Как устроена жизнь в парижских иммигрантских районах

Люди издавна покидали историческую родину в поисках лучшей жизни. Кто-то бежал от войны, кто-то — от нищеты, кто-то — от неподходящего климата. Плохо управляемый процесс переселения народов продолжается по сей день. Так появляются целые кварталы мигрантов, жизнь в которых течет по особым законам. В российский прокат возвращается отреставрированная версия черно-белой криминальной драмы Матье Кассовица «Ненависть», повествующей о жизни подростков как раз из такого периферийного квартала. «Вокруг света» рассказывает, как образовались парижские иммигрантские районы и как устроена жизнь в них.

Какие ассоциации возникают у среднестатистического туриста при упоминании Парижа? Конечно, Эйфелева башня, Елисейские Поля, «Мулен Руж» и кофе с круассанами. Но в последние десятилетия к этим традиционным для столицы Франции образам добавились женщины в хиджабах, мусульмане, расстилающие молельные коврики прямо на тротуарах, реклама паломнических туров в Мекку и Медину, халяльные закусочные и магазинчики с национальной одеждой на улицах. А еще гигантские палаточные лагеря беженцев и кварталы, в которых может быть не по себе даже среди бела дня. Выйдя на станции метро «Барбес — Рошешуар» или попав на улицу Сен-Дени, вы вполне можете решить, что оказались в одном из городов Туниса или Марокко, причем далеко не в самом дружелюбном.

Более 70% жителей района Барбес — мусульмане. Мечетей здесь явно не хватает, хотя вообще в Париже и окрестностях их уже более тысячи (некоторые переделаны в молельные дома наскоро — из заброшенных зданий). Рядом, правда, находится действующий собор Сен-Бернар, посвященный Бернарду Клервосскому. Вокруг него жизнь идет своим чередом: обитатели окрестных кварталов курят, смеются, слушают этническую музыку, иногда обступают туристов группами, убедительно предлагая повязать на руку красную веревочку или сфотографироваться с голубями — и заплатить за это пару десятков евро.

Эмигрантские районы исторически складывались во многих крупных городах. Не стала исключением и Москва: так, немецкая слобода выросла на Якиманке еще в середине XVI века. Там жили купцы, стража и прочие почетные иностранцы. Французы долгое время также обитали в границах немецкой слободы, а в самом конце XVIII века переселились в районе нынешней Малой Лубянки. Обособленно обживались в разных уголках будущей столицы грузины, армяне. Теперь, однако, такого разделения нет, и мигранты есть в любом районе.

В Мадриде мигранты живут в центре, где много старого дешевого жилья. В Лондоне полно как смешанных районов, так и этнических кварталов. А в Париже блеск буржуазных районов соседствует с нищетой арабских кварталов ну очень плотно.

Во Францию иностранцы начали приезжать еще в XVII веке, а в XIX иммиграция приняла массовый характер. Сначала сюда перемещались бельгийцы и итальянцы, потом поляки и португальцы, а после, к началу XX века, пошла массовая волна жителей стран Северной Африки, бывших французских колоний. Последние, впрочем, поначалу не собирались задерживаться в экс-метрополии: хотели заработать денег и вернуться на родину. Но после Второй мировой Франция, которой остро требовалась дешевая рабочая сила, сама звала мигрантов и даже строила для них общежития. В 1960–1970-х годах в стране появились les cités HLM (habitation à loyer modéré — дословно «жилье за умеренную арендную плату») — целые мигрантские города внутри городов. «Ашелемы», так их именуют русскоязычные жители Франции, строились недалеко от крупных производств в больших городах, а относительно прочих районов логистика в них была не самой удобной. К слову, живут в них до сих пор не только мигранты, но и обычные французы с низким уровнем дохода, и даже годами стоят в очереди, чтобы вселиться в социальное жилье.

После экономического кризиса, который настиг Европу в 1974 году, мигранты не только не разъехались — их стало больше. К мужьям примкнули жены, а затем и родственники. Выходцы из стран Магриба уже не были мотивированы работать, но хотели жить бок о бок со своими соплеменниками в более приемлемых социальных и экономических условиях, чем у себя на родине. В основном это были люди из деревень, то есть раньше они никогда не жили в мегаполисе. У мигрантов рождалось много детей — намного больше, чем в среднестатистической французской семье. Эти дети никогда не были ни в Алжире, ни в Марокко, но и французами себя не считали. И, как ни парадоксально, ассимилировались порой хуже, чем их родители.

