Красота по-японски: что заставляет жителей Страны восходящего солнца подчинять свою жизнь стремлению к гармонии

Когда бы вы ни приехали в Японию, первыми новостями будут графики цветения. Январь — камелия, февраль — сливовый цвет, март — персик и груша, апрель — сакура, май — азалия, пион и глициния, июнь — ирис и гортензия, июль — лилия, август — лотос, сентябрь — семь трав осени, октябрь — хризантема, ноябрь — клен, декабрь — сосна и бамбук.

Год от года в садах и парках растения, сменяя друг друга, цветут в определенном порядке, и за века существования японской культуры этот круговорот превратился в особый код японской эстетики, задающий тон окружающей жизни. Витрины магазинов, интерьеры ресторанов привлекают посетителей сезонным декором.

Растения — символы времен года — издревле изображаются на кимоно. В повседневном облачении гейш, хранительниц традиционного уклада, принцип сезонности строго соблюдается по сей день. Кондитерские соревнуются друг с другом в искусстве создания сладостей в виде цветка сливы, гортензии или камелии.

Посудные лавки выставляют на самые видные места вазы и чаши с изображением ириса в мае и хризантемы — в октябре. И даже производители туалетной бумаги вносят лепту в сезономанию, выпуская лимитированные коллекции с сакурой накануне прихода весны.

Традиция любования цветущими растениями — это глубже, чем восхищение красотой пейзажа. Трепетное отношение к цикличности времени издревле укоренилось в Японии как часть религиозного, синтоистского, сознания. Чередование сезонов стало ассоциироваться в этой стране с правильным устройством мироздания. В стремлении жить в гармонии с природой оттачивались грани японского восприятия красоты.

Югэн — красота мистического

— Название «Рикугиэн» можно перевести как «Сад шести основ поэзии», — рассказывал мне знакомый японец Сайто-сан, стоя перед деревянной вертикальной табличкой, на которой были начертаны три иероглифа. — Его основал в конце XVII века Янагисава Ёсиясу — верный вассал пятого сёгуна династии Токугава, образованный и энергичный человек, даром что невысокого происхождения. Благодаря выдающимся способностям он обрел могущественного покровителя, от которого получил в подарок участок земли для своей резиденции. Здесь он и задумал создать необычное творение. Ёсиясу слыл большим любителем поэзии, поэтому в основу задумки он положил идею сочетания садового искусства с японской поэзией вака. Итогом семилетних трудов стал сад, который увековечил его имя.

Так начиналась моя первая в жизни прогулка по японскому саду в Токио, куда погожим ноябрьским днем меня пригласили Сайто-сан с супругой. Беседуя, мы неспешно продвигались вглубь. «Взморье драгоценных водорослей», «Узорчатый камень слов», «Сосна, которую можно спросить о событиях древности» — мои японские друзья перечисляли поэтичные названия всего, что видели вокруг.

Когда мы прошли по мосту «Пересекающего ночь лунного света», взору открылась блестящая от солнца гладь большого пруда. Над его поверхностью возвышались зеленые холмистые острова и причудливые валуны. В разговор вступила Сатико, миниатюрная супруга Сайто-сана. На прогулку по саду она пришла в кимоно, украшенном изображением золотых хризантем. Элегантно повязанный пояс оби был усыпан вышитыми разноцветными листьями японского клена — момидзи.

— Эти возвышенности на островах именуются «Гора-юноша» и «Гора-девушка». Они символизируют мужское и женское начало — основу продолжения жизни. Без специальных знаний это трудно понять, но, по задумке создателя, сад был разделен на восемьдесят восемь зон, каждая из которых обозначена стихотворением какого-нибудь известного поэта древности. Эти стихи должны были вызывать в душе образованного человека множество глубоких ассоциаций. Конечно, со временем сад менялся, а из восьмидесяти восьми столбиков с выгравированными поэтическими строками осталось всего тридцать два, поэтому восстановить подлинный смысл и масштаб задумки можно только по записям его создателя. К счастью, они сохранились. Ёсиясу создал свой сад как место обитания божеств поэзии, призванных оберегать ее на пути к вечной жизни.

Заметив мой удивленный взгляд, Сатико-сан смущенно улыбнулась.

