- Источник:
- Wikimedia Commons
Француженка в обмороке откидывается назад. Ее глаза закрыты, грудь в корсете выпячена вперед. Над ней, толпясь, склонились несколько бородатых джентльменов. В центре сцены, изображенной на картине 1887 года «Клинический урок в Сальпетриер», седовласый мужчина в черном костюме указывает на нее жестом. Он иллюстрирует ее позу: пассивную и безвольную, тело перекинуто через руку ассистента и выгнуто дугой. Это классическая поза истерика. Картина на десятилетия станет культовым изображением истерии.
Седой мужчина на полотне — Жан-Мартен Шарко, невролог и директор Сальпетриер, психиатрической лечебницы под Парижем. Он получил известность благодаря выявлению таких заболеваний, как рассеянный склероз, афазия, синдром Туретта и боковой амиотрофический склероз (БАС), который во Франции до сих пор иногда называют болезнью Шарко.
Но его любимым увлечением всегда была истерия. В XVII веке она чуть не умерла недостойной смертью, запутавшись не в науке, а в колдовстве и демонах. Шарко возродил ее из пепла. Другие высмеивали истерию как болезнь ведьм и симулянтов, а он утверждал, что на самом деле это органическое заболевание — просто оно поселяется в мозге, а не в репродуктивных органах.
Ко времени Шарко психиатрические больницы вроде Сальпетриер распространились по всей Европе, и многие из них были заполнены так называемыми истериками. Стандартные методы лечения XIX века оставались ничуть не менее жестокими, чем в Древней Греции: пиявки, таблетки, мышьяк, опиаты, принудительная рвота.
У Шарко были свои подходы. Каждый вторник в созданном им для этой цели амфитеатре на пятьсот мест он демонстрировал истерический приступ, гипнотизируя пациентку звуками гонга или камертонов. Он стал считать эти приступы прекрасно поставленным танцем, длящимся пятнадцать-двадцать минут, в котором жертва выполняет одни и те же шаги: негнущаяся, прямая поза, пафосные, похожие на цирковые жесты рук и ног (Шарко был большим поклонником цирка) и, наконец, падение в обморок по дугообразной траектории. Он проиллюстрировал эти этапы цветным мелом на доске.
Демонстрации Шарко были драматичными и слегка эротичными, с обилием корчей и стонами. Он утверждал, что может остановить приступ с помощью экспериментальных методов вроде гипноза, «животного магнетизма» и электричества. (Кроме того, он считал, что истерические припадки можно вызвать или остановить путем надавливания на яичники, и изобрел для этого жуткое с виду устройство под названием «компрессор яичников».) В итоге его представления объявили мошенничеством, и истерия как диагноз в Париже исчезла. Но это не помешало одному молодому неврологу принять эстафету.
В 1885 году одним из слушателей Шарко был студент-медик по имени Зигмунд Фрейд. Он работал тогда в неврологической лаборатории Эрнста Брюке, где сравнивал мозг лягушек, раков и миног. А в Париж приехал на полгода поучиться у Шарко. Как и другие зрители, Фрейд был ошеломлен увиденным.
Особенно его заинтриговали выводы Шарко о мужских истериках и его попытки показать, что болезнь возникает не из-за матки, а из-за какого-то невидимого повреждения нервной системы. В своих наблюдениях он пошел дальше: по его мнению, в основе болезни лежала не физическая травма, а «психологический шрам, образовавшийся в результате травмы или подавления», который проявлялся в физических симптомах.
Фрейд вернулся в Вену, желая убедить коллег в достоинствах гипноза при лечении истерии. Но когда начал читать лекции о мужской истерии, его встретили насмешками. «Дорогой мой, как же можно говорить такие глупости? — сказал ему один скептически настроенный пожилой хирург. — Hysteron (sic!) означает „матка“. Как же мужчина может быть истеричным?» Фрейд не согласился. Он писал, что связывать истерию с маткой ошибочно. Само это слово — «осадок преодоленного уже в наши дни предрассудка, связывающего неврозы с заболеваниями женского полового аппарата».
Он утверждал, что истерические симптомы вроде нервного покашливания, болезненного дыхания, мигрени, тревожности и немоты могут поражать и мужчин, и женщин. «Истерия ведет себя так, будто анатомии не существует или она ничего о ней не знает», — писал он в 1893 году.
Фрейд поменял симптомы местами: теперь не менструальные проблемы вызывали тревогу и неврозы, а сами они проявлялись в биологических симптомах. Матка стала блуждающей уже не в буквальном, а в метафорическом смысле.
Истерия для Фрейда стала ступенькой. Вырвав болезнь у врачей, он смог приступить к своему главному проекту: показать, что все неврозы рождаются в уме и, в частности, в травмирующих сексуальных воспоминаниях или сексуальном конфликте.
