Мать Салтыкова-Щедрина и «дядька» Пушкина: кем были первые серийные убийцы Российской империи

Право на убийство: кто такие серийные убийцы

Умышленные убийства в разной форме сопровождали всю человеческую историю, являясь одной из крайних форм по-разному мотивированного насилия. Всевозможные ритуальные культы с жертвоприношениями в архаичных социумах трансформировались по мере модернизации общества и эволюции человеческой цивилизации.

На протяжении многих столетий право на убийство «других» было нормализовано. Разрешалось уничтожать иноверцев в религиозных войнах и представителей более слабых сообществ, конкурирующих в борьбе за ресурсы. Нормой также было убийство в контексте внутрисоциального «упорядочивания», как в случае с обрядовыми жертвоприношениями у ацтеков, средневековой инквизицией или этно-политическим террором нацистов.

Об этом, в частности, говорит бывший сотрудник прокуратуры Москвы Георгий Рудницкий. По его мнению, маньяки в первую очередь — это психически нездоровые люди, которые были всегда, но в разные исторические эпохи они воспринимались по-разному: «Мир идет по пути цивилизации и защиты прав личности, поэтому, наверное, тот же маньяк в X веке мог считаться не маньяком, а обычным сотрудником инквизиции. Сейчас, для того чтобы реализовать свои наклонности, у маньяков меньше легальных способов для этого. Поэтому им приходится проявлять себя вне закона, попадая в категорию серийных преступников».

Несмотря на появление права и законодательное табуирование убийства, эту традицию и в XXI веке продолжают в разной степени культивировать различные сообщества. Причем не только тайные организации террористов или неонацистов, но и появляющиеся в разных странах деструктивные культы (от Чарльза Мэнсона до Секо Асахары) и целые субкультуры вроде «Общества леопарда», о котором речь пойдет отдельно.

Не остаются в стороне и сосуществующие с цивилизованным миром политические диктатуры. Наиболее показательным в этом плане феноменом является гитлеризм, допускающий уничтожение и расправу с политическими противниками или не вписывающиеся в их идеологемы этнические, культурные и иные сообщества.

Как уже было сказано ранее, значительная часть серийных убийств совершаются на сексуальной почве. Такие преступления известны с древности. Хрестоматийным примером тут может служить маршал Жиль де Рец, ставший прототипом фольклорного персонажа Синяя борода. Некоторые исследователи приписывают ему убийство более 700 мальчиков и девочек ради сексуального удовлетворения. На суде он заявлял, что желание к детоубийству у него возникло после прочтения книги Гая Светония «Жизнь двенадцати цезарей», где рассказывалось про кровавые оргии римских императоров вроде Калигулы и Нерона.

В XVIII веке вошел в историю Маркиз де Сад, который в своих романах рассказывал о всевозможных сексуальных девиациях, сопровождавшихся жестокостью по отношению к партнерам. Свои дни он закончил в парижской психлечебнице в 1815 году и благодаря австрийскому психиатру Крафт-Эббингу был «увековечен» в названии парафилии, известной как садизм, — сексуальном удовлетворении от жестокостей по отношению к живому существу.

Эта очень важная мысль о феномене садизма как рудимента социального господства красной нитью проходит через истории многих серийных убийц прошлого и настоящего. Вне контекста сексуальных перверсий (хотя не исключаем, что и с ними тоже), эта данность имела место и в кровавых кейсах русских современников французского маркиза, о которых далее пойдет речь.

Несмотря на это (и то, что само понятие «серийный убийца» было введено в лексикон лишь в конце 1970-х)², прототипы нынешних серийных маньяков существовали и раньше.

«Кровавая барыня»

Одним из первых известных серийников в России, судя по упоминаниям в исторических публикациях и других документах, стала московская помещица Дарья Салтыкова (1730–1801). Из любви к насилию она погубила десятки своих крепостных, находящихся в ее власти. Жертвы были преимущественно женского пола, в том числе девочки 11 и 12 лет.

В один ряд с Салтычихой (так в народе прозвали Салтыкову и невольно атрибутировали само явление) можно поставить эксцентричного аристократа Николая Струйского (1749–1896)¹, княгиню Анну Шелешпанскую (1761–1814), а также помещиц Ольгу Брискорн (1773–1836)² и Гонорату Стоцкую (первая половина XIX в) — они вошли в историю как эксплуататоры-истязатели, а некоторые, как многоэпизодные убийцы.

Можно предположить, что их поведение определяло крепостное право в России, наделявшее аристократию полноценным аппаратом контроля над крестьянами. Говоря об этом явлении нельзя не вспомнить слова британского историка Джона Дальберга-Актона: «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно».

