Пока стоят баобабы: как жители Мадагаскара добывают алюминий, золото и уголь

Мадагаскар — одна из беднейших стран в мире. Но местные жители не унывают и доказывают, что даже в условиях промышленного средневековья можно обеспечить себя всем необходимым — были бы руки и ресурсы. Впрочем, это правило не учитывает, что рук становится все больше, а ресурсов все меньше.

Обвешанный зарядками для телефонов мужик подходит к нашему автомобилю и через открытое окно сует мне пару облупленных шаров для петанка. Нашей арендованной тойоте предстоит совершить путешествие от Антананариву, столицы Мадагаскара, до западного побережья, где сохранилась большая популяция баобабов. Но вот уже час мы стоим в пробке на выезд из города.

Мы — это я и мой водитель Зина. В уличном ландшафте Антананариву Зина останавливает на себе взгляды: на нем очки в тонкой оправе, отглаженная до хруста белая рубашка и неплохие наручные часы. Уличные торговцы так к нему и тянутся. Не увидев отклика, мужик прячет шары и достает из мешка старый настольный вентилятор. Зина что-то говорит продавцу. Оба смеются, и мужик исчезает в толпе. «Я сказал ему, что мы едем смотреть деревни, — объясняет мой спутник. — Там нет электричества».

Я молча киваю. Электричества не было ночью даже в моем отеле в центре города. Его нет и сейчас. Светофоры работают через один. Впрочем, проблема не в них, а в специфике местного транспортного потока. Основной трафик на дорогах создают не автомобили, а гужевой транспорт и пешеходы. Все что-то везут, катят или волокут. Женщина несет бревно на голове, парень катит металлическую бочку, фермер тащит тюк с сеном, упряжка зебу, местных горбатых коров, тянет телегу, наполненную мешками с рисом, клубнями маниока и сахарным тростником. Если вдруг на дороге или тротуаре образуется свободное пространство, его тут же занимают продавцы, размещая товар прямо на земле.

За исключением пятачка вокруг исторического королевского дворца, Тана, как все тут называют столицу, напоминает один большой стихийный рынок. По ассортименту можно изучать историю страны. Соломенные шляпки и кружевные веера напоминают о французском колониальном прошлом. Поделки из жестяных банок из-под газировки говорят о сегодняшнем дне.

Чем дальше мы уезжаем от центра Таны, тем сложнее определить функцию вещей, разложенных вдоль дороги. Больше всего это напоминает сортированный по категориям мусор. Зина подтверждает догадку. Жители трущоб, расположенных по периметру столицы, зарабатывают продажей того, что находят на городских свалках. Уже на самом выезде из города я замечаю продавца лопат, сделанных из бывших дорожных знаков. Зина говорит, что малагасийцы не любят просить милостыню, а лучше найдут способ заработать на жизнь.

Фуа-гра

«Фуа-гра хотите?», — фраза водителя снимает напряжение от увиденных картин нищеты. Останавливаемся на окраине деревни Беенжи возле придорожного ресторана, чье название переводится как «Уголок фуа-гра». Внутри несколько просторных залов. Красные скатерти на пластиковых столах, бумажные салфетки в стаканчиках, окна со стеклопакетами, электрические мухоловки по углам. Роскошь по-малагасийски.

Щедрая порция фуа-гра стоит 6000 ариари. Чуть больше одного евро, что в разы дешевле стоимости деликатеса во Франции. Но Зина все равно скромничает и заказывает жареную курицу. «Я не ем фуа-гра, — объясняет он. — Зато моя жена любит. Мы иногда покупаем печень на Новый год. Это блюдо не на каждый день».

По вкусу малагасийское фуа-гра вполне соответствует французскому эталону. Об этом я с восторгом говорю подошедшей ко мне девушке в форменном платье. Та расплывается в улыбке. Ее зовут Зоэ Рариво, и она владелица этого ресторана. Ее семья одной из первых в Беенжи основала ферму по производству деликатесной печенки. Зоэ — уже третье поколение, занятое в семейном деле.

