Миф о «расколдованности»: почему верили в магию в прошлом

Что же такое «магия»

Сегодня в словарях и учебниках можно встретить разные определения этого слова. Все они сходятся в том, что это искусство или знание, с помощью которых можно управлять тайными силами природы на благо себе или окружающим (или во вред кому-то).

У древних египтян и жителей Месопотамии не существовало отдельного слова для религии, а отдельного для магии (как и для науки). Их жрецы были похожи на колдунов, а молитвы — на заклинания.

Египтяне верили в призраков и сглаз, защищались от опасных существ амулетами — например, большой популярностью пользовались амулеты с изображением богини Таверет, которая охраняла беременных, матерей и младенцев, и боялись могущественных чужеземных колдунов, но у них не было никого похожего на европейских ведьм.

Шумеры, вавилоняне и ассирийцы верили в демонов — существ, враждебных человеку и представляющих для них угрозу. Им приписывались все человеческие несчастья, и защищаться от них нужно было с помощью особых заклинаний и ритуалов. Как и египтяне, они думали, что для того, чтобы получить власть над нечистью, нужно знать ее истинное имя.

Как и у египтян, в других странах Древнего мира в ходу были амулеты. Так, в Лувре хранится небольшая пластина, защищавшая владельца или владелицу от львиноголового демона Пазузу (его боялись, так как он мог наслать на людей юго-западный ветер, приносивший саранчу и голод) и демоницы Ламашту, насылавшей болезни на детей.

Во время массовых преследований ведьм в Европе существовало похожее испытание плаванием, но с обратным эффектом: если обвиняемая выплывала, то считалась виновной.

Нельзя пытаться «околдовать» богов

Первыми, кто заговорил о магии как о чем-то отдельном от религии, были древние греки. Само слово мαγεία было позаимствовано ими у персов, чьи высокопоставленные священники звались magu(š).

При этом, по словам российской исследовательницы О. В. Осиповой, единого слова для обозначения религии в целом не было — использовались существительные (εὐσέβεια — «благоговение», «почтение», θρησκεία — «почитание», «обряд»), субстантивированные прилагательные (τὰ ἱερά — «принадлежащее богам», «священное») и сочетания с предлогами (τὰ πρὸς τοὺς θεούς — «относящееся к богам»).

Хотя персы-зороастрийцы и полагали, что весь наш мир разделен между добрыми и злыми силами и представляет собой арену постоянной борьбы между ними, магия для них не обязательно означала нечто плохое. Она могла быть как вредоносной, так и доброй.

Греки же видели в ней нечто чуждое, опасное и неправильное (возможно, на такой взгляд повлияла война с персами). Гиппократ в трактате «О священной болезни» и Платон в «Законах» пишут, что неправильно пытаться «околдовать» богов, заставить их действовать по своему усмотрению — их можно только просить о помощи и умилостивлять жертвами.

Правда, немецкий религиовед Бернд-Кристиан Отто считал, что подобное негативное отношение к магии было характерно только для культурно-религиозной элиты, а в других текстах — например, папирусах с заклинаниями, — магия, напротив, рассматривается как нечто положительное, эффективное и опирающееся на традиционные издавна известные ритуалы.

К примеру, на свинцовой табличке IV века из древнегреческого города Пелла было записано заклинание женщины по имени Дагина. Ее любовник, Дионисофон, оставил ее, чтобы жениться на Тетиме, и Дагина записывает заклятие, с помощью которого пытается помешать их браку: пусть, наоборот, Дионисофон женится на ней, она состарится рядом с ним и будет счастлива — а проклятая Тетима сгинет навеки.

Такие таблички клали в могилы, чтобы покойники донесли «послания» темным подземным силам.

За колдовство — смерть или изгнание

Римляне, как и греки, считали магию чужеземным, злым и лживым искусством, осуждая пользующихся ей людей за то, что они хотят повелевать богами и отдавать им приказы.

Уже в «Законах двенадцати таблиц» (V в. до н.э.) за колдовство полагалась смертная казнь; позже появились законы, запрещавшие любовные напитки, ритуалы, наводящие порчу, владение книгами с рецептами зелий и «магическое искусство» в целом.

Все это наказывалось смертью или изгнанием. Нам известно, что в одном из таких преступлений обвинялся Апулей, автор «Золотого осла», — якобы он заклинаниями пытался влюбить в себя женщину.