Крепостные хоть и не являлись рабами в чистом виде (формально они находились не в собственности помещиков, а лишь были закреплены за его землями, отдавая ему часть своего дохода), их систематически подвергали физическому насилию, наказывая кнутом и рублем за бегство или ослушание.

Например, Соборное уложение 1649 года закрепило бессрочный сыск беглых крестьян, этим же документом была закреплена их потомственная «вечная крепость». А в 1675 году крепостных разрешили продавать без земли, в середине XVIII века помещики получили возможность ссылать своих крепостных в Сибирь и на каторжные работы.

В 1767 году положение крепостных усугубил указ императрицы Екатерины II, по которому им было строго запрещено подавать монарху жалобы на своих помещиков. Тем же «сочинителям» и «челобитникам», кто вздумывал отважиться на это и «в должном у помещиков своих послушании» не остаться, полагалось наказание кнутом и ссылкой «в вечную работу в Нерчинск, с зачетом их помещикам в рекруты».

«Именно в царствование Екатерины II крепостничество достигло высшей точки своего развития: помещики получили право ссылать своих крестьян на каторгу (1765), крепостным запрещалось подавать жалобы на помещиков в «собственные руки», т. е. непосредственно императрице (1767), и др.

И хотя правительство устраивало показательные процессы над помещиками (напр., «дело Салтычихи»), власть дворян над крепостными была безгранична», — констатирует руководитель школы исторических наук Высшей школы экономики, доктор исторических наук Александр Каменский¹.

Крепостное право вызывало оторопь у прогрессивной публики своего времени. Александр Радищев в произведении «Путешествие из Петербурга в Москву» отмечал, что «земледельцы и доднесь между нами рабы; мы в них не познаем сограждан нам равных, забыли в них человека». 

«Дядька»-душегуб

Помимо помещичьих эпизодов, в историю как один из первых серийных убийц попал служащий Царскосельского лицея Константин Сазонов, волею судеб оказавшийся «дядькой» (слугой) будущего поэта Александра Пушкина, когда он учился там¹.

В 1814–1816 годах Сазонов убивал одиноких прохожих и забирал себе ценные вещи, то есть, как выразились бы современные криминалисты, совершал преступления с целью хищения чужого имущества, поэтому к собственно маньякам, то есть преступникам, идущим на убийства ради убийства, его можно отнести весьма условно.

Как отмечает психолог Владимир Плотников, появление в XVIII–XIX веках таких персонажей, как Салтычиха, и других представителей аристократии, которые систематически истязали и убивали своих крепостных, объяснялось «концентрированным выражением существующего социального строя или производственной деформацией».

По его словам, и феодализм, и крепостное право порождали в людях стремление к насилию: «Как только у людей оказывалась власть, далеко не все, но некоторые вели себя чудовищно».

Однако, по его мнению, для объяснения подобных явлений в их целостности с разными нюансами (вроде того же упомянутого пушкинского «дядьки»-душегуба, который никаким крепостником не был), то одной отсылки феодализму не достаточно.

«Тут, наверное, стоит вспомнить не только крепостное право и совсем недавнюю историю европейских государств и сообществ, но и практику рабовладения, к которой по своей исторической физиономии во многом ближе русское крепостничество, кристаллизовавшееся при Екатерине II. Когда были задействованы громадные производительные силы в производственном процессе, когда велись колоссальные войны, когда Российская империя стала приобретать финальные и окончательные черты, крепостное право было очень брутальным. Что-то похожее происходило в Пруссии. Это было два ультрареакционных государства Европы», — поясняет исследователь.

В этой связи можно рассмотреть довольно широкий спектр исторических примеров начиная с древних времен с многочисленными сценами захвата пленников, из которых делали рабов. Однако если обратиться к истории античной Греции или Римской империи, то авторы того времени, например, Платон или Геродот считали рабство совершенно естественным явлением. Они не занимали по отношению к сложившемуся тогда строю какую-то революционную позицию, но убийство раба для них было табу.

Как указывает Плотников, в Римской империи в какой-то момент запретили убивать рабов и таким образом раб переставал быть просто вещью, хотя его можно было перепродать, но рабовладелец не распоряжался его жизнью полностью.

«Это было началом становления того, что сегодня называют правами человека. Так что из самой практики господства одних людей над другими какого-то сверх жестокого обращения одних с другими не следует — здесь нет прямой причинно-следственной связи. Салтычиха, видимо, была, как сегодня бы сказали, „поехавшей“. У нее были какие-то психологические проблемы.

То же самое можно сказать о маркизе де Саде и других персонажах, которые регулярно появлялись. Наверное, их можно как-то запараллелить со всевозможными нацистскими преступниками Третьего рейха и деятелями ультраправых режимов XX века с их бесконечными практиками концлагерей.

