Прививка для императрицы: как Екатерина II тайно от оспы прививалась

В эти первые послепрививочные дни Екатерина с удовольствием предавалась светской жизни, никому не открывая, что она подверглась прививке. Впрочем, она попросила своего врача предупредить ее, как только подойдет опасный заразный период ее восстановления: «Хоть я и желала бы сохранить в тайне прививку мою, я вовсе не намерена и далее скрывать ее, едва настанет миг, когда она может стать опасною для других».

У большинства пациентов лихорадка с сыпью, сигнализирующая о том, что привитый стал заразен для окружающих, начиналась на седьмой или восьмой день после прививки, но Томас не хотел ничего оставлять на волю случая.

17 октября, в пятницу, уже на пятый день после процедуры, он настоял, чтобы императрица оградила себя от всех, кто еще не переболел оспой. Так новость о монаршей прививке наконец объявили в Царском Селе. Кэткарта это объявление застало в петербургском посольстве, и он поспешил передать известие Уэймуту в Лондон — прибегнув к шифру, которым пользовались для кодирования самых деликатных дипломатических посланий. Он писал: «Полагаю, теперь я могу дерзнуть заверить вашу светлость, что Императрица была привита в ночь с минувшего воскресенья на минувший понедельник. Эту тайну здесь не знают».

Екатерина пребывала на критической стадии прививочного процесса, когда симптомы усугубляются, но пустулы, показывающие, что прививка должным образом «принялась», еще не появились. Медицинские заметки Томаса крайне подробно описывают ее переживания.

В пятницу вечером она пожаловалась на боли в голове и онемение в кистях рук и плечах. Ела она мало, выпила лишь «две чаши зеленого чая без молока или сливок». Она испытывала сонливость. Томас обследовал места прививки с увеличительным стеклом и обнаружил довольно успокоительную вещь: вокруг ранок от проколов начали появляться маленькие прыщики — знак здоровой реакции организма.

На другой день вирус усилил атаку на организм императрицы. Она послала за Томасом графа Владимира Орлова, младшего брата ее любовника Григория. Когда врач прибыл, она пожаловалась на приступы дрожи и жара, а также на «неловкое чувство во всем теле», из-за чего ей пришлось улечься в постель. Она не могла уснуть и встала, но ничего не ела — и «испытывала, как и прежде, тяжесть в голове и головокружение, боль и онемение под мышками, боль в спине». В спокойном состоянии ее пульс обычно не превышал 40 ударов за полминуты, теперь же участился до 48 — не опасно, но неприятно.

Опираясь на долгий опыт утихомиривания собственной тревожности, Томас отсоветовал ей ложиться и снова рекомендовал выпить прохладной воды и прогуляться по нетопленому Большому залу. «Ее величество вняла сему совету и обнаружила, что он даровал ей большое облегчение; она даже вышла вечером в общую гостиную и немного поиграла там в карты», — писал он. Екатерина знала, что в период ее восстановления такие выходы на публику чрезвычайно важны, поскольку они успокаивают посещающих ее аристократов. Уязвимость можно было победить лишь с помощью заметности.

В воскресенье, через неделю после прививки, Екатерина по обыкновению поднялась рано. Она снова прогулялась в прохладе, чтобы облегчить жар и чувство тяжести. Прививочные надрезы на ее руках теперь были полностью воспалены. Она отправилась в постель рано. В тот день она не употребляла ничего, кроме чая, жидкой овсяной каши и воды, в которой перед этим кипятили яблоки.

На другое утро Томас прописал ей пол-унции глауберовой соли (известного слабительного), и неприятная пульсация в ее голове утихла, хотя ее спина и ступни весь день продолжали ныть. К тому же примерно в это время у нее началась менструация, что стало еще одной физической проблемой в придачу к симптомам оспы. Данное событие прилежно записал ее врач, так как ей нельзя было снова давать слабительное, пока кровотечение не прекратится.

Но вскоре Томас испытал огромное облегчение: у его пациентки к вечеру появились пустулы — вокруг надрезов, две на запястье и одна — на лице. Пульс у нее замедлился, жар почти прошел. Аппетита у Екатерины по-прежнему не было, но ее врач начал проникаться все большей уверенностью, что худшее позади.

Несмотря на беспокойную ночь, наутро императрица проснулась, не испытывая никакой боли впервые за девять дней после прививки. «Жар совершенно прошел, — записал Томас. — Она с отменным аппетитом съела вареной курятины и в целом провела день весьма хорошо». Пока все‑таки не было полной гарантии, что Екатерина благополучно придет в себя, но она уже миновала самый опасный момент в развитии болезни.

После недель, полных неудавшихся экспериментов, а также опасений, что он не сумеет раздобыть эффективный инокулят для могущественной и прославленной пациентки, Томас наконец ощутил, что гигантское бремя ответственности, лежавшее на его плечах, стало немного легче. Александр, бойкий «жучок», послуживший источником зараженного материала для императрицы, оказался идеальным донором.