Получалось, что жители «ашелема» оставались внутри него и физически, и ментально: некоторые умудрялись даже не знать французского. Такой формат взаимодействия с внешним миром сохранился в этих районах по сей день. Иммигрантский квартал замкнут сам по себе, он уже становится барьером для интеграции в общество. Ведь сам адрес в HLM обычно настораживает потенциального работодателя, и французы африканского или арабского происхождения проигрывают в конкурентной борьбе за место на рынке труда. По статистике, выходец из Северной Африки, рассылая резюме, имеет в пять раз меньше шансов получить приглашение от работодателя на собеседование, чем коренной француз, даже если они одинаково образованы.

Но местная молодежь и не стремится к карьерному росту: пособий хватает на еду и кое-какие дешевые развлечения, а если нужны быстрые деньги, их проще заработать полулегальным путем. Тем более многие их них не видели трудящимися собственных родителей.

Считается, что есть два пути интеграции иностранцев в новой стране. В первом случае мигрант благодаря способностям и трудолюбию может добиться успеха в той же степени, что и коренные жители. Такая модель, например, работает в США, хотя и не всегда. Во втором, как бы ты ни старался, ты останешься чужаком. Так, в Японии уже сто с лишним лет обособленно живет корейская община, хотя культурных различий между японцами и корейцами куда как меньше, чем, скажем, между французами-католиками и живущими во Франции алжирцами-мусульманами.

Ситуация с мигрантами в Европе вообще и во Франции в частности специфическая. У нас, в России, выходцы из бывших союзных республик, особенно те, кому больше 35, скорее будут вспоминать общую советскую историю. Но арабы и африканцы расскажут о притеснениях, борьбе и колониальном прошлом. Это, мягко говоря, сказывается на отношении к культуре принимающей страны. Показательно, что когда во Франции запретили носить паранджу в публичных местах, был жуткий скандал, и многие родители-мигранты забрали девочек из школ.

Молодые арабы и афрофранцузы часто принципиально ездят в парижском метро зайцами, полагая, что их деды и так довольно потрудились, строя столичную подземку.
Более двух третьих от числа заключенных во Франции составляют представители мигрантских общин.

Кроме «ашелемов», в Париже есть и еще более жутковатые места — палаточные лагеря мигрантов. Здесь кучкуются и беженцы, и просто приезжие в поисках лучшей доли. Кто-то из них мечтает уехать в Великобританию, и потому не спешит «легализовываться» во Франции. Само собой, условия жизни в таких лагерях кошмарные. Кому повезло больше, тот спит на грязном пружинном матрасе, другие — на кусках картона. Периодически полиция разгоняет палаточные лагеря, но они собираются снова. Жители окрестных домов обычно в ужасе от такого соседства, но находятся и сердобольные граждане, кто приходит и приносит что-то съестное или теплые вещи. Кормлением беженцев занимаются благотворительные организации — они привозят горячий суп и другую еду.

Ситуация с мигрантами в Париже уже давно вырвалась из-под контроля властей — на нее слишком долго закрывали глаза. И все-таки правительство города пытается «лечить» проблемные кварталы, предлагая местным работу и учебу, строя или реконструируя жилье. В последнее время в условно неблагополучных районах начали строить многоквартирные дома комфорт-класса, чтобы привлечь туда более платежеспособное население и «разбавить» мигрантов. Власти сочли, что со временем это поможет навести порядок.

Напротив, некоторые строения, что изначально предназначались в том числе для мигрантов, теперь пользуются успехом разве что у парижских пенсионеров — например, знаменитый жилой комплекс Нуази-ле-Гран, выросший в 1950–1980-е годы.

История миграции XX века — это история постколониальных обязательств и диковатая смесь милосердия и безразличия. Культурный феномен вдохновлял многих режиссеров — от Ларса фон Триера («Танцующая в темноте») и Мартина Скорсезе («Банды Нью-Йорка») до Георгия Данелии («Паспорт»). А 19 августа 2021 года в российских кинотеатрах стартовал показ черно-белой криминальной драмы Матье Кассовица «Ненависть», точнее, ее отреставрированной версии. Фильм вышел в 1995 году. Кассовиц демонстрирует зрителям Париж середины 1990-х. Это бурлящий котел, в котором смешались нищета и безработица, насилие и полицейский беспредел, дискриминация и классовые конфликты.

Главный герой Винс (Венсан Кассель) — еврейский подросток из гетто. В ходе беспорядков ранен его друг Абдель. Винс находит на улице револьвер. Вместе с приятелями — темнокожим Юбером и арабом Саидом — он отправляется мстить. Они перемещаются по Парижу и пригородам, их день занят рэпом, боксом и мелким хулиганством, а градус ненависти тем временем повышается.

Лента получила приз за лучшую режиссуру в Каннах и стабильно входит в список 250 лучших фильмов всех времен по версии сайта IMDb. Снятая французом, она весьма красочно показывает проблемы, царившие в парижских иммигрантских кварталах не только четверть века назад, но актуальные и в наши дни.