В том числе, наверное, стоит вспомнить оккупацию Китая японскими милитаристскими силами в 1930-е — 1940-е годы и так далее. Отдельные персонажи проявляли особое рвение в деле истребления и мучения оккупированных и угнетенных ими людей. Тут, наверное, надо ссылаться уже на индивидуальную психологию, которая в свою очередь является продуктом масштабных социальных явлений. Это уже диалектика индивидуального и общественного — в какой степени индивидуальное вытекает из общественного и наоборот — индивидуальное конституирует общественное», — отмечает Плотников.

Если говорить об исторической генеалогии практики серийных убийств, то нельзя не вспомнить об «Обществе леопарда» — специфической религии, существующей сегодня в центральной Африке. Адепты этого культа — мужчины, которые создают тайные общества убийц и это считается допустимой религиозной мистикой, частью идеологического status quo. Как объясняет Плотников, вся информация о тайном ордене строго засекречена, а входят в него мужчины среднего возраста. Они надевают ритуальные одежды, состоящие из элементов шкур крупных кошек, и нападают на женщин и детей, убивая их жестоким образом.

«Общество леопарда» — довольно массовое явление. Когда в XVIII–XIX веках с ним столкнулись европейские колонизаторы, они начали бороться с этим сообществом, поскольку оно забирало жизни людей совершенно неожиданным образом. Затем культ ушел в подполье, но существует до сих пор. Не исключено, что всему виной идеология, и местные жители, особенно представители архаичных сообществ, относятся к этому как к чему-то нормативному, а в такой обстановке довольно сложно вести какую-то работу в плане расследования преступлений.

«Тут можно вспомнить фильм „Солнцестояние“¹, ставший ремейком картины „Плетеный человек“². Сюжет „Солнцестояния“ разворачивается на острове в северной Европе, где происходят таинственные убийства. Туда с „большой земли“ приезжает полицейский для расследования происходящего, и выясняет, что все люди там исповедуют специфический языческий культ. В этой картине очень хорошо показана жизнь в условиях тотальной паранойи, когда все понимают, в чем дело, но никто не признается. Видимо, что-то подобное происходит и в центральной Африке», — иллюстрирует Владимир Плотников.

Также он сравнил ситуацию с кемалистской Турцией, когда там закончился основной эпизод геноцида армян 1915 года. Тогда правительство признало, что были совершены военные преступления, нескольких офицеров демонстративно выпороли, признали виновными и посадили в тюрьму. Но не несколько офицеров убили 1,5 млн армян, и никто не понес никакого наказания.

Бывший сотрудник уголовного розыска, а сегодня частный сыщик Вячеслав Демин, который занимается изучением феномена серийных убийств, связывает феномен «салтычизма» с архитектурой феодального общества, которому были свойственны «безнаказанность и свобода поведения» элиты.

«Дворянин, управляющий своими крестьянами, был административным управителем своего „района“. Он обладал правом судебной и исполнительной власти, поэтому, не осознавая границ своего поведения, дворянин становился жестоким. Это было заложено в механизме территориально-административного деления России и в возложении на помещика права судить и вводить законы. Это был местечковый абсолютизм», — поясняет Демин.

Данное явление, по его словам, перекликается с рабством в Америке в плане перепродажи и абсолютной власти землевладельца на своей плантации. В первой половине XIX века и ближе к началу гражданской войны, на территории нынешних США исключительное право рабовладельца на своей территории стало отработанным правилом.

«Тогда негры, рожденные рабами, смотрели на своего плантатора, как российские крепостные — на помещика. Он был для них и солнцем, и богом, и царем. И когда началась гражданская война, некоторые негры формировали вооруженные отряды по слову своего плантатора и воевали на стороне Юга. А когда потерпели поражение от янки, испытывали такую же растерянность, как российские крестьяне после отмены крепостного права. В этом плане Салтычиха — это производное абсолютизма в отдельно взятом районе», — добавил Демин.

При этом он также полагает, что ни рабовладение в США, ни крепостное право в Российской империи не были некоей точкой отсчета для истории «серийных убийц», которая началась по меньшей мере с античных времен.

Исходя из оптики Владимира Плотникова, одним из первых «классических» для современного мира серийных убийц в Российской империи стал Николай Радкевич (1888–1916), которого в народе звали «Петербургским Джеком-потрошителем». В 1909 году он совершил по меньшей мене пять нападений на женщин, убив троих секс-работниц на почве мизогинии. Вероятно, сюда же можно отнести и «красноярского потрошителя» Дениса Халецкого, который в 1913 году изнасиловал и убил 12 женщин.

_{Отрывок из книги Антуана Касса, Ирины Капитановой «Феномен российских маньяков. Первое масштабное исследование маньяков и серийных убийц». М.: Издательство Бомбора, 2023.}