Мертвый язык: как общаются души в потустороннем мире (эссе)

Эту тему в общем-то я задал. Мы как раз вспоминали первый и второй курсы нашего родного филфака, и тут я припомнил старику, как он бесконечно мурыжил нас своими мертвыми языками: то латынь, то древнегреческий, то Цицерон, то Гомер, то еще какой архаик. И как мы бухтели с однокашниками, что нафига нам эти призраки прошлого, тут бы с живыми языками управиться.

— А знаете, Саша, — лукаво улыбнулся профессор, — вы напомнили мне одну старую историю. В бытность мою студентом со мной произошел один весьма любопытный, хоть и трагический случай. Если не спешите, могу рассказать.

– Конечно, Яков Михалыч! — я и правда не спешил. В кои-то веки заглянул проведать любимого наставника: в чашке английский чай, на блюде австрийский штрудель, в пузатой рюмке армянский коньяк, — куда тут спешить?!.

— Ну так слушайте. Было это в шестидесятых, самый разгар оттепели. Но уже маячили на горизонте иные времена, и поэтому наш любимый учитель, Карл Теодорович Штурре, собирал нас всех тайно у себя на квартире, весь наш языковой кружок. Всем нам следовало держать существование этого кружка в строжайшем секрете, так как он несколько отличался от обычных групп по изучению иностранных языков, пусть даже и весьма экзотических.

Карл Теодорович собрал нас всех с целью обучения главному языку из своего богатого арсенала, а был он истинным полиглотом старой закалки — минимум двадцать живых и несколько мертвых наречий в активе. К последним и относился предмет наших занятий, причем мертвым он был в самом что ни на есть прямом смысле, речь шла о языке мертвых!

Учитель рассказывал, что овладел им во время этнографической экспедиции по Пермскому краю, его приобщил к нему некий местный шаман. Чем-то шаману глянулся этот пытливый, талантливый аспирант, каким без сомнения был тогда наш учитель, и он решил поделиться с ним тайным знанием, которое до этого передавалось лишь среди местных колдунов. Так случилось, что шаман был последним своего рода и, за неимением наследников, выбрал Учителя как наиболее достойного преемника для общения с мертвыми.

Сам Штурре это знание впоследствии бережно охранял и не разбазаривал попусту. Как вы могли заметить, ни диссертаций, ни монографий по этой необычной, можно даже сказать — щекотливой теме защищено и написано не было. В советском языкознании и не могло быть места для столь крамольного с точки зрения идеологии направления. Как-то плохо оно вязалось с диалектическим материализмом.

Наш кружок появился на свет только потому, что учитель, предчувствуя близкую старость, искал преемника и для себя, сначала тщательно отобрав достойные кандидатуры, а потом внимательно присматриваясь к каждой из них.

И поскольку учитель преподавал в нашем университете, логично, что большинство кандидатов он отобрал из своих учеников. Осознание того, что он выбрал из всей серой массы именно нас, изрядно воодушевляло. И даже главное его условие — хранить участие в группе и само ее существование в тайне ото всех — лишь подогревало интерес и распаляло наше самолюбие!

Около года мы зубрили теорию, то бишь грамматику и фонетику этого странного языка. Как сейчас помню, полагается произносить все слова наоборот! Так, например, — Яков Михалыч на секунду задумался и вдруг, скривив лицо в нелепую гримасу, чужим писклявым голосом произнес: Ым илачузи ух кызя хывтрем ух, ух!!! Угадали? — профессор с лукавой улыбкой посмотрел на меня, но я лишь удивленно покачал головой.

— Да на слух с первого раза тяжеловато. Я только что сказал, что «мы изучали язык мертвых». Так же следует добавлять между словами сакральное междометие «ух». Что касается произношения, то надо подвывать в конце предложения, и пришепетывать в начале, ну и ухать не забывать.

— Потрясающе! — заметил я, — жаль, что у нас не было такого кружка!

— Когда я закончу свой рассказ, вы, Саша, поймете, почему никто из нас не решился продолжить дело учителя!

— А расскажите еще про этот язык.