Панин, главный устроитель прививки, терзался тревогами не меньше Томаса. Теперь же, получив от Екатерины письмо с добрыми вестями, он поспешил передать их непосредственно британскому послу, предупредив, что это известие должно оставаться «величайшею тайною», пока прививочный процесс великого князя также не завершится благополучно. Кэткарт разделял его чувство облегчения.

Дипломат писал в Лондон: «С чрезвычайным моим удовольствием имею честь донести вашей светлости, что Императрица, страдавшая лишь самым малым недомоганием и после операции ни разу не принужденная затворяться в своих покоях, вчера явила весьма благоприятную оспенную сыпь, с весьма немногочисленным количеством высыпаний, притом их качество совершенно удовлетворило д-ра Димсдейла».

Прививочное послание, которое Екатерина стремилась направить миру, уже действовало: оно изображало ее стойким символом государства, едва затронутым влиянием процедуры, притом ни на миг не упускавшим из рук бразды правления на всем протяжении прививочного процесса. Восстановление императрицы стало не только вопросом ее личного здоровья — это было дело государственное, имевшее международное значение.

В данном случае «убеждение» подразумевало подкуп деньгами, хоть Екатерина и сознавала, что этой тактикой легко злоупотребить и что она быстро привела к своего рода «аукционной войне» потенциальных пациентов за повышение суммы такой взятки: «Я заранее обещала по рублю… всякому, кто согласится, и некоторые приняли таковую сумму, были привиты и благополучно пришли в себя; однако, как мне стало ведомо, теперь они уж говорят о повышении цены до двух рублей, на что я принуждена дать согласие, чтоб поощрить их к прививке, ибо я желаю, чтобы сию практику распространяли мягчайшими способами».

Незадолго до этого вышел ее «Наказ», а ее Уложенная комиссия формально продолжала действовать, но этот случай ярко демонстрирует и мышление эпохи Просвещения, которое сознательно воспитывала в себе Екатерина, и то, как непросто ей было руководствоваться им в реальной жизни.

Восстановление императрицы успешно продолжалось. Помехой на этом пути стала лишь сильная боль в горле, когда оспенные волдыри появились и на ее миндалинах. Томас прописал ей полоскание черносмородинным желе. 27 октября, через две недели и один день после прививки, он наконец позволил себе поведать новости о пережитом в своем третьем письме, отправленном Генри в Лондон.

В этих строках ясно читается облегчение по поводу благополучного исхода: «Оспа развивалась у нее самым желательным образом — с умеренным количеством пустул и полным их созреванием, которое, слава богу, теперь завершилось, так что я чувствую, что с груди моей свалился груз невыразимой заботы».

Неоднократно подчеркивая, что адресат должен хранить тайну, врач изливал душу, рассказывая обо всех подробностях этой истории: о многочисленных встречах с Екатериной, о больных кадетах, о поездке в Зимний дворец в экипаже под покровом ночной тьмы. Он признавался другу: «Со мною совершилось здесь множество вещей, вселявших в меня тревогу и даровавших мне удовольствие в столь крайних степенях, что я нашел весьма трудным выдерживать характер как подобает. Однако в целом все прошло хорошо, счастие мое теперь будет, вероятно, постоянным, и я питаю надежду, что мучительная часть дела ныне позади».

Обеспокоенность Томаса здоровьем императрицы утихала, но он невольно возвращался к своим денежным заботам, которые отодвинул было в сторону из-за всех чрезвычайных обстоятельств. Он не был в Англии уже три месяца, что означало существенную нехватку дохода от медицинской практики, теперь же прививку великого князя отложили, а значит, ему необходимо было задержаться в России дольше, чем он рассчитывал.

Неуверенность насчет собственного вознаграждения еще больше усилилась в нем, когда он получил известие от своего друга Яна Ингенхауза, голландского врача, которого он обучал, когда они вместе занимались приходскими прививками на родине Томаса, в Хартфорде. Врачи Георга III порекомендовали австрийскому двору воспользоваться услугами Ингенхауза, а не этого выскочки Дэниэла Саттона.

В мае голландец прибыл в Вену. Он провел прививочные испытания на нескольких группах детей из бедных семей под общим надзором императрицы Марии Терезии и императора Иосифа II, ее сына и соправителя. Наконец, в сентябре он успешно привил двух младших сыновей Марии Терезии, Фердинанда и Максимилиана, и Терезу, дочь Иосифа.

Австрийская императрица отметила это событие, устроив у себя в Шенбруннском дворце торжественный обед для шестидесяти пяти из тех первых детей, которые были там привиты. Она сама с помощью своих родственников прислуживала им за столом.

В Вене прививка стала считаться моднейшим делом, и Ингенхауз сообщил Томасу, что его назначили королевским врачом, определив ему огромное по тем временам жалованье (550 фунтов в год), притом с условием, что к его услугам станут прибегать лишь в экстренных случаях.

