Ребенок, Бунтарь и Шут: как детство захватило ХХ век

Двадцатое столетие — время синтеза, смешения всего и вся, и архетипы не стали исключением. С течением времени они все больше утончались. Чем легче жизнь и сложнее ее бытовое устройство, чем шире возможности человека, тем изысканнее и многограннее архетипы.

Еще на рубеже XIX–XX веков, как мы уже отметили, мир достиг невероятных технологических высот, и человечество обратило наконец внимание само на себя, на свою природу, прежде всего на психологию. На то, чему посвящали трактаты и диспуты древние философы, на то, что благодаря науке удалось облечь в форму психоанализа, криминалистики и культуры повседневности. В итоге в центре внимания оказались первопричины нашего поведения. А все они, как известно, родом из детства.

Внимание к детству в ХХ веке достигло апогея. Образ Ребенка, Бунтаря и Шута вытеснил буквально жизненно важных в прошлом Героя, Правителя и Мудреца, символизирующих физическое выживание, мудрость предков и т. д. А ведь и впрямь начиная с середины ХХ столетия (послевоенного времени, периода тотального переосмысления всего и вся) мир в прямом смысле вертится вокруг наших детей.

В искусстве, рекламе, дизайне, моде и психологии детям уделяется пристальное внимание. В каком-то смысле архетип Ребенка начинает превалировать едва ли не в каждом человеке. Погружение в детство необходимо в попытках разобраться в истоках поведенческих моделей, в поисках себя. И цель этих изысканий — улучшить качество жизни.

Представители определенных профессий архетипичны именно в работе. Так, в деятельности абсолютного большинства дизайнеров, художников, авторов и идеологов всех мастей явно просматривается архетип Творца. Образ Родителя — у специалистов вроде учителей, врачей, нянь, менторов, коучей, тренеров и т. п. У руководителей — архетип Правителя. У военных, спасателей, спортсменов — Героя.

Разумеется, эти обобщения крайне широки, и у каждого спасателя или спортсмена, врача или руководителя будет реализован и его личный, персональный архетип; возможно, и не один.

То же и с архетипом возраста. У многочисленных групп людей, объединенных общим признаком — возрастным, профессиональным или еще каким-либо, — есть и общий архетип. У большинства представителей западной цивилизации, к которой относятся Европа, США и другие страны Старого и Нового Света, с середины ХХ века очевидно проявляется общий архетип Ребенка.

Негативная его сторона — инфантилизм, асоциальность, безответственность, неумение брать на себя обязательства и выполнять их, манипулятивность и перекладывание ответственности. Разве не склонен к этому представитель западной цивилизации последние несколько поколений?..

У каждого возраста свой архетип. Невинный, он же Простодушный, он же Ребенок, — конечно, архетип детства. Юность среди архетипов представляет реже Шут, а чаще — Бунтарь. Это Адам и Ева, познавшие, что родительская модель мировосприятия не единственно возможная. Есть еще нечто, подразумевающее выбор, не только безотчетную веру, но и знания, порой, как известно, порождающие печаль.

Вот почему свойства и качества Бунтаря так замечательно представлены в образе, например, библейского змеяискусителя или падшего ангела, Люцифера, «несущего свет» (ведь именно так переводится с латыни его имя): он идет против закона и создает собственные правила. Уж он-то точно знает, «как надо». Не напоминает ли вам это установку большинства подростков, обнаруживающих, что мир куда более многовариантен, чем убеждали их родители?

Молодости среди архетипов соответствуют Гедонист, Герой, Творец, Славный малый — все те, кто стремится свернуть горы, покорить мир, добиться внимания, признания и любви. Со зрелостью прекрасно соотносятся Родитель, ищущий, о ком позаботиться, Маг, стремящийся сделать мир лучше, Мудрец, желающий поделиться опытом, уверенный в себе Правитель и самодостаточный одиночка Искатель.

Сами архетипические образы также меняются, ведь в настоящем вечные сюжеты вроде путешествия, поиска, спасения и борьбы с чудовищем не могут строиться так, как прежде: все они должны соответствовать новому времени. С середины ХХ века мы либо проходим их иначе, либо не проходим вовсе, ибо не имеем возможности. Сегодняшний молодой человек — Гедонист ли, Творец или Герой — всегда немного Искатель с множеством теней, накладывающихся одна на другую.

