Консервы прошлого: как живет под санкциями современный Иран

Когда самолет приземлился в тегеранском аэропорту имени имама Хомейни, мы стали наблюдать за женщинами в салоне. Моя спутница была готова к тому, что пару недель, проведенных в Иране, ей предстоит ходить в платке, и даже на визу сфотографировалась с покрытой головой. Но самолет уже остановился у гейта, а покрывать голову никто вокруг не спешил. Неужели настало смягчение нравов? Но тут открыли двери, все зашевелились и к выходу двинулись уже в платках.

Иран живет по исламским законам с 1979 года, когда после кровавых разгонов митингов, миллионных демонстраций и забастовок шах Мохаммед Реза Пехлеви бежал из страны, а государство возглавил религиозный лидер, аятолла Хомейни.

В основу нового законодательства легли принципы шариата. Употребление алкоголя и супружеская измена стали уголовными преступлениями, под запретом оказалась западная культура, женщин обязали носить традиционную мусульманскую одежду.

Судя по всему, сейчас к некоторым нормам стали относиться более формально: многие женщины носят брюки и накидывают платок, лишь немного прикрывая затылок.

Желающих получить визу, кроме нас, не оказалось. Иран открыл границы только осенью 2021 года, до этого в страну из-за пандемии не пускали почти никого. От туристов отвыкли: окошко закрыто, но заспанный визовый офицер вышел и отправил нас оплачивать пошлину.

Раньше иранский штамп в паспорте отпугивал туристов, теперь вместо визы дают вкладыш, распечатанную бумажку с черно-белой фотографией и нашими данными — ее надо носить с собой, зато в паспорте никаких отметок больше не делают.

Водитель, встретивший нас с табличкой, помог поменять $200 на стянутую резинкой стопку 500-тысячных купюр. Международные платежные системы в Иране давно не работают. Вместо них есть свои аналоги, которые потихоньку распространяются на дружественные страны, но туристу от этого не легче: все, что собираешься потратить в стране, придется привезти с собой наличными.

Периферия

Столицу мы решили оставить напоследок, из аэропорта отправились сразу в Кашан, небольшой город в 90 км от Тегерана, по трассе, которая ведет на самый юг страны — к Персидскому заливу. Мелькающие фонари и редкие машины на ночной дороге вернули в середину 1990-х: детские воспоминания с заднего сиденья, когда тебя везут неизвестно куда, а по радио играет что-то убаюкивающее.

Кашан, в который мы въехали на рассвете, только усилил ощущение прошлого. Центр города в основном двухэтажный. Вдоль дорог стоят выцветшие портреты шахидов — героев войны с Ираком 1980-х годов.

На улицах плотный поток мотоциклов и машин из тех же 1980-х. Из-за эмбарго автопарк сильно устарел, самые популярные модели — местные копии хитов 1980-х Kia Pride и Peugeot 405, довольно часто встречаются местные копии пикапа Nissan Junior.

Между главными улицами петляют узкие глиняные переулки, в которых не разъехаться двум машинам. Чтобы оформить нам местную сим-карту, сотрудники долго совещаются с кем-то по стационарному телефону и просят вместо подписи оставить в документах чернильный отпечаток большого пальца.

В Средние века город был важным центром производства керамики и ковров. В XVIII веке он сильно пострадал от землетрясений, но после того как столицу в конце века перенесли в Тегеран, знатные семьи стали строить себе в Кашане дворцы, соревнуясь в роскоши.

Наравне с персидскими садами и древними мечетями эти отреставрированные «традиционные дома» Боруджерди, Табатабаи и других семей — главные достопримечательности.

За пределами туристических маршрутов многие дома заброшены или разрушены, среди обломков играют босоногие дети, из помоек разбегаются ободранные коты.

Двое путешественников из Германии, с которыми мы познакомились в чайной на городском базаре, признались, что приехали в Кашан отдохнуть от ритма Тегерана. Первый пункт путешествия обычно становится эталоном для сравнения. Для нас им стал город, куда приезжают отдохнуть от столичной суеты.