— Я столько лет старался его забыть, что сейчас вспоминаю с трудом. Ну хорошо, в языке мертвых по понятным причинам нет будущего и настоящего времен. Только прошедшее. Если ты хочешь рассказать о чем–то, что происходит здесь и сейчас, или только будет происходить, нужно использовать вспомогательные наречия «репет» и «мотоп».

Вместо «мы есть», мертвые говорят — лицо профессора опять сморщилось, и он загнусавил, — Ым илыб ух репет! Ым илыб ух мотоп! Последнее в свою очередь означает «мы будем», и так далее. Из этого можно заключить, что по ту сторону времени нет вообще или оно течет по-другому!

Еще один любопытный факт — в языке мертвых из личных местоимений используются только «мы», «вы» и «они» — соответственно «ым», «ыв» и «ино», никаких «я» или «ты», вероятно, вместе с жизнью от нас уходит и львиная доля индивидуальности. Естественно, эти правила действительны не только для языка отечественных усопших! Для иностранных мертвецов они применяются в рамках их национальных наречий!

— Очень интересно!

— Самое интересное впереди! После года теории учитель решил, что мы, наконец, готовы к практическим занятиям. Он называл их «полевыми испытаниями». В первый раз нам полагалось прибыть на одно из подмосковных кладбищ, столичные некрополи мы решили не рассматривать в целях безопасности, вызвать мертвых и постараться установить с ними контакт.

Надо отметить, что главный секрет, он же — навык владения языком мертвых, а именно искусство призывать духов, учитель приберег напоследок, чтобы поделиться им только с избранным преемником, буде таковой среди нас найдется. Естественно, что на это место метил каждый.

Итак, мы прибыли на кладбище за полчаса до полуночи или Часа Мертвых в канун Ивана Купала, это время и этот день считаются особенно благоприятными для подобных сеансов. Вам, Саша, наверное, наша увлеченность столь ненаучной темой кажется сейчас наивной и даже смешной, но тогда и время было другое, и молодежь, устав от официоза и пропаганды соцреализма, мечтала от этого самого реализма сбежать в мир чистого духа, или, в нашем случае, чистых духов, простите за каламбур.

Мы искренне верили, что, следуя за учителем, проникаем в саму тайну Бытия на его стыке с Небытием, мы чувствовали себя первопроходцами, подобно героям Жюля Верна!

Мы встали лагерем на границе погоста, и учитель ушел в глубину кладбища, чтобы провести свой секретный ритуал в одиночку, без лишних глаз. Само собой, нам и в голову не могло прийти тайком последовать за ним, подглядывать и шпионить, во-первых, мы слишком уважали нашего учителя, а во-вторых, если честно, всем было немножко жутковато. Волнение, изначально охватившее нас в преддверии первого практического занятия, переросло в страх. Согласитесь, не каждый день общаешься с мертвыми на их языке.

В результате разыгравшиеся нервы, а также слабый мочевой пузырь, извините за натурализм, погнали меня в кусты. Я отошел подальше от группы, в которой было несколько девушек, и избавился, так сказать, от лишнего давления. Я уже собирался возвратиться обратно, когда мое внимание привлекло слабое свечение, пробивавшееся через густые ветки. Я раздвинул листву и увидел нашего учителя, точнее его силуэт.

В лунных лучах, окутавших кладбище мистической дымкой, казалось, что он действительно светится. И еще мне на мгновение привиделось, что он прозрачный, я мог поклясться, что сквозь него смутно белеют надгробия. В этот момент учитель повернул голову и посмотрел на меня. Выражение его лица было ужасным, он как будто испытывал сильную муку.

— Карл Теодорович, — позвал я, — Вам плохо?

Учитель молчал, но в моей голове словно сам собой возник странно шелестящий и одновременно с этим подвывающий голос.

— Ым ух илевдоп сав ух, ух, — послышалось мне. От испуга я отшатнулся назад, так что ветви вернулись на место, скрыв от меня видение, и в ту же секунду я услышал испуганные голоса своих товарищей. Они вслед за мной выкрикивали имя нашего учителя. Я развернулся и со всех сил устремился назад. В лагере царил переполох, члены нашей языковой группы встревоженно столпились, обступив что-то лежащее на траве, похожее на кучу тряпья.