Вспомним еще раз таблицу, где представлены негативные стороны каждого архетипа. Зрелый Мудрец может (на радость конспирологам) стать сектантом или, например, политиком с ложными ценностями. Мошенники вроде сомнительных марафонщиков разных мастей — Маги, обернувшиеся к нам темной стороной, творящие свой волшебный мир разве что для самих себя. Герои и Правители подчас совершают «подвиги» на современном поле боя — в информационной войне.

Оттого и архетип определенного возраста сегодня воплощается непонятно, странно, по-новому, неожиданно. И дети ведут себя не так, как мы ожидали, как «было раньше» и как вели себя мы, уж простите за избитую фразу.

Вспомните «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера. Главный герой — подросток Холден Колфилд, самый настоящий Бунтарь, подлинное олицетворение духа молодежного нонконформизма. Мальчишка, которому вот-вот исполнится семнадцать, дерзит, сквернословит, сбегает из дома, бросает школу, из которой его, впрочем, и так выгнали, один уезжает из Пенсильвании в Нью-Йорк, заселяется в отель и, зарвавшись в своем самоощущении взрослости, вызывает к себе в номер проститутку.

При этом он чуткий и внимательный, нежно любит сестренку Фиби. Но главное его качество раскрывается в волнительный момент, давший название всему роману, — когда Холден делится с Фиби своей мечтой: стоя на краю скалы, наблюдать за детишками, играющими в поле ржи, и ловить тех, кто рискует сорваться с обрыва. В этот миг наш Бунтарь и Шут, сам еще отчасти Ребенок, превращается в Родителя, желающего взять на себя заботу о малышах, защищать их.

Подобно Еврипиду, разрешившему когда-то женщинам быть разными, сложными и интересными, Сэлинджер позволяет современному подростку быть не просто Бунтарем и хулиганом, дерзким тинейджером, чье взросление нужно переждать, как ненастье. Отныне Бунтарь при определенном освещении способен обернуться и Творцом, и Гедонистом, и даже Магом, Родителем, Мудрецом, Шутом, Славным малым… Многолик этот мир с переломной середины ХХ века. Многолики и мы в своем воплощении сразу нескольких архетипов.

Но почему так произошло? Отчего середина ХХ века стала такой судьбоносной? Современные тенденции не проявились внезапно: нет, они зрели на протяжении поколений. Даже для молниеносной революции требуется предварительная подготовка; период, пока брошенное в землю зерно будущих событий не прорастет. То, что происходит сегодня, зарождалось еще примерно в середине прошлого столетия.

Здесь уместно снова вспомнить «Над пропастью во ржи». В этом произведении, наиболее четко характеризующем подростков ХХ века (да и нынешнего столетия), как раз проблемы с любовью, принятием и верой, что за всем сиюминутным стоит нечто большее. В романе всех как-то очень жаль, именно потому, что любовью там и не пахнет. Вокруг лишь пустая возня, следование за своими низменными интересами, все кувырком, все шиворот-навыворот.

Один из признаков архетипического (универсального, вневременного) сюжета — многовариантность восприятия произведения. И дело не только в том, что разные люди по-разному интерпретируют одно и то же: наше собственное видение меняется в разные периоды жизни.

Какие только эмоции не вызывает главный герой «Над пропастью…» Холден Колфилд! Кто-то, как правило, соответствующий архетипу Родителя, жалеет его, грустит вместе с ним. Такой же Бунтарь, как сам Холден, разделяет его социально-возрастную взбалмошность. Кого-то раздражают его дерзость, наглость и прочие неудобные для общества качества.

Но главный ключ к пониманию его образа кроется вот в чем. Холден — подросток конца 1950-х. Это дети послевоенного времени — потерянные, дерзкие, обозленные и грустные, а все потому, что родителям не до них. Война закончилась, взрослые даже успели выдохнуть. Бороться за выживание уже не нужно. Не нужно трудиться сердцем. Главной цели больше нет. Нужно только работать, кое-как вести быт и длить эту жизнь, уже не омраченную никакими глобальными угрозами.