«Секрет вкуса в том, что мы все делаем вручную, — говорит Зоэ. — Никакой механизации. Ручной труд стоит недорого. Поэтому мы можем держать цену на продукт низкой». Зоэ говорит, что пятьдесят лет назад никто не верил, что их ждет успех. Люди думали, что для фуа-гра не найдется достаточно покупателей и печенку будут покупать только французы. Сегодня в Беенжи работает 10 фермерских хозяйств, делающих фуа-гра. И 300 семей выращивают уток и гусей для этого производства.

«Привычки меняются. Сейчас наша основная аудитория — малагасийцы, жители Таны, — рассказывает Зоэ. — Для них это символ статуса. Мы даже открыли еще один магазин в Тане».

Расплатившись, мы выходим из ресторана. На противоположной стороне дороги стоят лотки с уличной едой. Зина покупает в дорогу мофо гаси, малагасийские рисовые оладьи. Пока он делает заказ, я спрашиваю продавщицу, пробовала ли она фуа-гра. Она с хохотом передает мой вопрос соседкам. «Никогда не пробовала, — переводит ее ответ Зина. — Это еда для городских».

Кирпичи

За Беенжи начинается территория холмов и равнин, отданных под рисовые поля. «Высокая земля», как называют ее местные жители. Центральную часть Мадагаскара занимает плато с высотами 800–1000 метров над уровнем моря. Прохладный по африканским меркам климат и плодородная почва отлично подходят для сельского хозяйства.

Но вместо фермеров, сажающих рис, я вижу фигурки людей, цепочкой снующих вдоль длинных стен, что тянутся через все рисовые чеки, уходя за горизонт. Сложенные из желто-красных кирпичей стены образуют причудливые лабиринты, в центре которых стоят кирпичные пирамиды. Над каждой пирамидой поднимается высокий столб желтого дыма.

«Это кирпичные мануфактуры», — говорит Зина. С мая по октябрь у рисоводов мертвый сезон. Чтобы выжить, они сдают землю в аренду. Буквально. Мпанао брики, кирпичники, используют глину с поверхности рисовых полей. Весь производственный цикл проходит тут же.

Подобравшись ближе, я вижу, что лабиринт — это сложенные на просушку кирпичи-сырцы, а пирамиды — огромные печи для обжига. Формует кирпичи девушка в красной футболке и импровизированной юбке из мешковины. Она зачерпывает руками мокрую мягкую глину и отправляет ее в форму. Форма — это деревянный короб, установленный на столбе. Заполненную глиной форму девушка относит к месту сушки, переворачивает и укладывает еще сырой «куличик» в ряд к другим кирпичам. Двое мужчин выкладывают из сырцов стены таким образом, чтобы на них максимально попадало солнце и обдувал их ветер.

Самая важная роль у пекаря. Так называют человека, ответственного за обжиг. Пекарь выкладывает печь, разжигает огонь и следит за температурой. Он не выпускает из рук бутылку с тоака гаси, местным самогоном на основе сахарного тростника. Тоака гаси нужен, чтобы поддерживать ровное пламя и время от времени кропить печь. «Чтобы духи помогали и кирпичи были хорошего качества», — говорит владелица мануфактуры, пожилая дородная женщина, одетая в клетчатое фланелевое платье. Ее зовут Жанет. Она получила этот бизнес в наследство от отца.

«Обжигом занимаются только мужчины. Женщина возле печи — это фади», — говорит Жанет. Я уже слышала это слово. Большинство населения Мадагаскара исповедует католицизм, однако бытовые верования включают культ предков и сложную систему фади — бытовых законов и запретов, формирующих уклад жизни.

Кирпичи обжигают две недели. Огонь поддерживают 24 часа в сутки. Топят торфом или древесным углем. «Мы покупаем уголь. Он дороже, но ты получаешь кирпичи лучшего качества, что важно для покупателей», — говорит Жанет.

Кирпичное производство растет с каждым годом. Раньше кирпичные дома могли себе позволить только жители больших городов. Теперь все строят дома из кирпича. Бедные люди покупают кирпичи поштучно и строят дом годами. Спрос огромный. Жанет думает, как сделать процесс круглогодичным. А что будет, когда они сроют всю глину с этого поля? «Перейдем на другое, — говорит она. — Глины у нас много».

