Чуди, савдаки и Белый Старец: как принимают туристов древние хозяева Алтая

Это была Мишина идея — отдохнуть всем вместе. О заранее приобретённых путёвках он известил нас накануне отъезда. Пашка завопил от восторга, я, скрепя сердце, согласилась. На старом львовском автобусе мы проехали весь Чуйский тракт — от Горно-Алтайска до Северного хребта. Дальше были только горы и граница с Монголией. В дороге покупали копчёного хариуса, цветочный мёд и толстые носки из цветной пряжи.

Смуглые алтайские женщины в овчинных безрукавках поверх длиннополых платьев хором уверяли, что без шерстяных носков мы в горах пропадём. Живописные изумрудные отроги за окном сглаживали неудобства провонявшего бензином автобуса и загаженных дощатых нужников на стоянках. За Катунью холмы разом сменились лысыми скалами с заснеженными склонами, щетинившихся редкими островками ёлок.

Автобус довёз нас до приграничного Акташа. На берегу горной Чибитки раскинули палаточный лагерь, а утром — в паре километров от кемпинга — Миша обнаружил конный завод, где два брата разводили на продажу пятнистых чубарых. Завод образовался недавно на месте развалившегося колхоза. Три табуна паслись на летних высокогорных пастбищах, а в конюшне (на зимней стоянке) оставались «выездные» — специально для туристов. Бывший колхозный конюх Сеня, называвший себя берейтором, обучил нас держаться в седле и Пашка часами пропадал на конюшне: чистил, кормил, баловал шоколадом трёхлетнего жеребца по кличке Фауст.

Рослый рыжебородый синеглазый Сеня (не в пример другим алтайцам) рассказывал, что лошади в конюшне исключительно благородного происхождения. «На таких хан своих гонцов рассылал, потому как чубарого издалека хорошо видать даже в сумерках». Коренной алтаец — внук шамана-теленгита — он справедливо причислял себя к прямым потомкам Чингисхана. Совершенно не тюркская внешность если кого-то и смущала, но не самого Сеню.

************

По вечерам, когда сумерки сгущались чёрным бархатом, конюх заходил « на огонёк». «На запах варева», — пошутил однажды Миша, но был не прав. От традиционного туристского ужина — каши с тушёнкой — Сеня категорически отказывался, зато чая пил много — без сахара, круто заваренного, с куском сливочного масла и щепоткой соли. Сеня приносил с собой большую жёлтую кружку с пятнышком сколотой эмали и неторопливо прихлёбывал из неё, пугая нас легендами про чёрного альпиниста, вероломных горных духов-Савдаков и Белого Старца — главного здешнего смотрящего.

— Без воли Хозяина ничего не случается. Он единственный владыка, а духи, коли захотят, могут людям показаться: когда лошадью, когда медведем, когда оленем, а когда старухой или красивой девушкой, но лучше с ними не встречаться, — предостерегал Сеня. — Бывало что заманят охотника в озеро и не отпускают. Савдаки почтения требуют. Зимой спят, а по весне, когда шибко голодные и злые, по горам шастают. Их тогда задабривать надо — угощать мясом и рыбой. Обижать никак нельзя. Если духа разозлить, он убить может, — пояснял внук шамана и надолго замолкал, подогревая наш интерес.

Сеня обещал показать нам пещеры, где зимуют Савдаки.

А ещё были Чуди — прежние жители Алтая.

— Когда пришли белые люди, гордые Чуди отказались повиноваться. Вырыли большие ямы, сделали настил из земли, заходили всем племенем и обрушивали «крышу» на себя. Уходя в мир иной. Может и в параллельный, — охотно соглашался Сеня, — в таких пещерах люди бесследно исчезают. Чабаны их часто видят.

Сам Сеня горных призраков не встречал, но зато много слышал. «Дед видел, отец видел, брат тоже видел», — авторитетно утверждал Сеня и подбрасывал в огонь горсть соли со скрутками сухого вереска, пучками полыни, отпугивая незваных гостей. За спиной роптала каменистая Чибитка, в ущелье ухала сова. Тоскливый вой деревенских собак напоминал о бродящих рядом волках (в первое же утро рядом с кемпингом нашли обглоданный череп марала).

Воздух над костром дрожал мелкой рябью, искажая реальность, и почему-то очень хотелось верить в Сенины сказки. Соотношение добрых и злых сил в них явно перевешивало не в пользу первых, но посмотреть на пещеру с обитающими в ней духами захотели все.

************

— Ну, вот, пришли, — громко объявил Сеня, скидывая рюкзак у замшелого валуна, козырьком нависшего над щелевидным лазом. — Сразу предупреждаю, что савдаки невидимы, если, конечно, сами не захотят показаться. Услышать их тоже нельзя. Идём тихо и молчим.

— А пощупать? — спросил кто-то.

— Ничего в пещере не трогать и не нюхать, на язык не пробовать, — оборвал шутника Сеня.— Идёте за мной, никуда не сворачивайте. Все вопросы потом.

Пещера оказалась просторным каменным мешком, под сводами которой суматошно заметались вспугнутые летучие мыши. «Вестибюль» сужался воронкой, переходя в узкий туннель, исчезавший в кромешной тьме. Меня поразило, что в подземелье пахло не мышами и сыростью, как я ожидала, а талым снегом и вскопанной землёй, мокрой травой и какой-то будоражащей весенней свежестью. Миша тут же уничтожил романтику места, разъяснив, что всё дело в бактериях: «Своими запахами весна обязана исключительно гниющей органике, попросту говоря, аэрозольной взвеси останков червей и корней растений, которые мы с удовольствием вдыхаем».