Водно-воздушный кризис

«Зачем вам в горы, — удивился администратор гостиницы, которого мы попросили найти нам водителя, чтобы посмотреть окрестности и через горную деревню Абьяне ехать в Исфахан, первый большой город на маршруте. — Вы же из России, у вас и так много гор. То ли дело пустыни!»

Большая часть страны расположена в пределах Иранского нагорья. Во внутренних областях — бессточные понижения, в которых образовалась череда пустынь, самые большие из которых — Деште-Лут и Деште-Кевир. На границе последней и расположен Кашан. Мелководное соленое озеро к востоку от города регулярно пересыхает и превращается в корку соли, залежи которой разрабатывают в нескольких километрах от «берега».

Наш пожилой водитель Хоссейн остановил старенький Peugeot Pars у песчаных дюн пустыни Маранджаб. Он и его жена — она тоже работает водителем — возят сюда туристов уже много лет. Днем и на закате в пустыне устраивают пикники, по ночам местная молодежь гоняет на машинах.

Возможностей развлечься в городе не так уж много. К тому же, за городом не такие строгие правила: «Скажи своей жене, что платок пока можно снять, мы не в городе», — говорит водитель.

В горной деревне Абьяне в 80 км от Кашана — уже никаких признаков пустыни: деревья в начале февраля еще голые, но уже бегут ручьи, которые сливаются в бурные потоки. Мы заехали сюда вместе с Хоссейном и двумя немцами из чайной по дороге в Исфахан.

Пока гуляли по 2000-летней деревне, начался снегопад, который перерос в снежную бурю. Спустя пару часов, въезжая в Исфахан, который расположен в долине между хребтом Кухруд и горной системой Загрос, я ожидал, наконец, увидеть полноводную реку. Напрасно: вместо реки Зайендеруд (в переводе — «несущая жизнь»), которая несла сюда воды со склонов Загроса, в центре города теперь сухое русло с потрескавшейся глиной на дне.

В течение многих веков древняя персидская система водоснабжения позволяла Исфахану оставаться городом-оазисом в окружении плодородных земель. Вода с гор доставлялась через канаты — подземные каналы-акведуки.

В XX веке рост численности населения, развитие сельского хозяйства и промышленности привели к дефициту водных ресурсов. В 1970-х в верхнем течении Зайендеруда построили плотину и ГЭС. Сегодня отсюда идет водоснабжение провинций Исфахан и Йезд, и на сброс в реку практически ничего не остается.

Когда река окончательно пересохла, начались протесты исфаханских фермеров и горожан, которые не хотели делиться водой с соседней провинцией. В 2013 году протестующие сожгли насосы и оборудование для прокачки воды в Йезд, что привело к столкновениям с полицией.

Компенсировать дефицит воды решили из самой полноводной реки страны, Каруна, и тогда протесты распространились на провинцию Хузестан, через которую она протекает. Сейчас власти делают ставку на опреснение воды из Персидского залива, которая будет доставляться в нуждающиеся регионы по трубам.

В самом Исфахане высохшее русло реки стало местом массовых акций протеста, которые жестко подавляет полиция. В остальное время по руслу ходят пешком, ездят на велосипедах и даже машинах. Вечером и ночью вдоль берега жгут костры, молодежь собирается под древними мостами, чтобы попеть под гитару.

На Новый год, который по персидскому календарю отмечают в конце марта, плотину иногда на несколько недель открывают — тогда Зайендеруд снова наполняется водой, и жители могут покататься на катамаранах.

Город считается одним из самых европеизированных в Иране: пешеходная улица, велодорожки, метро, кинотеатры, зеленые скверы и вагончики с фастфудом, в том числе вегетарианским. На окраине — большой парк на горе, куда люди убегают от смога, плотной шапкой покрывающего город в безветренную погоду.

Источник смога проясняет дорога из Исфахана в Йезд, центр соседней одноименной провинции. На шоссе сплошные грузовики, причем большинство — довольно старые: эмбарго превратило дороги в музей послевоенного автомобилестроения.