Кроме того, австрийские власти пообещали выплаты для его будущей жены (если он когда‑нибудь вступит в брак). Ему предоставили апартаменты при дворе и подарили ценное кольцо с бриллиантом, а также «великолепнейшую табакерку с портретом императора».

Вскоре он привил и других членов императорской фамилии, в том числе дочь Марии Терезии эрцгерцогиню Марию Антуанетту, будущую королеву Франции. После печально знаменитого опустошения, которое оспа произвела при австрийском дворе в предыдущем году, прививки Габсбургов стали темой для светских бесед по всей Европе.

Австрийская императрица, как мы сегодня выразились бы, поставила высокую планку вознаграждения. «Как меня поощрят, я не ведаю, да я и не столь уж много думаю об этом, — не очень убедительно заверял Томас своего друга Генри, — хоть я и держусь мнения, что поощрение будет преблагородное».

Не могло быть никаких сомнений, что у самодержицы всероссийской имелись огромные ресурсы, чтобы порадовать кого угодно, и что она распоряжалась ими со стратегическим расчетом. Ее послепрививочное восстановление шло своим чередом, заразный период кончился, и придворная жизнь в Царском Селе вернулась в обычную колею — теперь она снова состояла из непрерывных увеселений.

«Это место наполнено всевозможными радостями, музыкой, игрою в карты и на биллиарде, а также и прочими развлечениями целый день напролет», — писал Томас.
Избавившись от худших своих тревог, он даже распробовал кое‑какие экзотические для себя деликатесы: «Все мы совершаем роскошные трапезы за одним огромным столом; среди прочих яств у нас всегда имеются здесь отличнейшие арбузы из города Астрахани, кои я очень полюбил, хотя поначалу их вкус не слишком мне нравился».

Постоянное светское общение со знатными гостями изматывало Екатерину во время восстановления, но ее желание «всякому даровать удовлетворение» вынуждало ее продолжать это без всяких жалоб, сообщал врач. Чем больше времени он проводил с императрицей, тем больше углублялось его восхищение ею: «Из всех мужчин и женщин, коих я когда‑либо встречал, она лучше всех умеет угождать другим с видом совершенно искренним и безыскусным».

Ее симптомы сходили на нет, и теперь Екатерина каждый день выезжала в карете подышать свежим воздухом. Стало понятно, что ее полное восстановление непременно состоится, и она взялась за кампанию по оповещению о своей прививке — на собственных условиях. Вначале она написала московскому губернатору, графу Петру Салтыкову, превознося Томаса за то, что врач «многими счастливыми опытами доказал безошибочное свое знание в сем искусстве».

Это стало подтверждением и ее таланта по части подбора персонала, выражаясь современным языком. Она заботливо подчеркнула, что свободно двигалась на протяжении всего постпрививочного периода, а кроме того, испытала лишь небольшой дискомфорт от этой процедуры.

«Я сообщаю вам сие счастливое происшествие для того, чтоб вы оное неправильным иногда слухам противупоставлять могли», — писала она в конце, стремясь утвердить именно свой вариант этой истории, прежде чем ее тайна доберется до распространителей сплетен в древней столице.

Следующим лицом, узнавшим эту новость непосредственно от самой императрицы, стал ее регулярный адресат Этьен Фальконе, французский скульптор, которому перед этим заказали монументальную конную статую Петра Великого, прославленного предшественника Екатерины.

Фальконе шутливо укорил свою покровительницу за то, что она бросает вызов Сорбонне, медицинский факультет которой так и не дал четких рекомендаций насчет запрета прививок, введенного парижским парламентом в 1763 г. Екатерина ясно дала понять, что благополучно пережила процедуру, и жизнерадостно заявила, что именно сопротивление парижского университета этой практике склонило ее к тому, чтобы обратиться к прививке. «Не вижу ничего непогрешимого в сем заведении Роберта Сорбона^*», — писала она, лукаво советуя профессорам Сорбонны безотлагательно привиться.

Она воспользовалась случаем кольнуть и консервативную медицинскую элиту Франции, одновременно и поддразнивая страну-конкурентку, и недвусмысленно относя прививку к числу признаков прогрессивной независимости мышления: «Они часто выступают в пользу сущих нелепостей, что, как мне представляется, должно бы еще давно лишить их всякой доверенности общества; в конце концов, род человеческий уж вышел из глупого первобытного состояния».

Письмо от Иоганны Бельке, проживавшей в Гамбурге и обладавшей хорошими связями в политических кругах конфидентки Екатерины, сообщало, что слухи о прививке российской императрицы уже распространяются по Европе. Кто же этот таинственный английский доктор, адепт странной религии, столь регулярно находящийся в обществе императрицы?

Екатерина, часто пользовавшаяся влиянием своей подруги на направление бесед в светских гостиных, поспешила уничтожить сплетни в зародыше. В ответном письме от 1 ноября она поделилась новостями о своей прививке и заверила подругу, что ее врач «отнюдь не шарлатан и притом не квакер».

_{Отрывок из книги Люси Уорд «Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы». М.: Издательство Альпина Паблишер, 2024.}