Как возник миф о «мужчине-охотнике», чем объяснить его стойкость и почему он такой вредный

В представлениях Чарлза Дарвина о возникновении человечества такого персонажа нет: у него первобытный человек — общественное животное, он трудится в «общем теле» своего племени и без племени не выживет. Но более поздние дарвинисты, такие как Томас Гексли и Герберт Спенсер («величайший сукин сын во всем христианском мире», по Карлайлу), переосмыслили эволюционную битву за выживание как соперничество не между генами, а между индивидуумами.

К 1925 году ученые уже воспринимали это как факт: профессор Карвет Рид из Лондонского университета открыто предлагал переименовать первобытного человека в ликопитека [волко-человека] за его якобы хищную волчью алчность — предложение, с энтузиазмом поддержанное его коллегой из Южной Африки, еще одним несостоявшимся беллетристом, Раймондом Дартом:

Как видим, здесь образ Мужчины-Охотника раскрыт так, чтобы подпитывать и раздувать мужские фантазии о насилии и разрушении. «Мы — дети Каина, — торжественно провозглашает Ардри. — Мужчина — хищник, убийство с помощью оружия — его естественный инстинкт». За ним это повторяют множество крутых парней, от Конрада Лоренца до Энтони Сторра: «Простая истина в том, что мы [кто эти „мы“??] — самый жестокий и безжалостный вид, когда-либо ходивший по земле»².

Естественная агрессия мужчины находит себе естественный выход в подчинении всех вокруг: «Женщины, мальчики и девочки, — писал Герберт Уэллс, — жили в страхе перед старшим мужчиной». Для Ардри «доминирование, революционная социальная необходимость даже в беззаботной лесной жизни, сделалось для охотников повседневным условием выживания»³.

Так «охотничье прошлое» мужчины позволяет оправдывать любые акты мужской агрессии, от нечестности в бизнесе до изнасилования или избиения жены, а «право на власть», якобы присущее «первобытному вожаку», очень удобно распространяется на цивилизованную жизнь.

В сущности, почти нет таких сторон современной жизни, таких лестных заблуждений о «естественном» инстинкте мужчины подчинять и разрушать, которые не искали бы себе происхождения и объяснения в мифе о Мужчине-Охотнике. Поколения самых авторитетных ученых воспевали хвалы ему и его товарищам: «Наш разум, интересы, эмоции, общественная жизнь, — сладко поют американские профессора Уошберн и Ланкастер, — всем этим мы обязаны охотникам былых времен».

Стоит ли говорить, что это совершенно безосновательно: Дональд Джохансон называет «охотничью гипотезу» продуктом «живого воображения» Ардри и «позором антропологов». В профессиональных кругах вся эта концепция теперь изгнана в пустыню между посмеянием и забвением, и психолог доктор Джон Николсон — не единственный специалист, признающийся теперь: ему, мол, «стыдно, что когда-то и он был ею увлечен»⁴.

Однако Мужчину-Охотника, раз уж он овладел коллективным воображением и рыщет теперь по его полям и лесам, чрезвычайно сложно оттуда изгнать. Немногие замечают даже самое очевидное: почему на протяжении тысячелетий он бегает по лесу в полном одиночестве? Где в его истории женщина? О ее развитии — если не считать эволюции сексуального аппарата — не говорится ни слова.

«В ходе эволюции, — заявляет ведущий французский авторитет, — мужчина увеличивал размеры тела, мышечную силу и скорость, развивался его разум, знания и воображение, однако женщина едва ли разделяла с ним все эти достижения»⁵. То же, каждый по-своему, твердит и бесчисленное множество историков, археологов, антропологов, биологов по всему миру.

Такое впечатление, что мужчина в одиночку эволюционировал за всех нас! А что же первобытная женщина? А она, ленивая и зависимая, этакая первобытная «душечка», слонялась вокруг пещеры, ожидая, когда господин и повелитель вернется с охоты — и эволюционировать ей не требовалось.

Однако, прославляя достижения первобытной женщины и разоблачая льстивые выдумки мифа о мужчине-охотнике, важно не удариться в другую крайность — не начать отрицать реальную деятельность мужчин так же, как историки прошлых лет отрицали деятельность женщин.

Однако, прославляя достижения первобытной женщины и разоблачая льстивые выдумки мифа о мужчине-охотнике, важно не удариться в другую крайность — не начать отрицать реальную деятельность мужчин так же, как историки прошлых лет отрицали деятельность женщин.

