Добровольный изгнанник на райском острове: как жил «отец атомной бомбы» после окончания войны

Начиная с 1954 года Оппенгеймеры по несколько месяцев в году жили на крохотном островке Сент-Джон, входящем в группу Виргинских островов. Роберта окружала потрясающая, первозданная красота, и он наслаждался добровольной ссылкой, ведя жизнь изгнанника, отторгнутого обществом. Говоря словами поэмы, которую он написал во время учебы в Гарварде, Роберт нашел на Сент-Джоне «свою темницу». Атмосфера острова восстанавливала его силы, как несколько десятилетий назад это делали поездки в Нью-Мексико.

Во время первых посещений Оппенгеймеры останавливались в небольшой гостинице Эрвы Булон у залива Транк-Бей в северной части острова. В 1957 году Роберт купил два акра земли на берегу Хоукснест-Бей, прекрасной бухты на северо-западной оконечности острова. Участок примыкал к мощному скальному выступу, который Роберт в шутку назвал Вершиной Покоя. Вдоль плавного изгиба пляжа с белоснежным песком росли пальмы, в бирюзовых водах обитали рыбы-попугаи, синие хирурги, груперы, периодически наведывались стаи барракуд.

В 1958 году Роберт нанял известного архитектора Уоллеса Харрисона, привлекавшегося к проектированию таких примечательных сооружений, как Рокфеллер-центр, здание ООН и Линкольн-центр, чтобы сделать проект скромного пляжного коттеджа — карибской версии «Перро Калиенте».

Однако нанятый Робертом подрядчик залил фундамент не в том месте — слишком близко от линии прибоя (подрядчик оправдывался тем, что топографический план сжевал осел). После окончания строительства коттедж состоял из одной большой прямоугольной комнаты длиной 18–20 метров на бетонном фундаменте.

Помещение делила на гостиную и спальню стенка высотой всего 1,2 метра. Полы облицевали красивой терракотовой плиткой. В глубине постройки находилась хорошо оборудованная кухня и маленький санузел. Окна со ставнями впускали солнечный свет с трех направлений.

Передняя часть коттеджа с видом на бухту оставалась полностью открытой шуму моря и теплому пассату. Таким образом дом имел всего три стены. Жестяную крышу можно было опускать, прикрывая ей переднюю часть дома в сезон ураганов. Оппенгеймеры назвали свое жилище «Восточный валун» по аналогии с большим яйцеобразным валуном, притаившимся на Вершине Покоя.

В ста метрах от них жили единственные соседи — Роберт и Нэнси Гибни. Это они с большой неохотой, поддавшись на уговоры Оппенгеймера, продали ему участок. Гибни жили на острове с 1946 года, когда за смешные деньги приобрели семьдесят акров на берегу Хоукснест-Бей. Боб Гибни, бывший редактор «Нью рипаблик», вынашивал литературные амбиции, но чем дольше жил на острове, тем меньше писал.

Жена Боба Нэнси происходила из зажиточной бостонской семьи. Это была элегантная женщина, одно время работавшая редактором журнала «Вог». Имея трех детей и скудный регулярный заработок, Гибни были богаты землей, но бедны деньгами.

Впервые Нэнси Гибни повстречалась с Оппенгеймерами во время обеда в гостинице «Транк-Бей» в 1956 году. «Они явились в обычной для туристов одежде, — потом писала она, — хлопчатобумажных рубахах, шортах и сандалиях, но едва ли были похожи на людей — слишком хрупкие и бледные для этого мира. <…> Китти больше мужа походила на человека, однако казалось, что все ее лицо занимают черные глаза. Голос у нее для такой крохотной грудной клетки был слишком низкий и хриплый».