Наравне с устаревшими промышленными технологиями это одна из главных причин катастрофического ухудшения качества воздуха в стране. Из-за смога в учебных заведениях регулярно отменяют занятия, в городах вводят ограничения для езды на машинах.

Криптовалютный бум последних лет тоже сказывается на качестве окружающей среды: фермы обеспечивают растущий спрос на электроэнергию и поддерживают постоянную загрузку электростанций. К тому же, многие индустриальные центры расположены в межгорных долинах, где скапливаются продукты загрязнения.

Жизнь за забором

Иранский криптовалютный бум диссонирует с консервативным — даже архаическим — образом страны, но здесь так со многим. Фасады «продают» легенду о древней империи, тогда как настоящая жизнь происходит за забором.

Йезд — воплощение этой философии. Центр состоит из глиняных домов, стены которых образуют высокий лабиринт узких кривых переулков. Историческую часть города власти пытаются сохранить в том виде, в котором она существовала много веков назад.

Менять планировку традиционных домов — только по согласованию с ведомством, которое занимается сохранением наследия. Об этом нам рассказали хозяева гостиницы, объясняя, почему спальню от туалета и душа отделяет общий двор.

Хозяев двое — муж и жена. До пандемии они несколько лет жили и работали в Новой Зеландии. Когда пришла пора переоформлять документы, вернулись на родину, да так и застряли. Муж — молекулярный биолог, преподает в местном университете. Его аспирант, мечтающий заниматься биоинформатикой, подрабатывает в гостинице администратором. Жена — специалист по традиционным иранским ремеслам, тканям и орнаментам, она занималась оформлением гостиниц.

В пятницу после вечерней молитвы хозяева пригласили нас на ужин у костра. Во дворе на мангале приготовили традиционный овощной суп шули. Как объясняет хозяйка, в каждой провинциисвой шули: «Наш — йездский — из чечевицы и зелени». К этому времени мы порядком устали от вездесущей баранины, которая составляет основу местной кухни.

Когда на следующий день я решил посмотреть рецепт шули в интернете, оказалось, что большинство сайтов с его упоминанием заблокировано. Власти страны прилагают много усилий для того, чтобы контролировать национальное киберпространство, и под удар попадают довольно неожиданные цели.

К блокировкам сайтов и соцсетей иранцы привыкли. Пока для их обхода массово используют частные сети VPN, но новые законодательные инициативы предполагают их криминализацию. Исключение в блокировках пока делают для Instagram (запрещенная в России экстремистская организация) (принадлежит Meta, запрещенной в России экстремистской организации) — это чуть ли не единственная западная соцсеть, которой можно пользоваться без VPN. В Иране у нее десятки миллионов пользователей, среди которых местный бизнес активно продвигает свои товары и услуги. Без привычных сервисов для туриста это незаменимый способ найти и забронировать жилье или выбрать ресторан.

К середине путешествия мы, наконец, осмелились стать ближе к людям и в следующий пункт маршрута — Шираз — отправились на междугороднем автобусе. Это главный вид транспорта в стране: сеть железных дорог редкая, а в сфере автобусных перевозок благодаря конкуренции частного бизнеса удалось добиться хорошего уровня комфорта.

В VIP-автобусах (с такой пометкой каждый второй) кресла раскладываются до полулежачего состояния, у каждого есть USB-порт для зарядки, а на длинных маршрутах в стоимость билета включают сухой паек.

У лобового стекла всю дорогу о чем-то совещались три водителя, иногда отвлекаясь, чтобы пофлиртовать с девушкой на переднем сиденье и угостить пассажиров конфетами. Песчаная буря, в которую мы попали по дороге, казалось, совершенно их не смутила. Из всего автобуса снимать на телефон перекати-поле решили только мы.

Былое величие

Шираз — второй после Исфахана город-миллионник на нашем пути. Если первый оказался воплощением западного влияния, второй — полная его противоположность. Это столица провинции Фарс, где сформировалась древнеиранская государственность и культура.

Даже в молодых районах с модными кафе и магазинами не покидает ощущение восточного базара, который здесь, кстати, занимает чуть ли не весь исторический центр.

