С Николаем Владленовичем Стержаковым меня познакомила вдова известного дипломата Кузина, пухлая и улыбчивая Мария Аристарховна, обладавшая, вопреки своей внешности, взрывным характером и трубным гласом. Именно она смогла составить мне протекцию к таинственному Мастеру Модных Дел, как она сама отрекомендовала Стержакова, снабдив этот титул двусмысленным смешком и не менее двусмысленным комментарием: тот еще шутник!
Имение Мастера, известное в узком кругу избранных как Модный Дом Стержакова, располагалось у Азовского моря в Таманской глуши, близь станицы, бесхитростно именовавшейся Райской. В один из упоительных июньских дней вдова забрала меня из аэропорта Анапы на просторном лимузине покойного дипломата. С шофером, естественно.
В пути помимо молодого шабли она щедро потчевала меня историями о легендарном Мастере Модных Дел и его, как она выражалась, «кунстштюках», коим, казалось, не было конца.
Чего только стоит байка о том, как Стержаков якобы еще в XIV веке до нашей эры ввел моду на мини-юбки, причем в пример приводилась какая-то германская «девица из Эгтведа». Или как он со свойственным ему темпераментам прививал Европе в XII веке моду на раннюю готику.
Я лично, сохраняя вежливую улыбку, оправдывал буйную фантазию вдовы страстностью натуры и в неменьшей степени живительными свойствами шабли. При этом не подумайте, что ее болтовня раздражала меня, напротив, она казалось мне очень милой, все-таки нас со вдовой дипломата связывают давние и весьма теплые отношения, но это совершенно другая история.
Наконец нашему взгляду открылась цветущая долина с расположенной в ее сердце миниатюрной станицей, похожей на скомканный павловопосадский платок, лихо сброшенный с головы в придорожные травы. Это и была Райская, и вишенкой на торте на холме над ней раскинулось прелестное шато во французском стиле.
На КПП наше авто пропустили беспрекословно, и мы покатили по подъездной аллее, обрамленной гордыми кипарисами, похожими на оплывшие мохнатые свечи. Кстати, никакого намека на вывеску, герб или прочие указания, что мы прибыли в знаменитый Модный Дом Стержакова, я не заметил.
У широкой мраморной лестницы, ведущий к парадному входу, нас уже поджидал маленький, сухой старичок в кипенно-белой панаме и белом же парусиновом костюме, похожий на старика Хоттабыча из советского детства, окоротившего бороду в стиле инженера Гарина. Ничего особенно модного в его внешности не было. Я-то ожидал увидеть этакого жеманного павлина, разодетого в от-кутюр, а тут обычный молодящийся джинн.
После недолгих расшаркиваний и поклонов мы стали подниматься по широким ступеням, обманчиво намекающим на античное происхождение Модного Дома, который, естественно, ничем иным, как новоделом, громоздким капризом пресыщенного нувориша, и быть не мог.
Наклонившись к пыхтевшей со мной рядом вдове, я одними губами на ушко спросил: «А есть ли на свете мадам Стержакова?» На что хозяин, опережавший нас ступеней на пять, повернулся и с очаровательной улыбкой ответил:
– Ну что вы, молодой человек, нынче модно быть холостым! Чего и вам желаю.
Так я понял, что с нашим гастгебером надо держать ухо востро. Нам отвели просторные комнаты, чьи панорамные окна словно соревновались, чей вид на Азовский залив более живописен. Я привел себя в порядок с дороги, переоделся и явился к ужину посвежевшим и, надо сказать, чертовски голодным.
Вдова еще не спустилась, и в огромном зале, где прислуга нам троим кропотливо накрывала на стол, предназначенный как минимум для сотни персон, мы оказались со Стержаковым одни. Он переоделся к ужину в бухарский расшитый золотом бордовый чапан, что сделало его сходство с Хоттабычем еще более явным.
Глаза, показавшиеся мне на улице скорее серыми, и я мог поклясться, что такими они и были, теперь стали ярко-зелеными и лучились весельем. Линзы, догадался я, наверное, специально к ужину, очередная дань моде, а точнее первый писк моды грядущей! Я с благодарностью принял из его рук бокал с золотистым аперитивом и, чокнувшись, осторожно отпил: не хотелось бы сразу при первом знакомстве переоценить свои возможности.