После того как их представили друг другу, Китти спросила Нэнси: «Вам не жарко в такой пышной прическе?» Нэнси это замечание показалось «потрясающе грубым». А вот Роберт ей поначалу нравился. Он был «удивительно похож на Пиноккио с порывистой походкой, словно его, как куклу, дергали за ниточки. Зато в манерах не было ничего деревянного — он испускал теплоту, участие и вежливость пополам с клубами дыма из трубки».

Когда Роберт вежливо поинтересовался, чем занимается ее муж, Нэнси объяснила, что он временами работает у Лоренса Рокфеллера в отеле.

«Он работает у Рокфеллера? — переспросил Оппенгеймер, попыхивая трубкой. И затем, понизив голос, пошутил: — Мне тоже, бывало, платили за вредоносную деятельность».

Нэнси прониклась к Роберту благоговением. Она никогда прежде не встречала таких чудных людей. Через год Оппенгеймер уговорил семейство Гибни продать ему участок под коттедж. Весной 1959 года, когда строители все еще возводили новый дом, Китти написала Нэнси Гибни о желании приехать на Сент-Джон в июле и пожаловалась, что им негде остановиться. Вопреки здравому смыслу, Гибни предложила им комнату в своем большом доме на пляже.

Через несколько недель Оппенгеймеры прибыли с четырнадцатилетней дочерью Тони и ее одноклассницей Изабель. Китти заявила, что девочки будут спать в палатке, которую они привезли с собой. Потом сказала, что на все лето они, пожалуй, не останутся, но месяц поживут. Нэнси Гибни была ошарашена: она рассчитывала принимать гостей только несколько дней. Это было начало «семи гадких, шумных недель», как потом назвала этот период Нэнси, полных размолвок, недоразумений и настоящих ссор.

Мягко говоря, Оппенгеймеры были неудобными гостями. Китти по обыкновению не ложилась спать полночи, часто воя от болезненных «приступов панкреатита». Выпивка лишь усугубляла ее мучения. И она, и Роберт «были большими любителями выпить и покурить в постели». Каждый вечер Китти рылась на кухне в поисках драгоценного льда для напитков. Нэнси Гибни иногда будили «частые ночные кошмары» Роберта. Полуночники обычно просыпались только к полудню.

Однажды августовской ночью Китти в третий раз разбудила Нэнси шумом на кухне, где с фонариком искала лед. Поднявшись, чтобы посмотреть, в чем дело, Нэнси наконец не выдержала: «Китти, человеку, пьющему всю ночь, лед не нужен. Возвращайтесь в свою комнату, закройте за собой дверь и не выходите, даже если будете умирать».

Китти некоторое время смотрела на Нэнси, потом изо всей силы ударила ее фонариком. Удар прошел мимо и лишь оцарапал хозяйке дома щеку. «Я ухватила ее за плечо и затолкала обратно в комнату, потом захлопнула и забаррикадировала дверь», — написала в воспоминаниях Гибни. На следующее утро Нэнси уехала в Бостон проведать мать, сказав детям, что вернется только тогда, «когда съедут эти сумасшедшие». Оппенгеймеры покинули ее дом в середине августа.

На следующий год Оппенгеймеры вернулись в уже готовый пляжный коттедж, но, как и следовало ожидать, отношения с четой Гибни так и не пришли в норму. Нэнси Гибни перестала разговаривать с Оппенгеймерами и провоцировала Китти, втыкая в песок со своей стороны пляжа щиты с надписью «частная собственность». Дети Гибни запомнили, как Китти расхаживала по пляжу и опрокидывала щиты.

Нэнси враждовала с Китти, но Роберта невзлюбила еще больше. «Я испытывала тайную жалость и уважение к Китти, хотя и не показывала их. Даже в худшие моменты она вела себя абсолютно бесхитростно, храбро, как маленькая львица, и сохраняла свирепую преданность своей стае». Роберт же, вопреки первоначальному благоприятному впечатлению, казался ей лицемером.