Алюминий

Кирпичные поля остаются позади. Дорога идет сквозь строй блестящих на солнце котлов и кастрюль. Мы въезжаем в деревню Амбатулампи — алюминиевую столицу Мадагаскара.

Литейные мастерские Амбатулампи напоминают о заре промышленной революции. Привезенная в XIX веке французами технология выплавки алюминия не изменилась. Это темные сараи, где полуголые, черные от копоти и блестящие от пота поджарые малагасийцы плавят в допотопных тиглях алюминиевый лом и переливают жидкий металл в земляные формы. Металл быстро застывает, форму разбивают, готовое изделие полируют и выставляют на продажу.

«Почему босиком? — улыбается худой литейщик по имени Ната. — Так безопаснее». Раскаленный алюминий с голой ноги проще и быстрее смахнуть, чем выковыривать из ботинка.

Самый ходовой товар — это огромные котлы, в которых готовят еду на семью. «У меня дома такой же, — говорит мастер. — Очень удобно, если надо одновременно накормить десять детей».

Ната работает с алюминием больше 30 лет. Он говорит, что у него никогда не было столько работы, как в последние годы. Население острова растет. Раньше они покупали вторичный алюминий на Мадагаскаре. В ход шли банки из-под пива и газированных напитков, старая посуда и автомобильные двигатели. Теперь им приходится закупать лом с других островов, с Маврикия и Реюньона. «Мы даже заказываем алюминиевый лом из Франции. Это дорого. Хорошо, что угля у нас достаточно», — говорит Ната. Все мастерские Амбатулампи, как и кирпичные мануфактуры, работают на древесном угле. Это самый популярный и доступный источник энергии на Мадагаскаре.

Золото

Чем дальше мы продвигаемся на запад, тем хуже становится дорога и пустыннее пейзаж. Деревни сжимаются до маленьких поселений и отдаляются от дороги. В отличие от центральной, более благоустроенной части острова, жизнь здесь сосредоточена не у федеральных трасс, а у берегов рек. Каждая река разделена на функциональные сегменты. Выше по течению берут воду для питья, ниже — стирают белье и моются, еще ниже — ищут золото.

Ремесленная добыча золота — одна из культурных традиций малагасийцев с давних времен. В наследство от эпохи дрейфа материков и активного вулканизма им достались впечатляющие запасы драгоценных камней и аллювиальные россыпи золота в руслах рек.

На поиск золота выходят всей деревней. С автомобильного моста я могу наблюдать за добычей ценного металла, как из театральной ложи. Женщины и дети копают у берега. Мужчины работают на глубине. Держа в поднятой руке круглый лоток для забора грунта, они плывут ближе к середине реки и с головой погружаются в мутную глинистую воду. Вынырнув, возвращаются к берегу и промывают добычу. Желтая земля в лотке постепенно меняет цвет. Глина уходит, остается мелкий черный песок с блестящими крупинками золота.

Один старатель намывает 0,3 грамма золота в день. Чаще всего он сразу сдает найденный металл скупщикам, контролирующим каждую «золотую» деревню. Скупщики назначают цену, далекую от рыночной, но зато платят сразу, предлагая наличные деньги или продукты первой необходимости. Дневной заработок старателей не превышает 10 тысяч ариари (два евро).

Закончив работать у реки, одна из девочек поднимается на мост, чтобы идти в сторону деревни. Ее зовут Мартина, ей 14 лет, и она помогает родителям. Она с гордостью говорит, что купила на заработанные деньги рюкзак и все принадлежности и теперь снова может ходить в школу. Школы на Мадагаскаре бесплатные, но родители должны купить детям учебники, тетради и ручки. Для многих это непреодолимое препятствие.

«Золота в реке мало. Надо много работать, чтобы что-то найти, — говорит Мартина. — Мои друзья уехали далеко на восток, в Андасибе, чтобы искать сапфиры. Один большой камень может сразу сделать тебя богатым. Но это опасно. Сапфиры ищут в лесу, вырубают деревья. А это территория заповедника. Если попадешься — сядешь в тюрьму».