Но напиток оказался совсем не пьяным, а, наоборот, свежим и бодрящим, с легким привкусом меда, ароматом корицы и лимонной отдушкой. Вероятно, что-то очень модное, решил я про себя.
— Правильно ли я понимаю, уважаемый Николай Владленович, что вы являетесь скорее не знатоком моды, не ее историком или хронистом, а в первую очередь законодателем? — церемонно спросил я, начиная светскую беседу.
— Отнюдь, я и мой Дом лишь нащупываем то, что могло бы стать модным, отсеивая, как крупицы золота из массы пустого песка, интересные тенденции и перспективные веяния, до того как они станут таковыми, а уж манифестами и их продвижением занимаются другие. При этом я, безусловно, могу считаться и историком, и хронистом, и даже отчасти коллекционером, ведь Модный Дом — это в первую очередь именно Музей Моды!
Он произнес это слово на старинный манер: «музэй».
— В нашей профессии невозможно без всеобъемлющего знания и досконального изучения старых стилей и идеологий. Модники тянутся к новому, новизна для них уже самоценна, а мы, Мастера Моды, обожаем окружать себя вышедшим из моды старьем…
— Но оно ведь имеет привычку вновь входить в моду, — скромно заметил я.
— Несомненно, причем регулярно, и опять выходить, но вы, кажется, поняли мою мысль…
Тут наконец из гостевых покоев спустилась вдова, серьезный камердинер в лиловом костюме ударил в гонг, и мы сели ужинать.
Когда морского черта на столе сменил фаршированный финиками фазан, вдова Кузина откинулась на пышном кресле в стиле барокко, промокнула губы салфеткой и протрубила:
— Ох уж эта культурная экспансия, будь она неладна! Вот скажите, — обратилась она к нашему хозяину, — что будет модно в будущую зиму? Дайте хоть малюсенький намек старой моднице!
— В журналах вам, конечно, напишут, что нынче в моду входят благородная старость и забавные девиации наподобие биполярного расстройства, но не верьте, дражайшая Мария Аристарховна. В будущую зиму, как, собственно, и в прошлую, и во все последующие, в моде, пусть и негласно, будут молодость и здоровье, — бесцветным голосом ответил Стержаков. Ел он мало, клевал по-птичьи со своей тарелки и был всю трапезу несколько рассеян.
Вдова оторопела и слегка нахмурилась, но через мгновение сыто рассмеялась и махнула салфеткой:
— Ох вы и шутник, Николай Владленович. — И обращаясь ко мне: — Что я тебе говорила, Сашенька, несносный шутник!
А сам Стержаков вслед за ней вдруг тоже дробно захихикал, сморщив маленькое личико в кулачок, отчего внезапно сделался безобидным и каким-то глупым.
После десерта, представленного каталанским кремом и местным кальвадосом, вдова попросила ее извинить и, сославшись не «немодный» возраст, отягощенный еще «менее модным» здоровьем, поднялась в свои покои. Стержаков, кажется, немного расслабился после ее ухода и даже игриво закатал рукава чапана, как будто собирался собственноручно вымыть посуду.
— Ну что, молодой человек, — хитро блеснул он зеленым глазом, — вы ведь не откажетесь от небольшой экскурсии по моей скромной экспозиции?
— Попасть в ваш знаменитый музей (я постарался так же снабдить это слово звучным Э) — большая честь для меня!
— Я думаю, вас не особо заинтересуют одежда, автомобили, вы же не Мария Аристарховна, — говорил Стержаков, пока мы шли по казавшимся бесконечными коридорам, выложенным мрамором и украшенным репродукциями старых мастеров (а может, и подлинниками, закралась ненароком мысль).
— Так же мы можем пропустить архитектурные и литературные стили, посуду и гастрономию. Предлагаю сразу спуститься в подвал: там самое интересное. Ведь мой музей организован не как обычный, по эпохам или персоналиям, он скомпонован по смыслам и ассоциациям, связи между которыми не формальные, а скорее нейронные…
На старомодном лифте с чугунной решеткой мы опустились куда-то вниз, по ощущению глубоко под землю. Здесь столь же нескончаемые коридоры были отделаны в стиле соединяющихся природных пещер, вырубленных в скалистом массиве, разве что ловко спрятанные светильники выдавали их искусственное происхождение. По бокам в грубом камне покоились большие чугунные двери, почти ворота, ведущие, как я догадался, в музейные залы.