Нэнси видела Оппенгеймера в исключительно негативном свете. В своих записках о совместном летнем проживании она вспоминает, что четырнадцатая годовщина атомной бомбардировки Хиросимы 6 августа «была для наших гостей днем теплой ностальгии, улыбочек и возбужденных воспоминаний. Ни один человек, наблюдавший за Оппенгеймером в этот день en famille, не усомнился бы, что он заново переживает свой звездный час… он однозначно упивался бомбой и своей царственной ролью в ее создании».

Роберт никогда не повышал голоса. Никто ни разу даже не видел его в припадке злости — за одним памятным исключением. Через несколько лет после переезда в пляжный коттедж Роберт и Китти проводили у себя дома новогодний прием, как вдруг один из гостей, Иван Жадан, выдал громкую оперную арию.

Боб Гибни решил, что с него хватит, и в бешенстве прибежал в коттедж Оппенгеймеров. Он захватил с собой пистолет и, очевидно, для привлечения внимания сделал несколько выстрелов в воздух. Роберт обернулся и яростно выкрикнул: «Гибни! Чтобы вашей ноги больше не было в моем доме!» После этого любые контакты между соседями окончательно затухли. Обе стороны нанимали адвокатов и вели тяжбы по вопросам о пляжных правах. Их вражда вошла на острове в легенду.

* * *

Прочие обитатели Сент-Джона не разделяли отношения Гибни к Оппенгеймерам. Иван и Дорис Жадан, колоритная парочка, жившая на острове с 1955 года, обожали Роберта. «В его присутствии никогда не чувствуешь неудобства, — вспоминала Дорис, — что можно отнести на счет его уравновешенности».

Иван Жадан родился в России в 1900 году и в конце 1920-х и в 1930-х годах был ведущим лирическим тенором Большого театра. Несмотря на свое положение, певец отказался вступать в Компартию, а в 1941 году после вторжения немцев с группой друзей из Большого театра перешел линию фронта и сдался в плен. Их погрузили в вагоны для скота и вывезли в Германию.

В 1949 году Иван умудрился эмигрировать из Западной Германии в США. Дорис вышла за него замуж в 1951 году, а в июне 1955 года, когда пара приехала на Сент-Джон, Иван объявил: «Я отсюда никуда не уеду».

Представленные Оппенгеймерам Жаданы обрадовались, узнав, что новенькие говорят по-немецки. На английском Иван разговаривал плохо, разговоры с Дорис обычно протекали по-русски. Шумливый и прямолинейный Иван Жадан был готов запеть по малейшему поводу. Временами он бывал колюч: если ему кто-то не нравился, он вставал из-за стола и уходил.

Иван был до мозга костей антисоветчиком, но, даже зная о процессе Оппенгеймера, не находил в нравственных предпочтениях Роберта ничего, вызывающего осуждения. Иван редко обсуждал политику, однако Роберт заинтересовал его этой темой. Они представляли собой странную пару, но тем не менее получали удовольствие от взаимного общения.

«Китти, разумеется, была совершенно другой, — вспоминала Дорис Жадан. — Она была взбалмошной. При этом они [Китти и Роберт] берегли друг друга, даже когда она выходила из себя. <…> Она бывала очень вздорной. В ее душе сидел дьявол, и она это знала». И все-таки Дорис любила Китти. Однажды новая подруга сказала ей по секрету: «Знаешь, Дорис, между нами есть много общего. Мы обе замужем за совершенно неповторимыми мужчинами, и на нас лежит иная ответственность — не как на других женах».

На острове пили все. Хотя Китти тоже много пила, временами могла оставаться трезвой как стеклышко по много дней кряду. «Я не помню или помню очень мало, чтобы Китти была, что называется, пьяна», — вспоминала соседка Оппенгеймеров Сабра Эриксон.

«Китти доставляла Роберту много неприятностей в жизни, — говорила Дорис Жадан, — и знала об этом. Но знала также, что без нее он бы не смог пройти через то, через что он прошел. <…> Китти любила Роберта. В этом можно было не сомневаться. Но при этом была сложным человеком. <…> Говоря по справедливости, Китти старалась быть настолько хорошей женой, насколько могла».