Вклад мужчины в выживание нашего вида становится более нормальным, естественным и даже, парадоксальным образом, более заслуживающим восхищения, как только мы признаем, что первобытные люди не могли выжить друг без друга и действовали в тесном сотрудничестве.

Охота была не одиночным героическим приключением, а групповой деятельностью

Как объясняет Майра Шекли: «Успешная охота, особенно на крупных животных, бродящих стадами — оленей, лошадей, мамонтов, бизонов и шерстистых носорогов — требовала объединяться в стаи»⁶. И до наших дней в охотничьих сообществах, когда нужно загнать или убить добычу, ради этой цели объединяются все, включая женщин и детей.

Да, и женщины прекрасно охотятся на более мелких, неторопливых или безопасных животных. Так, в XVIII веке один торговец из «Компании Гудзонова залива» в Канаде обнаружил эскимоску, которая в течение семи месяцев выживала с помощью охоты там, где «на тысячу миль вокруг не было ничего, кроме ледяной пустыни»⁷.

Охота не означала борьбу и драку

Напротив, вся цель групповой организации состояла в том, чтобы первобытному человеку не приходилось встречаться со своей добычей лицом к лицу и с ней сражаться. Первые люди, как показывает Шекли, вместе трудились над тем, чтобы этого избежать: «Животных гнали к обрыву и заставляли бросаться навстречу гибели (именно это, несомненно, произошло на месте верхнепалеолитической стоянки в Солютре), или при помощи огня загоняли в болото (этот метод использовался в Торральбе и Амброне)»⁸.

Кроманьонская пещерная живопись из Дордони во Франции выразительно изображает мамонта, упавшего в яму и напоровшегося на острые колья: такие ловушки известны по всему миру. Такой метод охоты даже не включал в себя убийство — достаточно было дождаться, пока животное умрет само. Вообще большинство способов охоты не предполагает прямую агрессию, нападение, смертельную схватку со зверем: гораздо чаще добычей охотников становятся медленные и безобидные животные вроде черепах, больные и раненые, рожающие самки или же туши, убитые и брошенные другими, более свирепыми хищниками.

До, во время и после охоты мужчины и женщины полагались на умения друг друга

Антрополог Констебл описывает первобытное племя юкагиров в Сибири, у которых при проверке ловушек мужчины шли впереди, а женщины, следуя за ними, брали на себя разделку туш и доставку их на стоянку⁹.

Поскольку туши животных использовались для еды, изготовления одежды, укрытий, орудий из костей, украшений — словом, для самых разных ремесел, большинством из которых занимались женщины — неудивительно, что разделка туш была их обязанностью.

Как напоминает нам Майра Шекли:

Как видим, мужчина-охотник не был бесстрашным одиноким агрессором, героем тысячи смертельных схваток. Единственным регулярным и неизбежным занятием, в котором находилось место мужской агрессии, была защита своих: забота о младенцах и защита группы — вот единственные занятия приматов и первобытных людей, в которых наблюдается несомненное половое разделение труда. Так что, когда первым мужчинам приходилось сражаться и убивать — этим они занимались не для развлечения, а ради выживания, в смертельном страхе, защищая свою жизнь и жизнь своих близких.

Поскольку столь важной частью работы мужчины была защита своей группы, важно пересмотреть и общепринятые представления о половом разделении эмоционального труда, согласно которым нежность, ласку и заботу проявляли только женщины, а мужчины бродили где-то поодаль от костра — этакие огромные волосатые громилы, существующие лишь затем, чтобы трахаться и драться. В реальности первые мужчины, как и первые женщины, стали людьми, только научившись заботиться о других.

Согласно антропологу Джону Стюарту, скелет, открытый в пещерах Шанидар в современном Ираке, рассказывает любопытную историю:

Так что там насчет «безжалостного мужчины-охотника, гордо шагающего в будущее»?¹² Не правда ли, он становится более человечным и живым?

Это не значит, что доисторические женщины не сталкивались с насилием и даже насильственной смертью. В Эрингсдорфе (Германия) были найдены остатки женщины — жертвы каннибальского убийства, погибшей от 150 до 200 тысяч лет назад. Она была ранней неандерталкой. Ее забили до смерти каменным топором, после смерти отделили голову от тела и вскрыли основание черепа, чтобы извлечь мозг. Рядом лежали останки погибшего одновременно с ней десятилетнего ребенка¹³.