Шираз называют то городом поэтов, то соловьев, то роз и вина, то всего вместе. Поэты действительно есть — Саади и Хафиз, их гробницы теперь привлекают в город тысячи почитателей. С остальным сложнее. Как объясняют специалисты, в персидской поэтической традиции соловей — метафора поэта, а роза — мудрый правитель: попивая вино в саду, он слушает пение соловья.

Впрочем, можно понимать и буквально. Соловьев в городе действительно много, но трели доносятся из клеток, которые вешают в торговых лавках то ли для привлечения покупателей, то ли просто для души.

Вино после Исламской революции осталось только в поэзии и подполье, но раньше с городом связывали происхождение винограда сира (в Новом свете его называют шираз), пока генетический анализ не установил, что его настоящая родина — долина Роны.

Неподалеку от Шираза — развалины Персеполиса, церемониальной столицы Персидской империи времен династии Ахеменидов, когда она занимала огромную территорию от севера Африки до современного Пакистана. Собственно, жители самой империи называли ее тогда «государством ариев» — от слова «Арьянам» и происходит название Иран.

А «Персию» придумали греки, да так и закрепилось. Только в XX веке шах потребовал вернуть исторический топоним: страна стала Ираном, а язык остался персидским.

В IV веке до нашей эры Александр Македонский захватил империю и сжег Персеполис. По одной из версий, чтобы уничтожить напоминание о былом величии государства. Если это так, у него не вышло.

В 1971 году последний шах с размахом отметил 2500-летие иранской государственности. Основные мероприятия проходили в окрестностях Персеполиса. Для размещения гостей поставили шатры — их остатки видны до сих пор, в округе истребили змей и насекомых, посадили деревья и завезли десятки тысяч певчих птиц.

Тоска по былому величию и сейчас принимает своеобразные формы. «В те времена государство заботилось о гражданах, все были застрахованы: если ты заболел, сидишь дома и получаешь зарплату, — делится с нами своим представлением о социальном устройстве древней империи экскурсовод, девушка со смартфоном в чехле в виде милого поросенка. — Если женщина беременела, о ней тоже заботились, выплачивали ей пособие». По секрету она жалуется, что хотела бы завести ребенка, но муж против: нет работы.

В 2021 году официальный уровень безработицы в Иране впервые за 15 лет упал ниже 10% — в абсолютных значениях это примерно 2,5 млн человек, которые ищут и не могут найти работу.

По экономике сильно ударила пандемия и возвращение санкций после отмены «ядерной сделки». К тому же, в страну массово едут беженцы из Афганистана: если до прихода к власти Талибана (движение запрещено в РФ) численность афганцев в Иране оценивали в 4 млн человек, сейчас она выросла до 5 млн.

На улицах много детей, которые настойчиво просят денег, демонстрируя приличное, по местным меркам, знание английского.

Больше других запомнился мальчик в деревне Лафт на острове Кешм. Он догнал нас на улице и выдал, кажется, сразу все, что вспомнил: поздоровался, спросил, как дела, сразу же сообщил, что у него все в порядке, рассказал, как его зовут, осведомился о наших именах и закончил лаконичным: «Money?»

Годовщина революции

Чтобы добраться до крупнейшего острова Персидского залива, из ширазского аэропорта на потрепанном Fokker-100 мы прилетели в приморский Бендер-Аббас и на пароме преодолели полсотни километров до города Кешм. Билет для иностранцев официально стоит в несколько раз дороже, чем для иранцев, это здесь обычная практика.

В конце путешествия мы хотели отдохнуть на море, а Кешм — главная «курортная» точка Ирана. Как оказалось, мы прибыли на остров как раз накануне годовщины Исламской революции — национальных выходных вроде наших «майских».

В это время в северных регионах страны местами лежит снег, а здесь уже тепло, но не так невыносимо жарко, как летом, и на остров приезжают тысячи иранцев со всей страны. Масштабы популярности курорта мы оценили вечером: толпы людей высыпали на городской пляж, чтобы на закате запускать воздушных змеев и мочить ноги в теплой воде залива.