Присоединившись к ним, я с изумлением узнал в этой куче нашего учителя. Штурре лежал на боку, схватившись правой рукой за грудину, а левая бессильно лежала рядом. Лицо его было так же искажено болью, как и у его лунного двойника, примерещившегося мне за кустами. А в том, что это была галлюцинация, вызванная излишним выбросом адреналина, я уже почти не сомневался.

Ребята рассказали, что учитель появился почти сразу после моей отлучки, он не успел ничего сказать, только стонал и почти сразу упал на землю. Налицо был сильный сердечный приступ. То, что Карл Теодорович страдал от стенокардии, не было для нас секретом. Увы, на полевое испытание мы прибыли на электричке, а до кладбища добрались пешком, поэтому немедленно доставить учителя в больницу не представлялось возможным.

Пришлось разделиться, девочки остались с ним, а я с другими парнями отправился в ближайшую деревню за помощью. Не буду вас, как сейчас говорят, «грузить» подробностями той страшной ночи. В город мы попали только под утро. Не без помощи местного деревенского участкового, он и снял с нас показания в приемном отделении больницы. Мы что-то бессвязно лепетали о небольшой экспедиции, выездном семинаре, единении преподавательского состава со студентами и прочую чушь.

Участковый явно нам не поверил, но поскольку врачебный вердикт об «острой коронарной недостаточности» дежурного врача сомнений не вызывал, он решил нас не мучить лишнего и отпустил, точнее сам укатил на своем разбитом желто-синем уазике в родную деревню. Мы же остались сидеть в холле больницы, пытаясь осмыслить печальный финал нашего «полевого испытания». Я вкратце поведал ребятам о своем видении, которое теперь, спустя много часов, окончательно превратилось для меня в фантом возбужденного азартом и страхом сознания, точнее подсознания.

В одном мы были единодушны — в свете этих мрачных событий и речи быть не может о продолжении работы нашего кружка. В то утро мы разошлись, чтобы никогда больше не встречаться, по крайней мере, в таком формате, поклявшись себе навсегда забыть все, что связано с языком мертвых.

Профессор замолчал, задумчиво покрутил коньячный бокал и вдруг осушил его одним глотком. Я тоже несколько растерялся и не знал, как реагировать на эту исповедь. С одной стороны, Яков Михалыч никогда не относился к тем преподам, что травят байки, только чтобы скрасить унылую скуку от своего предмета. С другой, он явно разволновался, похоже, этот рассказ не был каким-то дежурным застольным анекдотом. Слишком личная интонация слышалась в нем!

Я вышел от профессора незадолго до полуночи, был теплый летний день, на фиолетовом небе расплывался аккуратный желток луны, и я решил пройтись до дома пешком. Шел я от Таганской площади в сторону Третьего кольца, и путь мой лежал мимо Калитниковского пруда, но не дойдя до него, я, сам того не сознавая, зачем-то повернул направо и шагал теперь по темному переулку, пока не уткнулся в закрытые в этот час ворота небольшого храма.

Пройдя вдоль ограды, я понял, что теперь она охраняет не храм, а старое кладбище, собственно Калитниковское. Я остановился, прижав лицо к кованым прутьям решетки. В темном зеве кладбищенского парка, подобно редким пенькам зубов, белели надгробья. И тут я неожиданно для себя, скорчил лицо, пытаясь повторить гримасу профессора, и вторя его интонации крикнул в пропитанную лунным светом тишину:

— Рим шуд ух, ух! Тевирп ух, ух!!!

Я подождал пару секунд. Ответом мне был лишь сердитый крик какой-то далекой птицы, и над погостом вновь воцарился покой. Чего я ждал? Улыбаясь собственному ребячеству, я повернулся и пошел обратно. Когда я во второй раз проходил мимо ворот храма, меня догнал легкий сквознячок и нежно потрепал по загривку, холод проник за воротник и пробежал вниз по спине, и тут же в моей голове, приглушенно, словно сквозь вату, раздался голос. Он шептал и подвывал одновременно, но при этом звучал совсем не страшно, а даже как-то уютно:

— Етиди к ман ух, ым медж ух, ух… — шепнул он мне. А может, и показалось. Да, скорее всего, показалось.

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 7, сентябрь 2023}