В Андасибе находится популярный среди путешественников национальный природный парк, где можно увидеть редкого индри, самого большого лемура на Мадагаскаре. По словам местного егеря, из-за нелегальной вырубки стало так мало леса, что лемуры вынуждены жить друг у друга на головах. «Туристы довольны. Им проще увидеть животных. А вот лемурам приходится туго. Им нужна просторная территория для кормления. Популяция на грани выживания».

Мартине не нравится добывать золото. Слишком тяжелое это занятие. Ей больше нравится выращивать рис. Но этого недостаточно, чтобы заработать.

Уголь

До Аллеи баобабов остается пять часов езды. Мы мчим по пустынным дорогам к региону Менабе, где растут деревья, ставшие символом острова. Холмы и взгорья центральной части плато исчезают, пейзаж делается плоским. Придорожные деревни плохо различимы за зарослями густого кустарника. Видно только, что дома сделаны не из кирпича, а из глины.

Зина рассказывает, что Менабе — регион расселения народности сакалава. «До прихода французов это была независимая территория. Что-то вроде конфедерации деревень, управляемых старейшинами. Их основной доход был от выращивания зебу», — говорит он.

В последние десятилетия между официальными властями и сакалава тлеет конфликт, из-за леса. Создав на территории региона несколько природных парков, правительство ввело серьезные штрафы и наказания за выпас скота, что вызывает возмущение у местных жителей, привыкших жить за счет «своего» леса. Люди были вынуждены искать другие способы выживания.

«Они стали угольщиками», — говорит Зина, показывая на дымовую завесу невдалеке от дороги. Остановив автомобиль, мы идем к источнику дыма через редколесье, где изредка попадаются пузатые бутылочные деревья. Зина рассказывает, что прежде сакалава боялись леса. Для них это было священное место, населенное злыми духами. Люди заходили в лес недалеко и только с насущной целью — найти еду, набрать хвороста. Но в 1970-х годах геологи предположили, что здесь могут быть запасы нефти. Правительство Мадагаскара выдало лицензию на разведку заинтересованной американской компании. Были прорублены длинные просеки вглубь дикого лесного массива. Не обнаружив нефть, инспекторы покинули остров. Просеки остались. Местные жители поняли, что лес не такой уж неприкосновенный, как их учили старейшины.

Мы подходим к большой яме, заполненной наполовину готовым горячим углем. Вокруг ямы ходят трое мужчин. Они ворошат дымящиеся угли длинными палками. Один из них с радостью принимает подкуп в виде пачки сигарет и раскрывает угольную математику.

«Уголь — это простые и быстрые деньги, — говорит он. — Из одного срубленного дерева получаем мешок угля. Его можно продать за 10 тысяч ариари. Одной семье этого угля хватит примерно на неделю». Я пытаюсь представить, сколько таких мешков необходимо стране, где все население готовит на древесном угле, а также использует его как дешевую энергию в любом производстве, от кирпичей до кастрюль.

Мне не удается дольше поговорить с угольщиком. Зина нервничает: он не хочет ехать в темноте. Мы возвращаемся в автомобиль и едем к входу в природный заповедник Андраномена, где находится Аллея баобабов. Так называют группу деревьев, что растут здесь больше тысячи лет.

Мы успеваем как раз к закату. Низкое солнце окрашивает баобабы в цвет червонного золота. Древние гиганты, похожие на фантастические лингамы, высятся по обочинам сельской дороги, по которой бегают деревенские ребятишки и возвращаются с полей фермеры. Статус заповедника эта обжитая территория получила недавно.

«Неужели баобабы растут на пустырях?» — спрашиваю я, удивленная эффектной экспозицией деревьев. Зина качает головой и говорит, что, наоборот, этот вид баобабов растет только в лесу. Здесь и был лес. Но со временем люди его вырубили, а баобабы оставили. В мифологии эти деревья священны. Их вырубка — самое строгое фади.

Мы покидаем Аллею баобабов ближе к ночи. Дорога еле виднеется в темноте. Зато хорошо видны россыпи звезд на небе. Словно их отражение, на земле горят точки костров в деревнях. В отблесках огня проступают силуэты людей, протягивающих руки к теплу. «Среди местных есть поверье, — говорит Зина. — Как только баобабы исчезнут, этот мир исчезнет вместе с ними».

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 5, июнь 2021, частично обновлен в июле 2023}