В свою очередь, Роберт «был ей абсолютно предан, — заметила еще одна обитательница Сент-Джона Сис Фрэнк. — В его глазах жена не имела изъянов».

Китти часами работала в саду. Сент-Джон был райским местом для ее любимых орхидей. «Если в саду появлялся мертвый участок, — говорила Фрэнк, — то через неделю он чудесным образом расцветал. Китти превосходно обращалась с орхидеями». И все же Фрэнк не решалась заглядывать в коттедж, когда Китти оставалась дома одна.

Хозяйка неизбежно отпускала язвительные, «ехидные» замечания на какую-нибудь неприятную тему. «Я научилась не принимать ее слова близко к сердцу, потому как она частенько бывала не в себе. <…> Я выучила все ее ходы и знала наперед, чего ожидать. Как ужасно жить с таким недовольством в душе».

«Роберт был очень кротким человеком, — вспоминала красивая финка Инга Хииливирта, регулярно приезжавшая на остров с 1958 года. — Я его обожала. Он казался мне святым. У него были изумительные голубые глаза. Они как будто читали твои мысли». Инга с мужем Имму впервые повстречались с Оппенгеймерами на рождественской вечеринке 22 декабря 1961 года.

Побывав в пляжном доме на берегу Хоукснест-Бей, Инга, которой тогда было двадцать пять лет, поразилась, что такой известный человек живет в таких спартанских условиях. Однако быстро заметила, что Оппенгеймеры вовсе не испытывают дефицита в приятных вещах. Предложив Инге выпить вина, Роберт достал бутылку дорогого шампанского. Оппенгеймеры покупали его ящиками.

Через несколько дней Роберт и Китти устроили прием по случаю встречи Нового года. Они наняли Ричарда по прозвищу Лимонный Сок, пожилого чернокожего местного жителя, чтобы тот доставил гостей по извилистой дороге из Санта-Круса на принадлежащем Оппенгеймерам «ленд-ровере».

В тот вечер Роберт и Китти угощали гостей салатом из лобстера и шампанским. Лимонный Сок и его «разношерстная ватага» исполняли музыку в жанре калипсо. Роберт танцевал с Ингой, после чего все пошли купаться. «Это была настоящая сказка, — вспоминала Инга, — как сон». Ночью они ходили по пляжу, и Роберт рассказывал о разных созвездиях.

Лимонный Сок стал работать у Оппенгеймеров завхозом и садовником. Уезжая с острова, пара оставляла ему свой «ленд-ровер», на котором тот катал по острову туристов. Роберт явно полюбил старика и пытался ему помочь — вплоть до того, что закрывал глаза на развоз рома, контрабандой ввезенного с острова Тортола.

Однажды вечером в начале 1961 года Иван Жадан, плавая в заливе Махо-Бей, поймал небольшую черепаху-биссу. За ужином он показал корчащуюся черепашку и объявил, что собирается сварить из нее суп. Поморщившись, Роберт стал уговаривать знакомого пощадить животное, рассказав, что «его вид вызвал у него жуткие воспоминания о судьбе мелкой живности после ядерных испытаний [Тринити] в Нью-Мексико». Иван вырезал на панцире черепахи свои инициалы и отпустил ее на свободу. Инга была тронута: «Я полюбила Роберта еще больше».

Как-то раз Оппенгеймеры приехали к Жаданам в их домик, примостившийся над заливом Круз-Бей, чтобы посмотреть на яркий закат. Роберт поднялся со своего места и, обращаясь к Сис Фрэнк, предложил: «Сис, давайте подойдем к обрыву. Сегодня вечером вы увидите зеленый луч».