— Иностранцам сложно понять нас, японцев. Мы с детства привыкли верить, что природа и поэзия неразделимы. Наши самые древние хроники написаны на языке поэзии, а происхождение многих поэтических строк связывают непосредственно с божествами. Восемьдесят восемь стихотворений, которые легли в основу сада, — тоже не случайность. Восьмерка — символ множества, бесконечности. Цифра восемьдесят восемь — это крайний предел человеческой жизни, но конец — это новое начало. Подобно круговороту весен, лет, осеней, зим, ему нет остановки. Он должен быть беспределен, вместе с небом и землей. Сад «Рикугиэн» — это попытка создать бесконечную вселенную японской поэзии, проистекающей из обожествления природы. А вместе с этим увековечить саму жизнь…

В этот момент тропинка вывела нас к большой кленовой роще, увидев которую, я застыла в изумлении. Каждый отдельный листочек, нежно трепетавший на ветру, казалось, был вырезан рукой искусного мастера. Но больше всего поражали оттенки багряного цвета — они были настолько чистыми и яркими, что казались нереальными. Созерцание алых момидзи вызывало ощущение соприкосновения с чем-то нездешним и пробуждало необыкновенный душевный подъем. Это был подлинный триумф красоты. В этот момент я впервые поняла, почему здесь по сей день сохраняют веру в духов природы.

Красоту, способную внушать такие глубокие, сильные эмоции, связанные с опытом отчасти мистических переживаний, принято именовать словом югэн. Чаще всего югэн обнаруживает себя в природных явлениях. Также находят его в искусстве, особенно в наполненных сакральным смыслом мистериях театра Но.

Существует множество определений этого понятия, которое трудно перевести на другие языки. Лично мне ближе восприятие югэн как ощущения тайного послания красоты, переданного из другого, высшего измерения. Ощущать в листике момидзи всю божественную красоту и значение мира — вот что означает чувствовать югэн.

Сакура весной и красные клены осенью — два главных события в календаре цветения растений. Но было бы слишком просто сказать, что первое символизирует начало весны и пробуждение жизни, а второе — ассоциируется с прощальным аккордом осени. Эти природные явления — главные японские символы правильного течения времени, способ в очередной раз удостовериться, что жизнь идет своим чередом по пути гармонии.

«Когда четыре времени года сменяют друг друга, десять тысяч сил природы находятся в согласии», — сформулировал живший в VII веке основатель японской государственности, принц Сётоку-тайси.

Моно-но аварэ — красота ускользающего

Выйдя из Национального центра искусств Токио, я бросаю взгляд на его впечатляющий стеклянный фасад, напоминающий большую волну. Весенний воздух наполнен свежестью. В Токио зацвела сакура. В такую пору трудно найти место для любования ею, где не было бы ликующих толп. Моя подруга, Накао-сан, загадочно улыбается. Сегодня она обещала показать мне такое секретное место.

Двигаясь в западном направлении, пересекаем перекресток автострады и проходим по узенькой улочке, сохранившей колорит Японии прошлого века. Еще немного, и мы уже в Аояме — одном из престижных районов Токио. Еще один поворот, и мы оказываемся… на кладбище.

Надо сказать, что, поскольку в Японии повсеместно распространен обычай кремации, кладбища часто располагаются даже в центральных городских кварталах. Не всегда отгороженные забором места захоронения урн представляют собой территорию с аккуратными столбиками каменных памятников серого цвета. Рядом с кладбищем непременно находится буддийский храм. Буддизм принес в Японию веру в переселение душ, и к смерти здесь относятся гораздо более философски, чем в других странах.

Окруженное со всех сторон небоскребами кладбище Аояма создает ощущение покоя и безмятежности. Здесь похоронены не только выдающиеся люди, но и самая известная в мире японская собака. Да-да, могила верного Хатико — знаменитого пса породы акита-ину — находится на кладбище Аояма по соседству с могилой его хозяина, профессора Токийского университета Хидэсабуро Уэно.

Накао-сан не зря привела меня именно сюда. Сакуры на кладбище столько, что не сразу замечаешь за ней ряды памятников. Кипенно-белые и нежно-розовые соцветия тихо колышутся на ветру, источая едва уловимый аромат. Смыкаясь кронами, деревья образуют туннель из цветов, завораживающий нездешней красотой. Впечатление усиливается, когда от дуновения ветра лепестки срываются с веток и бело-розовое марево накрывает нас.