Эти образы встречаются в древнеримской поэзии и пьесах, и на одной из мозаик, найденных в Помпеях, изображена такая театральная сцена: визит двух женщин к ведьме. Колдунья сидит справа, держа в руках сосуд с колдовским зельем, и ее лицо (вернее, маска) искажено злобой.

Простой предрассудок

Отношение христиан к магии зиждилось на двух основах: античном отделении магических практик от религиозных, а также ветхозаветном запрете колдовства. Однако при этом в Средневековье и раннее Новое время Европа верила в магию.

И только в эпоху Просвещения, в XVIII веке, западные философы и мыслители окончательно пришли к выводу, что хотя тайные силы в мире есть, познать их и управлять ими человек может только изучая их опытным путем: наблюдая, анализируя и проверяя свои гипотезы на практике.

Под ней стали понимать веру в то, что люди могут повлиять на естественный порядок вещей с помощью ритуалов (особенно симпатических, основанных на убежденности в том, что предметы или живые существа могут быть связаны сверхъестественным образом) и призывания духов. Философы и мыслители XVIII в., такие как Дидро и Вольтер, считали своим долгом сражаться с этими предрассудками.

В XIX веке эти представления вылились в создание эволюционной схемы развития человечества: Эдвард Бернетт Тайлор (1832–1917) и Джеймс Джордж Фрэзер (1854–1941) считали, что все общества проходят одинаковые стадии развития, и магия характерна для низших его ступеней. Поэтому в нее верят «примитивные» народы и те слои населения в «цивилизованных» обществах, которые не получили достаточного образования.

Фрэзер думал, что таких стадий три, и каждая связана с определенным мировоззрением: магией, религией или наукой.

Ученых, разделявших эти представления, называли эволюционистами, и они считали, что религия сменяет магию, а ее саму вытесняет наука.

Немецкий социолог Макс Вебер (1864–1920) в своей знаменитой речи «Наука как призвание и профессия» (1917) говорил о том, что как только люди поймут, что никаких таинственных сил в мире нет и что всем можно овладеть «путем расчета», магия станет не нужна и мир окажется «расколдован».

Даже если сейчас ученые не знают всех принципов работы вселенной, то рано или поздно они окажутся известными. Эволюция взглядов, свойственная обществу в целом, якобы повторяется и при взрослении каждого отдельно взятого человека: Зигмунд Фрейд (1856–1939) в работе «Тотем и табу» (1913) сравнивал магические ритуалы с действиями детей или невротиков.

Итак, ученые конца XIX — начала ХХ века думали, что люди занимаются магией и верят в ее силу только потому, что не знают, как по-настоящему устроен мир, не понимают законов природы. Однако нетрудно заметить, что эти стройные и убедительные построения не выдерживают проверки реальностью.

У магии есть особое общественное предназначение

Даже в тех обществах, развитие которых, казалось бы, перешло в научную стадию, магия никуда не исчезла. Первыми объяснить эту нестыковку попытались французские социологи Эмиль Дюркгейм (1858–1917) и Марсель Мосс (1872–1950). Они пришли к выводу, что у магии есть свое особое общественное предназначение, и ее не могут полностью заменить ни религия, ни наука.

Антропологи Бронислав Малиновский (1884–1942) и Эдвард Эван Эванс-Притчард (1902–1973) подтвердили эти предположения опытным путем. В отличие от кабинетных ученых, они подолгу жили среди тех народов, которых изучали (Малиновский — в Меланезии, Эванс-Притчард — в Африке), и имели возможность непосредственно наблюдать психологическую выгоду, которую получали верящие в магию и практикующие ее люди.

В XX–XXI веках антропологи по всему миру не переставали исследовать магические практики в самых разных обществах и всюду видели одну и ту же картину: от колдунов племени добу (их исследовал американский антрополог Рео Форчун) до верхнекамских старообрядцев (им посвящена книга современной российской фольклористки Ольги Христофоровой «Колдуны и жертвы») не было ни одного места, где магию окончательно вытеснили бы религия и наука.

В России, Европе и Америке обнаруживались знахари и целители, неоязычники и виккане, активно занимающиеся магией оккультисты и эзотерики. Опросы, проводящиеся в таких безусловно «цивилизованных», постиндустриальных странах, как Великобритания и США, регулярно показывают, что от сорока до пятидесяти процентов населения верят в сверхъестественное и/или оккультное.

Подробную историю того, как в Великобритании зародилось и развивалось современное языческое колдовство, можно прочесть, например, в книге английского историка и религиоведа Роналда Хаттона «Триумф луны».