Истерия послужила доказательством его аргумента о том, что, заставляя пациентов заново переживать травмирующие воспоминания, он может избавить их от неприятных физиологических симптомов.
В 1895 году он и его коллега, венский врач доктор Йозеф Брейер, опубликовали «Исследования истерии», где Фрейд впервые изложил свой тезис. «Истерики, — заключали они, — страдают главным образом от воспоминаний». Иными словами, все у них в головах.
Неудивительно, пожалуй, что отход от биологического объяснения причин и обвинение женщин в их заболеваниях совпал с подъемом феминизма первой волны в Европе и борьбой за избирательные права. По мере того как женщины стали активнее участвовать в общественной жизни, выходя за границы домашнего очага, врачи начали беспокоиться, что эта неестественная напористость приведет к ухудшению их здоровья.
Они опасались, что высшее образование и карьера будут способствовать перекачке крови из матки в мозг. Но вскоре в их заявлениях появился оттенок осуждения. «Лекарства» вроде гистерэктомии, овариоэктомии и беременности теперь стали больше походить на наказание*.
Вместо того чтобы обвинять матку, Фрейд, не тратя времени попусту, сразу обвинил женщин.
* Некоторые все же признавали, что эти решения не устраняют проблему. Одним из таких людей была Лидия Пинкхэм, домохозяйка из массачусетского Линна, ставшая предпринимательницей. Она увидела, что врачи-мужчины не проявляют понимания потребностей пациенток или сочувствия к ним. «Что мужчина знает о тысяче и одной боли, свойственной женщине?» — написала она в своей широко разошедшейся брошюре «Трактат о женских болезнях» (впервые опубликованной в 1901 году). В ней прямо и понятно описано строение репродуктивных органов и биология овуляции, оплодотворения и беременности на примерах разных женщин. К сожалению, главной целью автора было продать свою «Растительную смесь» — запатентованный настой на сушеных травах и корнях, который, как утверждалось, облегчал боли при менструации, менопаузе и многочисленных заболеваниях матки. Позже выяснилось, что основным ингредиентом был спирт.
Сама матка никогда особенно не интересовала Фрейда, разве что как tabula rasa, на которой он мог построить свою психиатрическую империю. Кроме нескольких случаев, когда мужчины хотели родить, и одной женщины, перенесшей «истерическую беременность», в результате которой она никого не родила, матка в его текстах почти не упоминается. Но хотя гинекологическая анатомия почти не изменила его теории, последние глубоко повлияли на гинекологию.
Как и Шарко, Фрейд рассматривал эту болезнь в качестве невроза «равных возможностей», который поражает мужчин так же часто, как и женщин. Однажды он даже упомянул о преодолении своей «маленькой истерики».
Однако подавляющее большинство его пациентов с истерией (и почти все те, кто участвовал в его тематических исследованиях) были женщинами. (Мужчинам с идентичными симптомами обычно ставили такой диагноз, как неврастения, или контузия, — сейчас ее называют посттравматическим стрессовым расстройством.)
Женщины, по мнению Фрейда, по своей природе более склонны к нервным расстройствам из-за сексуальных конфликтов, с которыми они сталкивались на своем извилистом пути взросления. И именно они в основном передают склонность к истерии по наследству.
В 1980 году истерия была окончательно исключена из Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам. Но она осталась в группе диагнозов, известных как психосоматические. «Истерия, переодетая в современные одежды», как выразилась журналистка Майя Дюзенбери в своей книге «Причиняя вред» (2017), и вся эта группа считались женскими недугами: у женщин их диагностировали в десять раз чаще, чем у мужчин.
На самом деле, по утверждению Дюзенбери, женщины несоразмерно больше страдают от малоизвестных болезней, таких как синдром хронической усталости, возможно, отчасти из-за отличий в иммунной системе или других биологических особенностей. Тем не менее, когда врачи не могут быстро объяснить симптомы, их по умолчанию относят к одной из психологических категорий.
Между тем болезни, которые действительно возникают из-за матки, такие как эндометриоз, некоторые по-прежнему отвергают как фрейдистские проблемы психики*.
* Некоторые ученые утверждают, что истерия — не выдуманная болезнь, на самом деле она всегда была замаскированным эндометриозом. «Если это так, то это будет один из самых массовых ошибочных диагнозов в истории человечества, из-за которого женщин на протяжении веков убивали, сажали в сумасшедшие дома и обрекали на жизнь в непрекращающейся физической, социальной и психологической боли, — пишут три брата Нежат, хирурги и специалисты по эндометриозу из Ирана, в статье от 2012 года. — Количество жизней, которые могли быть затронуты такими ошибочными диагнозами за много веков, ошеломляет».