— Сакура в Японии — символ хрупкой красоты и мимолетности жизни, — рассказывает Накао-сан. — Герои прошлого нередко упоминали сакуру в своих предсмертных стихах дзисэй. Мое любимое: «Когда в пути укроюсь на ночлег в тени деревьев вишни я, то будут ли они мне рады?» Воин, написавший это стихотворение, привязал свиток с ним к колчану со стрелами перед последним боем. Человек проживает свою жизнь так же быстротечно, как опадают цветы сакуры. Может быть, поэтому японцы верят, что души умерших переселяются в их лепестки. К радости от ханами — любования цветами — примешивается печаль от неизбежности прошлых и будущих потерь. Поэтому ханами на кладбище особенное.

Осознание быстротечности красоты делает ее восприятие многократно острее. В Японии эта связка неразделима. Чувствительность к эфемерному породила еще одно свойство прекрасного в японском восприятии — моно-но аварэ, что чаще всего переводят как «скрытое очарование вещей», но в этом понятии есть также оттенок печали и сострадания от созерцания красоты, которая обречена погибнуть.

Ваби-саби — красота несовершенного

Разглядывая витрины Музея керамики Раку в Киото, я замечаю тонкие лески, натянутые вокруг экспонатов.

— Для чего они? — спрашиваю я интеллигентного смотрителя.

— Некоторые образцы керамики имеют статус Сокровища национального значения. Лески вокруг — это система креплений, которая помогает уберечь их при землетрясении. В случае повреждения ущерб будет трудно восполнить. Посмотрите на эту чашу, — хранитель подводит меня к витрине с чашей необычного коричневато-черного цвета.

Приглядевшись, замечаю всполохи густого охристого оттенка, проступающего сквозь основной. Неровная линия края не портит впечатления. Хочется прикоснуться к шершавой на вид поверхности.

— Это один из шедевров, выполненный рукой самого мастера Тёдзиро — основателя стиля керамики Раку. Ее стоимость оценивается шестизначными цифрами. А ведь с виду это всего лишь непритязательные черепки. Иностранцы часто недоумевают, почему, мы, японцы, придаем столько смысла чайной посуде. Но для нас чаша, подобная этой, воплощает идеал красоты — совершенное несовершенство линий и цвета. Асимметричный контур, неравномерная толщина стенок рождают ощущение, что чаша — это подарок самой природы. Чаши Раку строго следуют канону и в то же время очень свободны по духу. Вся наша посуда создается без гончарного круга. Мастер лепит каждый предмет вручную. И может быть поэтому их необыкновенно приятно брать в руки. В чайном действе есть традиция наделять чаши именами. Эта называется Кото, что можно было бы перевести как «Служение», — смотритель деликатно отошел, оставив меня наедине с удивительной чашей.

Расположенный в квартале традиционной застройки Абуракодзи, в нескольких шагах от Императорского дворца и знаменитого текстильного центра Нисидзин, небольшой Музей чайной керамики Раку — одно из сокровищ бывшей столицы Японии. Здесь же находится сама мастерская Раку, где на протяжении пятнадцати поколений хранят секреты изготовления чайной посуды, оказавшей большое влияние на развитие всей японской культуры.

Появление чаш Раку связано с именем легендарного мастера чайной церемонии Сэн-но Рикю, жившего в XVI веке. Именно он открыл миру талант керамиста Тёдзиро, создавшего свои первые чаши по просьбе чайного патриарха. Японцы считают, что несовершенство такой керамики побуждает человека задуматься о поиске гармонии, путях единения с природой и тем самым становится важным элементом на пути духовного роста.

А правильные чаши как ничто другое помогают людям открывать друг другу сердца. Чаши Раку раскрывают суть ключевых понятий японской эстетики — ваби-саби: неподдельность, естественность, прелесть несовершенства, акцент на природных материалах и красках. Эта система эстетического мировоззрения окончательно укрепилась в национальном сознании благодаря влиянию чайных домов, в которых проводили церемонии мастера круга Сэн-но Рикю.

Ваби и саби чаще всего упоминаются вместе и воспринимаются как единое целое, и все же каждое из этих понятий имеет свои особенности. В изначальном, философском смысле ваби подразумевает доходящую до самоотрицания внешнюю скромность, сдержанность формы при глубине и богатстве внутреннего содержания. Тогда как в семантическом поле слова «саби» находятся такие значения, как «одиночество», «сгущение духа», «вхождение в нирвану». Иногда саби определяется как «красота древности».