Можно и дальше игнорировать реальность и считать, что магия всего лишь предрассудок, а вера в нее — признак недалекого ума. А можно присмотреться повнимательнее к тому, что происходит вокруг и постараться понять, что же в ней ищут люди, в том числе и хорошо образованные.

Американский религиовед Джейсон Джозефсон-Сторм написал в 2017 году книгу «Миф расколдованности», в которой заявил, что за интересом к магии стоит тот простой факт, что никакой «расколдованности» мира (что бы ни утверждал Макс Вебер) на самом деле не произошло.

В чем суть мифа о «расколдованности»

Приятно думать, что мы, цивилизованные люди XXI века, выгодно отличаемся от «примитивных» народов и своих средневековых предков, которые верили в сглаз и преследовали ведьм. Поэтому мы продолжаем поддерживать миф о «расколдованности», в то время как ничего не изменилось.

Другие ученые предполагают, что Вебер все-таки был прав, но современных магов это не устраивает, и вся их деятельность — попытка заколдовать мир обратно.

Шведский историк религии Эгиль Аспрем объясняет это желание психологическим неудобством «расколдованности»: с детства нас всех учат тому, что материя лишена значения и что весь мир — гигантский механизм, однако такая картина мира нарушает глубоко сидящие в нас мистические ощущения.

В своей недавней книге «Человечество» (2020) философ Рутгер Брегман не зря пишет о том, как важно было нашим далеким предкам, охотникам-собирателям, видеть себя частью «чего-то большего, связанного со всеми другими животными, растениями и Матерью-Землей».

Людям психологически необходимы единение и взаимодействие, ощущение связи со всем вокруг, но сегодня мы живем в мире, в котором все тайное рано или поздно будет раскрыто, никаких извечных отношений между людьми, животными, растениями и звездами нет, а сама наша вселенная — не больше чем случайность, порождение гигантского взрыва.

Третьи, как немецкий исследователь эзотерики Бернд-Кристиан Отто, полагают, что в магии наших современников привлекает то же, что и раньше: ощущение всесильности и потенциальная возможность превратить свою жизнь в таинственное, даже фантастическое приключение, в котором может произойти все что угодно.

Это наблюдение особенно верно в отношении колдовства (например, подбрасывания заговоренных предметов в дом своего врага с целью навести на него болезнь и несчастья), которое практикуют люди, не имеющие иной возможности расквитаться со своими обидчиками.

Есть и другие наблюдения и объяснения, касающиеся отдельных людей и групп: кто-то ищет в магии свою национальную или гендерную идентичность; кто-то не удовлетворен научными объяснениями мира и потому экспериментирует с магией хаоса; а кто-то отчаянно хочет вылечиться или вернуть любимого, а потому готов участвовать в ритуалах и готовить зелья, даже не совсем веря в то, что делает.

Ясно, что люди из различных уголков земного шара ищут в магических ритуалах и практиках разное и, судя по всему, искать будут еще долго. Универсального объяснения магии нет, но мы можем изучать конкретные случаи и пытаться понять, что интерес к волшебству именно в нашем обществе говорит о нас.

Многие читатели сейчас, скорее всего, усмехнутся и скажут, что уж этот-то интерес не имеет никакого отношения к реальности. Авторы книг, сценаристы фильмов и компьютерных игр могут обладать богатой фантазией и рассказывать нам увлекательные истории, но когда мы берем в руки очередной томик Макса Фрая или включаем серию «Ведьмака», то просто отдыхаем от ежедневных забот или убегаем от них. Воображение позволяет нам всего-навсего расслабиться, так же как сон позволяет восстановить силы.

Даже если бы это было так, выбор именно магического мира в качестве подходящего места для восстановления сил тоже о многом говорит. Но все же этот вопрос несколько сложнее. Пренебрежительное отношение к воображению сложилось в эпоху Просвещения — так же, как и к магии. До того, начиная с Аристотеля, считалось, что воображение — важнейшая способность познания.

Именно оно преображает чувственные впечатления в образы (фантазмы), и только с их помощью душа может мыслить. Воображение было мостом между восприятием и интеллектом.

Для Платона и неоплатоников оно связывало материю и дух — более того, будучи частью эфирного тела, воображение впитывало в себя запахи, испарения и звуки, несшие на себе отпечаток влияния «всеобщей души». Именно с помощью воображения отдельный человек оказывался связан со всем остальным миром.

_{Отрывок из книги Сергея Зотова, Дильшата Хармана «Средневековая магия. Визуальная история ведьм и колдунов». М.: Издательство АСТ, 2022.}