И действительно: как только солнце опустилось за горизонт, Сис увидела зеленый свет. Роберт спокойно объяснил физическую природу явления: если смотреть с острова, слои земной атмосферы служили подобием призмы, на секунду пропуская свет в зеленом спектре. Сис одинаково восхитило и зрелище, и объяснение Роберта.

«Это был непритязательный человек», — вспоминала Сабра Эриксон. В сентябре каждого года Оппенгеймеры почтой отправляли приглашения на встречу Нового года трем дюжинам островных друзей. У них бывали люди разных групп и сословий — черные и белые, образованные и неграмотные. Роберт не делал исключений. «В этом смысле они были настоящими людьми», — считала Эриксон.

За исключением отношений с Гибни, характер Роберта ежедневно проявлялся на острове с мягкой стороны. Он перестал делать резкие замечания о других. «Роберт был самым добрым, мягким человеком из всех, кого я встречал, — говорил Джон Грин. — Я не знаю никого, кто бы держал в себе и выражал меньше обид, чем он».

Роберт редко упоминал о перенесенных испытаниях даже намеком. Но однажды, когда президент Кеннеди объявил о предстоящем полете человека на Луну, кто-то спросил Оппенгеймера: «А вы бы хотели слетать на Луну?» Роберт ответил: «Ну, я определенно знаю некоторых, кого я охотно туда бы отправил».

Роберт и Китти проводили на острове все больше времени, зачастую прилетая на пасхальную неделю, Рождество и бо́льшую часть лета. Однажды они пригласили с собой на пасхальную неделю друга детства Роберта Фрэнсиса Фергюссона.

К сожалению, Роберт подхватил жестокую простуду и почти всю неделю провалялся в постели. Китти проявила себя заправской хозяйкой, водила гостя на длинные прогулки по пляжу и, пользуясь своим знанием ботаники, рассказывала о яркой островной флоре. Китти всегда нравились друзья детства Роберта, но в этом случае ее поведение показалось Фергюссону несколько странным. «Она пыталась со мной флиртовать», — вспоминал он.

Китти считала, что умеет хорошо готовить. В итоге ее блюда отличались изысканностью, но малым объемом. Роберт ставил в бухте вершу, поэтому на стол часто подавали салаты из морепродуктов, осьминогов и жаренные на гриле мелкие креветки.

Подражая местным жителям, супруги жевали сырых морских улиток-трубачей, которых ловили на пляже. На одном из рождественских ужинов на столе были только шампанское и японские водоросли. Роберт практически ничего не ел. «Господи, — вспоминала Дорис Жадан, — если он поглощал за день хотя бы тысячу калорий, это можно было считать чудом».

Питер редко приезжал на Сент-Джон. Молодой человек предпочитал суровые горы Нью-Мексико. Тони, напротив, превратила остров в свою духовную обитель. «Она была очень мила», — вспоминала одна из постоянных жительниц острова. Тони быстро переняла местные обычаи и почти в совершенстве овладела характерным для острова креольским языком на английской основе. Ей нравилась музыка калипсо в исполнении шумовых оркестров. В отрочестве она была «смертельно серьезным ребенком, с прекрасными гладкими чертами лица, роковыми черными глазами, длинными роскошными черными волосами и снисходительновежливыми манерами принцессы».

Страшно застенчивая Тони не разрешала себя фотографировать. Друзьям на Сент-Джоне она говорила, что терпеть не могла фотовспышки репортеров во время зарубежных поездок со знаменитым отцом. Для человека, дорожившего уединением, как она, Сент-Джон был идеальным местом.

«Тони была очень уступчива и скромна, — рассказывала Инга Хииливирта, ставшая девочке близкой подругой. — Тони сначала делала все, что скажут. И только потом высказывала недовольство». Китти во многом зависела от дочери и подчас обращалась с ней, как с домработницей, гоняя за сигаретами. Тони постоянно наводила порядок за матерью и, достигнув подросткового возраста, неизбежно вступала с ней в стычки. «Тони и ее мать любую минуту были готовы вцепиться друг другу в горло», — вспоминала Сис Фрэнк.