Весна весной, а холод в пещере был жуткий. Вязаные монгольские носки оказались весьма кстати, как и толстые свитера, брать которые я категорически отказывалась, укладывая дома рюкзаки. От фонаря, поднятого Сеней над головой, не было никакого толку. Он лишь отбрасывал смутные отсветы на каменные стены, на которых трепетали гигантские тени. Обступившая нас тьма и пляшущие тени на мокрых стенах. Бледное пятно выхода из туннеля осталось за поворотом. Здравый смысл подсказывал, что тени отбрасывали мы сами, но всё время казалось, что где-то высоко над нами кривляются исполинские чудовища.

Передвигались мы вереницей, держась за верёвку — один конец которой был у Сени, а второй у парня, замыкавшего группу — будто скованные одной цепью, не имея возможности отойти в сторону или остановиться, похожие на узников подземелья. Ноги в кроссовках ступали бесшумно. Шли молча, как велел Сеня. Бездонная тишина поглощала любой шорох и казалось, что она питается ими. Сознание превратилось в некую трубку — узкий желобок по которому сочились примитивные желания. Главным было не выпустить из руки верёвку, не оступиться и, не дай бог, не упасть — не потерять опору.

От звенящей тишины в голове постоянно звучала музыка: невидимый оркестр играл пятую симфонию Бетховена. Время потеряло границы и расползлось, как ветхая ткань. Оно перестало существовать. Я потом не могла вспомнить, как долго мы шли, согнувшись в три погибели. Когда Сеня прокричал, что скала пройдена насквозь и выходим в урочище шаманов, мы стали по одному выбираться наверх в круглую дыру.

Успевшие выбраться из подземелья, сощурившись на солнце, толпились на пятачке у чёрной скалы с плоской, будто срезанной вершиной. Я ждала Пашку у лаза в пещеру. Миша фотографировал ущелье, поросшее барбарисом. Оно обрывалось застывшим бирюзовым озером.

Рядом со мной пролетел, плюхнувшись у ног, моток чёрно-жёлтой альпинистской верёвки, похожий на свернувшуюся змею, следом — подвесной электрический фонарь. Показалась всклоченная голова парня, помогавшего нам выбираться из пещеры. Он молодцевато выпрыгнул на поверхность, а я оглянулась по сторонам, ища Пашку, но его среди нас не было. Его вообще нигде не было!

Миша и Сеня вернулись в пещеру, а меня убедили остаться у входа: «Вдруг он здесь выйдет». Через пару часов они пришли. Без Пашки. Сеня настаивал, что необходимо возвращаться на базу. Там есть телефон и рация. «Надо идти в аул и поднимать людей, а то скоро совсем стемнеет», — повторял Сеня, но мы отказались, решили, что останемся у выхода из пещеры и будем ждать. У нас с Пашкой была давняя договорённость: никогда не покидать то место, где я его оставила. Сеня повёл группу обратно в лагерь в обход Чёрной скалы, вдоль реки, по ущелью.

Ночь в горах опускается быстро. Не успело солнце скрыться за вершинами, как сразу похолодало. Тьма смешалась с туманом и заполняла просветы между деревьями. Молочная испарина клубилась над землёй, выстилая ущелье. Видны были только верхушки елок и контуры скал, но скоро и они исчезли. Отходить далеко от костра было неразумно, нам оставалось одно, что мы и делали каждые пять минут, оглашая ущелье охрипшими голосами, но только встревоженное эхо возвращалось назад.

В ожидании рассвета прошла ночь. Костёр едва теплился. Собранный засветло хворост мы экономили (в горах дрова — роскошь), но к утру сушняк закончился, и огонь медленно агонировал, вспыхивая редкими вялыми язычками по обгоревшей коре сырых еловых веток, которые я обламывала со старой ели. Миша спустился по склону собрать хворост. Я время от времени, продолжала звать сына. Призрачно белел месяц. В низине лежало плотное облако тумана, но вскоре тьма сделалась серой и ночь перестала казаться бархатом.

************

Они появились бесшумно, будто материализовались из клочьев тумана, клубившегося меж деревьев. Гигантская белая лошадь и могучий старик в красном плаще с седыми кудрями. Благородный лоб, густые брови вразлёт как два крыла серебристой птицы. За спиной старика маячило Пашкино лицо. Остановились метрах в пятидесяти. Сын спрыгнул с коня и бросился ко мне, а старец исчез. Я даже не успела поблагодарить его. Вместе с конём старик растворился в белой мгле также незаметно, как и появился.

Утром вернулся Сеня с небольшой поисковой группой. Пастухи и охотники из аула на лошадях с оружием. Пашка в десятый раз пересказывал, как он потерялся в пещере.

— Остановился на минутку завязать шнурки на кроссовках и отстал. Попытался найти верёвку, но её нигде не было. Потом шёл вдоль мокрой стены наощупь. Почему не кричал? Так Сеня ж сказал, что в пещере шуметь нельзя! Услышал треск огня, бросился вперёд, вышел к костру, у которого сидел тот самый старик.

— А что ты там делал до утра? Почему не попросил вывести тебя сразу?

Но Пашка только пожимал плечами. Говорил, что выпили чаю и сразу пошли обратно.

Сеня загадочно улыбался и уверял, что Пашку из пещеры вывел сам Хозяин гор Алтай-ээзи. «Повезло мальчишке, — сказал тогда Сеня. — А время в пещере всегда идёт медленней, чем на поверхности».