика — тоже важная вещь. Может быть, это и есть понимание футбола. Мне-то, впрочем, кажется, что это лишь длящаяся попытка его формализации. Потому что были уже разные откровения: и бельгийское искусственное положение вне игры, и голландский тотальный футбол, и тики-така «Барселоны», и «припаркованный автобус» Жозе Моуриньо. И все это не более чем прием в искусстве, который не может быть его абсолютизацией.
Если бы тренеры могли управлять игроками. Тогда да. Но футбольный тренер даже не дирижер оркестра.
Футбол стал эпохой, мифом, вселенной, со своими героями — от Пеле до Месси, от Марадоны до Рональдо, от Старухина до Дзюбы, от Сократеса до Левандовского, от Кройфа (Круифа) до Ярцева.
От Москвы до замка Иф
Ярцев лучше, чем Круиф.
Скандировали мы когда-то.
Он вобрал в себя абстрактную живопись, театр, балет, цирк, карнавал, он соединил в себе безумие толпы и молчаливое созерцание, серьезное занятие и детскую игру. Он завоевал весь мир. У него нет конкурентов. Ну что ему противопоставить: хоккей, гольф, теннис, баскетбол, снукер, фигурное катание? Нет, все это в лучшем случае лирика перед великим эпосом.
И потом. В футбол играют ногами и головой. Разве не странно?
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 8, ноябрь 2022