«Создавать чаши Раку для меня сродни молитве. К счастью, ощущение молитвы все еще присутствует в подлинной японской керамике», — сказал в одном из интервью нынешний глава мастерской Раку Китидзаэмон XV. И эти слова почитаемого в стране мастера подсвечивают еще одну важную грань восприятия красоты в Японии.

Гэндай-но ва — современное прочтение традиционной красоты в дизайне

Вход в арт-пространство неподалеку от галереи изящных искусств Нэдзу в районе Минами-Аояма прячется за огромным ветвистым платаном, поэтому я не сразу его замечаю. Поднявшись на второй этаж, попадаю в большой светлый зал, где меня ждет Саюри Суминокура — супруга известного архитектора и дизайнера интерьеров Юкио Хасимото. Здесь проводится выставка макетов их совместного дизайн-бюро.

Отели, бутики, рестораны, клубы, залы для свадебных торжеств, музеи и частные резиденции — миниатюрные макеты представляют весь спектр деятельности Юкио Хасимото с 1996 года. Пока Саюри-сан показывает мне наиболее примечательные проекты, я вспоминаю, в каких из них мне довелось побывать вместе с Хасимото-саном.

Мы общались и дружили почти 20 лет. Юкио Хасимото не стало в 2022 году, на пике популярности и в расцвете таланта. В моих глазах работы его бюро — образец воплощения стиля «гэндай-но ва», который мы часто обсуждали с дизайнером. Это понятие можно перевести как «современное прочтение гармонии», где иероглиф «ва» означает не просто гармонию, а традиционные принципы японской красоты.

В объектах Юкио Хасимото я всегда обращала внимание на изобретательную технику зонирования и виртуозное мастерство работы со светотенью. О пространствах созданных им интерьеров иногда трудно сказать — большие они или маленькие и где пролегают их внутренние границы.

Такого эффекта дизайнер добивался с помощью мобильных перегородок из самых разных материалов: обтянутых бумагой деревянных решеток, текстиля, пластика, стекла, даже перфорированного железа. То закрываясь, то открываясь, в мгновение ока они меняли внешний вид помещений.

Это выглядело очень современно, но в то же время напоминало о традиционном японском доме, и особенно о комнатах для чайной церемонии с их непременными перегородками сёдзи, пропускающими рассеянный свет и создающими ощущение таинственности.

Как оказалось, мое впечатление было неслучайным.

— В студенческие годы меня поразило посещение чайной комнаты Тайан, связанной с именем мастера чайной церемонии Сэн-но Рикю, — рассказывал мне Юкио Хасимото в одном из интервью. — Она хранится сегодня в храме Мёкиан в Ямадзаки, пригороде Киото. Это совершенно миниатюрное пространство, размером всего в два татами. Но я увидел в ней целый микрокосм! Тогда я почувствовал, насколько авангардны идеи этого великого человека. Меня впечатлило не ощущение старины. Напротив, мне показалось, что эта чайная комната проникнута духом чего-то необыкновенно нового, передового. Это было невероятно: я видел перед собой интерьер пространства, стоящий как бы над временем, вне его рамок. И это было прекрасно.

Позже в наших беседах Юкио Хасимото не раз повторял, что классические интерьеры в традиционном японском стиле всегда были для него источником вдохновения прежде всего благодаря своей подвижности, способности к трансформации. Он отмечал ее как самое замечательное свойство японской архитектуры и, смело экспериментируя с материалами, постоянно применял в своих проектах.

Работая в направлении «гэндай-но ва», Юкио Хасимото был одним из активных проводников духа традиционной красоты в наши дни. Поэтика фрагмента, штриха, намека, умолчания всегда ощущалась в его интерьерах, где при желании можно было легко заметить и другие ее составляющие: моно-но аварэ, югэн и ваби-саби.

_{Фото: SHUTTERSTOCK / FOTODOM; SHUTTERSTOCK / FOTODOM; ETHAN DOYLE WHITE; ITCHIKU KUBOTA ART MUSEUM; MARISA HERRERA; METROPOLITAN MUSEUM OF ART; SHUTTERSTOCK / FOTODOM; BASILE MORIN; HASHIMOTO YUKIO DESIGN STUDIO; TOKYO NATIONAL MUSEUM IMAGE ARCHIVES}

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 2, март 2024}