Когда Эбби Норман впервые обратилась к врачам с симптомами эндометриоза, будучи студенткой колледжа, они высмеяли ее теории. «Вероятно, в детстве к вам приставали, и это всего лишь защитная реакция организма», — сказал ей один врач. «Проблема — у вас в голове», — заявил другой. Ей поставили диагноз, когда ей было уже за двадцать, и врачи решили, что ее приоритет — дети.
«То, что действительно меня беспокоило, — боль, тошнота, полный отказ от всего, что я любила и что доставляло мне удовольствие (еда, танцы, секс), — казалось, никого так не заботило, как моя фертильность. Как, интересно, я забеременею, по мнению врачей, если не могу заниматься сексом? Что, если бы я сказала: «Хорошо-хорошо, у меня будет ребенок, но как, скажите на милость, мне это сделать, когда секс мучительно болезнен и я не могу терпеть проникновение в себя столько, сколько нужно, чтобы произошло оплодотворение? Почему недостаточно того, что я молодая женщина, которая хочет быть сексуально активной, но не может?“»
Предположение, что конечной целью женщины было материнство, так глубоко укоренилось, что временами врачи даже не удосуживались спросить об этом желании саму Норман.
Во время первой диагностической операции по поводу эндометриоза хирург обнаружил большую кисту, из-за которой сместился яичник и перекрутилась прилегающая маточная труба. Вместо того чтобы удалить кисту, хирург лишь дренировал ее, чтобы она не угрожала фертильности. Боль вернулась через несколько недель.
Норман не слишком беспокоилась о своей способности рожать, ей просто хотелось избавиться от боли. Болезнь мешала отношениям с парнями, поступлению в колледж, она постоянно стыдилась ее. А врачи внушили, что она сама навлекла на себя все это: из-за желания делать карьеру, иметь секс, из-за того, что не хотела детей. Как сказал бы Фрейд, из-за нежелания приспосабливаться к своей женской роли.
Есть причина, почему некоторые ученые считают эндометриоз «новой истерией».
Внешне доктор Линда Гриффит казалась неудержимой. У нее была быстрая речь, неиссякаемая энергия, она приезжала в кампус на мотоцикле и в кожаной куртке. Все это производило фурор среди ее коллег. (Сегодня она уже не бегает десять километров до Кембриджского водохранилища и обратно, но можно застать ее прыгающей на гидравлической палке, которой она научилась пользоваться во время пандемии.)
«Фонтан энергии, блестящий ум, неестественная моложавость, и вообще она феномен»
«Она как гром и молния. Думаю, она самый энергичный человек из всех, кого я знаю. Она невероятно заряжена».
Однако никто из ее коллег не знал, что творится за этой энергичной внешностью. В 1990-х Гриффит переносила одну инвазивную операцию за другой. Но ее предательская маточная ткань продолжала отрастать. Она окружила кишечник и мочеточники, сдавив их.
К пятой операции она уже не могла спокойно перейти через реку Чарльз. У нее сжимался живот, когда она вспоминала полное боли время, проведенное в больнице. Одновременно она принимала сильнодействующие препараты, — например, блокатор гормонов, который вызывал у нее кратковременную потерю памяти. Читая лекции по термодинамике, она забывала термины вроде «теплообмен».
От своей мечты иметь детей она не отказывалась. В 1994 году с ее подачи в лабораторию взяли Дуга Лауффенбургера, системного биолога из Висконсинского университета, для работы вместе с ней на должности главы нового отдела биоинженерии Массачусетского технологического института. Поработав вместе в лаборатории, он влюбились друг в друга и тихо поженились (Некоторые их студенты-лаборанты до сих пор поражаются, узнав, что они муж и жена.).
В 1997 году они прошли несколько раундов ЭКО в надежде зачать ребенка, но ни один из эмбрионов не прижился, — вероятно, потому, что ее болезнь была уже слишком запущена. Сегодня над дверным проемом ее кухни висят три резных каменных херувима — подарок ее матери в память об эмбрионах, которые так и не стали детьми.
В сентябре 2001 года, на следующий день после своего сорокалетия, Гриффит проснулась от приступа колющей боли в животе. Врач дал ей обезболивающее, но оно не помогло, пришлось смешать его с двумя бокалами вина. На следующее утро случилось 11 сентября.
Пока вся страна в ужасе наблюдала за падением башен-близнецов, Гриффит помчалась в больницу, плохо соображая от болеутоляющих, и ее хирург, доктор Кит Айзексон, провел гистерэктомию. Выбор был сделан за нее: ей следовало избавиться от матки — причины боли — и вместе с тем надежды иметь детей. «Иного решения не было. Либо гистерэктомия, либо смерть», — говорит она.