— Знаете, в последнее время появилось два почти равнозначных модных течения, оба касаются опорно-двигательного аппарата: вставание с колен с целью поднятия собственной самооценки и вставание на колено или колени с целью поднять ее у другого в виде извинения за некую обиду, причем сам факт обиды может напрямую не касаться ни встающего, ни склоняющегося… В нашей стране в определенных местах это тоже с недавних пор практикуется, так что есть угроза, то есть тенденция к распространению данной моды! Я решил объединить их в одну залу: и в том, и в другом случае налицо защемление комплекса неполноценности…
Остановившись у одной из воротин, Стержаков провел по створу магнитной картой, незаметно извлеченный им из недр халата. Дверь бесшумно приоткрылась, и я заглянул внутрь. Моим глазам предстало что-то вроде масштабной живой диорамы, исполненной столь искусно, что создавалась полная иллюзия реальности.
В полутьме двигались фигуры, взмывали вверх петарды, мелькали лозунги BLM, припадали на колени футболисты, судя по форме, британской сборной, рядом перед портретом сурового бородача бились в покаянии не менее суровые бородачи, а над этим всем на скрытых во тьме трибунах ревели футбольные же фанаты, взмывали в небо ракеты с цветными хвостами, падали и воздвигались памятники, символизируя смену эпох и парадигм.
В дыму гулко маршировали, пели бравурные песни на множестве языков, и в небо, дрыгая черными щупальцами, взвилась и, вспыхнув, сгорела свастика. Эффект был ошеломительный, казалось, что я не просто смотрю стереокино, а являюсь непосредственным участником этих событий. Внезапно один из бородачей как будто заметил меня и показал в мою сторону узловатым пальцем, параллельно что-то гортанно крикнув коленопреклоненному форварду, который тотчас свирепо уставился на меня и начал подниматься. Дверь захлопнулась, Стержаков с улыбкой тронул меня за плечо.
— Пойдемте, здесь небезопасно, впрочем, как и почти во всех нижних залах.
Я не мог поверить в увиденное и, вытаращив глаза, с благоговением смотрел на него, не в силах тронуться с места.
— Это, это поразительно… Но как вы? Это же… Теперь я вижу, вы действительно Мастер! Как же надо любить моду, чтобы…
— Любить?! — Лицо Стержакова (теперь он ассоциировался у меня с Вергилием, и даже бухарский чапан превратился, казалось, в тогу) брезгливо сморщилось. — Лично я ненавижу моду. Мода — это враг индивидуальности, она всех стремится причесать под одну гребенку, она прожорлива, неразборчива и просто слепа, когда дело касается ее адептов, она сама пожирает себя, и то, что казалось уникальным, вдруг делается общим местом, а то, что мнилось изящным, от пресыщения становится пошлым и вызывает лишь скуку и метеоризм.
Но наблюдать за этим модным метаболизмом весьма и весьма увлекательно, так что впереди еще много интересного! Чего стоит только мода на безбожие, она в одном зале с модой на фальшивую набожность! Я уверен, Вольтер вас очарует. Кстати, вы говорите по-французски?
— Подождите, — забыв о приличиях, я схватил его за руку, — мы обязательно продолжим экскурсию, но сперва…
— Сперва вы хотели попросить меня о чем-то? — Стержаков лукаво прищурился, его карие глаза смотрели с доброй усмешкой.
— Да, у меня есть одна просьба, даже мечта, я, знаете ли, писатель, начинающий, конечно, но…
— Мария Аристарховна докладывала мне, она даже проболталась, что ваша заветная idée fixe — стать модным писателем. Поэтому вы и просили ее составить протекцию?
— А вы это можете? Господи, что я несу, вы же можете почти все, я видел!!!
— Почти? Помните анекдот? Можно ли сделать из козла известного, в нашем случае модного, писателя? Конечно, можно, вопрос зачем? Став известным или модным, он тут же неминуемо превратится в козла! Но если такова ваша заветная мечта, я попробую вам помочь, как только закончим экскурсию, аndiamo amico mio, миры моды ждут нас!
И он пошел вперед, беззаботно насвистывая что-то из Бернстайна, а я пошел за ним. Забегая вперед, скажу, что Модных Дел Мастер вскоре исполнил данное обещание, хоть и очень по-своему, но это уже другая история.
Иллюстрация: Софья Левина
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 2, март 2022