Один из соседей по острову запомнил, что «Роберт обращал на Тони мало внимания. Он был с ней добр, но внимания обращал мало — не больше, чем на чужого ребенка». С другой стороны, еще один сосед, Стив Эдвардс, полагал, что Роберт «глубоко чтил свою дочь… было заметно, что он гордится Тони».

В семнадцать лет Тони производила на многих впечатление очень умной, но сдержанной, чувствительной и ранимой девушки — старомодной юной особы, преданной своей семье. Одно время за ней ухаживал Александр Жадан, сын Ивана. «Алекс с ума сходил по Тони», — вспоминала Сис Фрэнк. Однако, когда Тони всерьез заинтересовалась Алексом, Роберт вмешался и заявил, что она слишком молода для него.

Дружба с Жаданами подтолкнула Тони к углубленному изучению русского языка. Унаследовав от отца дар к иностранным языкам, Тони специализировалась в изучении французского. К моменту окончания Оберлинского колледжа она умела говорить на итальянском, французском, испанском, немецком и русском, причем на последнем вела личный дневник.

Роберт, Китти и Тони были опытными мореходами — «тряпичниками», как островитяне называли тех, что предпочитал парусные яхты моторным лодкам. Они проводили в плавании по три-четыре дня кряду. Как-то раз Роберт в одиночку на закате зашел под парусом в крохотную гавань для яхт Круз-Бей. Надвинутый на глаза край соломенной шляпы помешал ему правильно рассчитать габариты другой яхты, стоявшей в гавани на якоре. Судно Роберта врезалось в чужую яхту и потеряло мачту. К счастью, никто не пострадал. Однако фраза «при входе в порт держи шляпу на затылке» стала семейной шуткой.

Роберт жил простой жизнью, ходил под парусом днем и развлекал пестрые группы друзей-островитян по вечерам. Жизнь на Хоукснест-Бей была подчас ужасно примитивной. Однажды, когда Роберт был один и заливал керосин в фонарь, его за руку укусила оса. От неожиданности он выронил кувшин, который разлетелся вдребезги на мощенном плиткой полу. Острый осколок керамики, словно кинжал, вонзился ему в правую ступню.

Роберт вытащил осколок, но, доковыляв до океана, чтобы смыть кровь, заметил, что потерял способность шевелить большим пальцем на ноге. Он решил доплыть на яхте вдоль берега до Санта-Круса. Во время осмотра врач обнаружил, что осколок полностью перерезал сухожилие и оно, потеряв натяжение, спряталось в глубине ступни. Роберт молча терпел, пока врач извлекал конец сухожилия, натягивал его и пришивал на место. «Вы с ума сошли, — выругал его доктор. — Поплыли через залив… вам повезло, что не потеряли всю ногу».

Плавая на яхте или гуляя по пляжу утром, Роберт всех встречных приглашал приходить в гости тем же вечером. Он по-прежнему потчевал знакомых и друзей мартини. На него самого напиток, похоже, не действовал. «Я ни разу не видела Роберта пьяным», — свидетельствовала Дорис Жадан.

Выпивка плавно переходила в ужин, Роберт часто читал вслух стихи. Тихим голосом, почти шепотом декламировал Китса, Шелли, Байрона, иногда Шекспира. Он любил «Одиссею» и наизусть помнил длинные куски поэмы в переводе. Роберт стал платоновским философом-правителем, окруженным пестрой толпой почитателей — экспатами, отставниками, битниками и туземцами.

Несмотря на ореол человека не от мира сего, он прекрасно себя чувствовал в атмосфере Сент-Джона. Отец атомной бомбы удивительным образом нашел спасение от внутренних демонов на крохотном острове.

_{Отрывок из книги Кая Берда, Мартина Дж. Шервина «Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея». М.: Издательство АСТ, 2023.}