Наконец-то, подумала она, можно перевернуть страницу, забыть о своем эндометриозе и жить дальше. Но матка с ней не попрощалась. В 2005 году болезнь вернулась, и потребовались еще две операции**. После этого она изо всех сил старалась избегать мыслей о материнстве.
Она придумывала отговорки, чтобы не пойти на ужин, куда жена коллеги приносила своего новорожденного малыша. Она знала: чтобы оставаться на вершине карьеры и в здравом уме, ей нужно избавиться от мрачных мыслей. «За ужином открывается геенна огненная, — говорит она, — и ты должен постараться туда не попасть».
** Если учесть, что эндометриоз — это по определению заболевание, возникающее вне матки, удаление матки редко решает проблему навсегда. Нередко очаги поражения прячутся в других органах, иногда проникая глубоко в ткани. Более половины женщин, перенесших гистерэктомию из-за эндометриоза, периодически испытывают боли, и многим приходится проходить дополнительные процедуры.
Поворотный момент наступил в 2007 году, когда член попечительского совета корпорации Массачусетского технологического института Сьюзен Уайтхед попросила Гриффит выступить на обеде, посвященном женщинам в науке и инженерии, и рассказать о том, какую пользу может принести женщинам ее работа по тканевой инженерии (тканевая инженерия, рассматривающая такие органы, как печень и кости).
Сначала Гриффит рассердилась. «Я была как-то не очень в женской теме, — говорит она. — Я просто старалась держаться подальше от этого, потому что меня все это не касалось». Но Уайтхед была ее подругой, поэтому она согласилась.
Ближе к концу мероприятия модератор спросил Гриффит, как она видит себя и свою работу через десять лет. Она поймала себя на мысли о племяннице Кейтлин, у которой только что диагностировали эндометриоз после того, как много лет говорили, что ее симптомы вызваны стрессом.
Она неожиданно выпалила: «У меня хроническое заболевание, эндометриоз. Моей шестнадцатилетней племяннице только что поставили такой же диагноз. Она на тридцать лет моложе меня, и ее лечат не лучше, чем меня, когда мне было шестнадцать». Сама она только что перенесла восьмую операцию. Но именно племянница, по ее словам, «вызвала внутри извержение вулкана».
Что касается печени и костей… «Их могли делать многие другие. Но была одна вещь, которую могла сделать только я», — говорит Гриффит. Недавно она получила престижный грант «гениальности» Макартура в полмиллиона долларов на любой исследовательский проект. Теперь она знала, что сделает на эти деньги.
В 2009 году она открыла в Массачусетском технологическом институте Центр исследований гинепатологии — единственную инженерную лабораторию в стране, специализирующуюся на эндометриозе и связанном с ним еще менее известном аденомиозе, при котором подобные ткани растут в мышечных стенках матки.
Во время презентации центра ведущая Top Chef и соучредитель Американского фонда эндометриоза Падма Лакшми посетовала на отсутствие исследований такого разрушительного заболевания.
«Я действительно потрясена тем, что это первый исследовательский центр такого рода в Америке. С одной стороны, ужасно, что она первая, кто этим занялся. С другой — лучше поздно, чем никогда. Спасибо Господу за доктора Линду Гриффит».
Большинство лабораторий, исследующих женские болезни, выбирают явные символы женственности: розу, тюльпан, силуэт песочных часов. У Гриффит все не так. Центр исследований гинепатологии, спрятанный в здании лаборатории биологической инженерии, отмечен только буквами CGR красного и черного цветов, где буква G образована изогнутой стрелкой, обозначающей руку инженера.
«Нам не нужно было розовых тонов в цветочек. Мы решили, что это должно быть что-то наводящее на мысли о науке».
Как и сама Гриффит, ее лаборатория говорит на бесполом (некоторые сказали бы — мужском) языке науки и техники. Это одно из ее желаний — изменить подход к эндометриозу, превратив его из очередной женской болезни в биомаркер, вопрос генетики и молекулярных сетей.
«Я не хочу делать из эндометриоза сугубо женскую проблему, — сказала она в интервью MIT Technology Review в 2014 году. — Я хочу, чтобы это был проект Массачусетского технологического института».
Отрывок из книги Рэйчел Гросс «Vagina Obscura. Анатомическое путешествие по женскому телу». М.: Издательство Манн, Иванов и Фербер (МИФ), 2022.
Читайте книгу целиком
Перед вами увлекательное научное путешествие по самым таинственным местам женского тела. Книга подойдет всем, кто интересуется, как устроен человеческий организм и на что он способен благодаря развитию науки.