Чтобы попасть на соседний остров Ормуз, пришлось к шести утра ехать за билетами. В это время к кассам уже стояли длинные очереди, но мы чудом попали на первый паром. По прибытии толпы иранцев распределились по моторикшам и под громкую музыку из колонок поехали осматривать остров. Дорога идет по кругу вдоль побережья, его можно объехать за несколько часов.

Проезжая одну из бухт, водитель показал нам развалины дома, который когда-то построили его предки. Как и большинство населения Кешма и Ормуза, он относится к суннитскому меньшинству Ирана. Раньше занимался контрабандой — возил из Омана одежду и другие товары, — но из-за опасности бросил, теперь возит экскурсии.

Местное население называют бандари, что в переводе значит портовые люди: через острова проходили древние торговые маршруты, и в культуре отразилось влияние самых разных народов: у женщин здесь яркая одежда и причудливые маски, закрывающие лицо, часто в виде усов. У мужчин одежда похожа на арабскую.

В XV веке, когда на Ормузе побывал Афанасий Никитин, остров был важным центром торговли. Потом он стал португальской колонией, а после освобождения от колонизаторов пришел в запустение.

Из-за обилия охры его называют красным островом, на самом деле цветов гораздо больше: холмы Радужной долины после дождя окрашены яркими полосами белого, оранжевого, зеленого, коричневого и других цветов, песчаные пляжи желтые, черные и бордовые, берега соленых ручьев сложены белыми корками соли. Среди холмов гуляют антилопы.

У очередной остановки — десятки моторикш и толпы туристов, но мало кто из них доходит до конца пляжа и переходит в следующую бухту. Там стоят палатки, на камнях сохнет одежда, у воды хипповатого вида молодежь. Несколько человек в воде — это единственный раз, когда мы увидели купающихся людей.

Позже на дороге подобрали трех голосующих девушек, которые ехали из дикой бухты пополнять запасы пресной воды и еды. По их просьбе наш водитель наконец тоже включил громкую музыку, и мы въехали в поселок как все.

Кешм изрезан ущельями и каньонами с причудливой формы останцами. В мелководном проливе между островом и материком — мангровые заросли, среди которых можно поплавать на катере или сапе. В рыбацкой деревне Табл, где мы поселились, народу, конечно, было меньше, чем в городе, но гостевой дом заполнен.

Вечером в саду включили музыку, студенты обоих полов стали хором подпевать. Когда все начали танцевать, нас заметили и потащили в центр импровизированного танцпола. Один из ребят отвел меня в сторону и предложил водки.

Такие «смешанные» вечеринки, где мужчины и женщины веселятся вместе, в Иране запрещены, не говоря уже об алкоголе. Местная полиция обычно закрывает на такое глаза, но Корпус стражей Исламской революции время от времени проводит громкие рейды с задержаниями. (Осенью 2022 года в Иране вспыхнули масштабные протесты, поводом для которых стала смерть девушки, задержанной полицией нравов из-за неправильного ношения головного платка. — Прим. Vokrugsveta.ru)

В годовщину Исламской революции мы прилетели в Тегеран. В честь праздника метро работало бесплатно, но многие рестораны и кафе взяли выходной. Вдоль дорог развесили иранские флажки, на некоторых домах — портрет аятоллы. В остальном город продолжал жить своей жизнью: в парке подростки играли в футбол, мужчины — в нарды и шахматы.

За две недели путешествия по древним городам мы насытились персидскими садами и дворцами с витражами, поэтому в последний день отправились гулять.

Над Тегераном с севера эффектно возвышается снежная стена горной системы Эльбурс с вулканом Демавенд. Вдоль реки Дараке проложена тропа, по которой благополучного вида иранцы с трекинговыми палками уходят от столичного смога.

За горами — Каспийское море и уже совсем рядом граница России, откуда Иран кажется очень далеким и непонятным. «Ого, и как там?», — спрашивают теперь друзья, когда узнают о путешествии. «Да нормально, живут как-то». До сих пор не могу придумать более точного ответа. А что тут скажешь?

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 6, сентябрь 2022}