Знали доисторические времена и сексуальное насилие. В Истурице (Атлантические Пиренеи) найдена необычная кость, вырезанная в форме рукояти ножа: на ней графично изображен пронзенный копьем бизон, который, извергая фонтан крови, бьется в предсмертных судорогах.

А на другой стороне рукояти, в очень похожей позе — пронзенная женщина: она ползет на четвереньках, а сзади над ней похотливо склонился мужчина, явно намеренный с ней совокупиться, хотя набрякшие груди и округлый живот ясно показывают, что она беременна. Французский антрополог Жорж Анри Люке видит в этом мрачном предмете «любовный амулет» — хороша любовь!¹⁴

Однако любопытно, что женщины в первобытных обществах зачастую находятся в куда менее подчиненном положении, чем мог бы ожидать современный, особенно западный наблюдатель. Это отнюдь не жалкие рабыни мужских желаний и потребностей. В сущности, у женщин глубокой древности было больше шансов обрести свободу, достоинство и значимость, чем у многих их сестер из более «цивилизованных» обществ.

Ключ здесь лежит во взаимоотношениях племени с тем, что его окружает. Когда жизнь представляет собой каждодневную борьбу за существование, равенство женщины — вопрос выживания. В этих культурах женщины играют слишком важную роль, не позволяющую держать их взаперти или затыкать им рот; их знания и опыт — ценнейший ресурс, принадлежащий всему племени. Как основные добытчицы пищи, владеющие секретом выживания, женщины обладают свободой, властью и статусом — и они об этом знают.

Мужчины в охотничье-собирательских обществах не распоряжаются трудом женщин и его не эксплуатируют. Они не присваивают и не контролируют то, что производят женщины, не ограничивают свободу их передвижения. У них нет или почти нет власти над телами женщин и детей; они не делают фетиша ни из девственности, ни из целомудрия и не требуют от женщин сексуальной эксклюзивности.

Общая база знаний группы доступна всем — не только мужчинам; творческие способности женщин не отрицаются и не подавляются. Нынешние «цивилизованные» сестры этих «примитивных» женщин поистине могут с завистью взирать на то, как в первобытном обществе соблюдаются их основные права. И более того. Свидетельства культур уровня каменного века, существующих в наши дни, убедительно показывают, что женщины в них занимают места мудрецов, советчиц, руководительниц, рассказчиц, знахарок, ведуний и законодательниц¹⁵.

К тому же они никогда не забывают о своей уникальной власти, основанной на женской магии плодородия и деторождения, со всей присущей ей маной. Все доисторические свидетельства подтверждают, что женщины занимали в племени особое положение именно как женщины.

Из множества изображений женщин, совершающих религиозные ритуалы, обратим внимание на два: наскальный рисунок из Танзумайтака, Тассилин-Адджер, на котором две женщины, увешанные браслетами, ожерельями и диадемами из бус, исполняют церемониальный танец среди стаи гусей — и одну из самых знаменитых доисторических картин, так называемую «Белую Даму» из пещер Драконовых гор в Южной Африке, где Белая Дама ведет хоровод мужчин и женщин в племенном ритуальном танце¹⁶.

Итак, с самого начала роль первых женщин была шире, а вклад их в эволюцию человека неизмеримо значительнее, чем признавалось когда-либо прежде. Именно женщина на заре человечества, вместе со своей матерью и бабушкой, сестрами и тетками, и даже с небольшой помощью мужчины-охотника, сумела достичь почти всего, в дальнейшем обеспечившего виду Homo гордое наименование sapiens.

И все указывает на то, что это признавал и сам мужчина. По всему миру, от древнейших проблесков европейского сознания до мифов о «времени сновидений» на другой стороне земного шара, у аборигенов Австралии, широко распространены образы, в которых женщина совершает священные ритуалы или посвящена в самые тайные мистерии племенной жизни.

Ведь именно женщина, с ее необъяснимыми лунными ритмами и способностью создавать новую жизнь, и была главной священной тайной своего племени. Могущественная, способная творить чудеса, она неизбежно должна была казаться чем-то большим, чем мужчина — большим, чем человек. И, начав мыслить символически, первобытный человек нашел этому лишь одно объяснение. Женщина стала первым символом, воплощением некоей величайшей сущности — не более и не менее, чем богиней.

_{Отрывок из книги Розалин Майлз «Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира». М.: Издательство Бомбора (Эксмо), 2023.}