Как мы помним, все искусство, все бытовые, традиционные, художественные и религиозные модели поведения, привычки и действия служат утверждению жизни, обеспечению выживания. Для послевоенного западного мира это больше не проблема. Взрослые расслаблены, дети предоставлены сами себе…

Беда в том, что подростки не знают, куда им деваться между детством и взрослостью. Они должны проходить путь взросления, невзирая на то, идут за окном бои или нет, благоденствующее вокруг них общество или неблагополучное. Молодежь валится в эту пропасть между детством и взрослостью, как те малыши, которые играют над обрывом во ржи, которых сам Бунтарь и Шут Холден жалеет и мечтает ловить и спасать. А его самого кто поймает и спасет? Никто. И пожалеть его некому.

Сегодня к таким ребятам без билета в транзитную зону между детством и взрослением можно отнести мальчиков и девочек, утонувших в виртуальных мирах, и взрослых, так и не преодолевших этот путь из детства в зрелость и не способных избавиться от детско-юношеского инфантилизма. Такой взрослый ребенок (ведь и среди архетипов он — Ребенок!) ни к чему не стремится, по-детски наивно полагая, что все как-нибудь само образуется.

То, что случилось в ХХ в., поистине поразительно. Казалось бы: уже в конце XIX столетия человечество пришло к вершинам (а мы всегда на вершине в каждый отдельно взятый момент) достижений науки и техники. Люди еще не отказались от веры, но уже пришли к максимальному пониманию пользы знаний. Самолеты, пароходы, телеграф, телефон… И вдруг посреди всего этого — Первая и Вторая мировые войны.

Такого человечество от себя не ожидало. Это были не Средние века, не мифические полотна о Страшном суде, не пугающие барельефы готических соборов, не кошмарные сны, не бредовые видения. Для чего нужно искусство тысячелетий и континентов? К чему все религиозные и философские учения? Зачем труд, права, блага, если человечество пришло к точке, где оно может уничтожить себя в любой момент?..

Именно поэтому, осознав, какой ужас люди способны творить по старой схеме — сообща, — общество обратилось от макромира к микромирам внутри себя. Согласно Олдосу Хаксли, современники стали сообществом островных вселенных. Это всеохватывающее разъединение, торжество миллиардов гордынь, вызвало громкий хлопок бесчисленных возможностей, а за ним последовала тишина тотального, беспримерного одиночества.

Стерлись границы (физические и идеологические) между сакральным и будничным, между центром и периферией, черным и белым, мужским и женским, западным и восточным. Это не плохо и не хорошо, это развитие. Путь туда, откуда мы пришли.

С середины ХХ века нивелируются недостижимость и святость искусства. Теперь каждый — художник, автор, писатель, режиссер и фотограф. Неслучайно Интернет, позволяющий любому из нас за секунду охватить всю Землю, появился именно в ХХ столетии, точнее во второй его половине. Подлинную реальность заменила виртуальная.

В погоне за красотой «как в Сети» некоторые люди становятся заложниками таких одержимостей, как анорексия (думаю, это понятие уже всем известно), танорексия (психологическая зависимость от наличия загара), мейкап-мания (зависимость от декоративной косметики), юномания (зависимость от радикальных методов омоложения, пластических операций и инъекций красоты), фитнес-мания (болезненное пристрастие к тренировкам), дисморфофобия (чрезмерное недовольство своим образом, выражаемое, в частности, в постоянном использовании всевозможных фильтров). К сожалению, многим из этих маний и фобий уже бывают подвержены и дети…

Вспомните историю XVIII–XIX веков. Переход от детства к зрелости проявился в созидании, в каком-то новом, промежуточном, полудетском-полувзрослом, бытовании. Уже с обязанностями, но еще с шалостями. Подростки уже трудились, но как бы понарошку, заранее репетируя взрослые роли.

Совсем недавно — в СССР — после 7–8-го класса подросток получал не просто аттестат, а удостоверение водителя, какого-нибудь мастера, повара 3–4-го разряда. Примерно тем же целям служили пионерское движение в СССР и скаутское — в США. Это промежуточный период знакомства с жизнью — когда с тобой еще возятся, как с ребенком (а не машут рукой: мол, войны нет — и ладно, расти себе, как трава), но с исполнением ролей, которые юному человеку еще предстоит примерять в жизни.

Обретя такой опыт, он понимал: бывают потери, бывают достижения, и лучше отделаться малой кровью, чем потерять все. Подросток получал основы, лекала, алгоритмы чего-то уже не только невсамделишного, игрового. Пример — уроки труда, где мальчишки строгали табуретки, а девчонки вышивали тамбурным (зачем мы это помним?) швом; все это — первые осторожные шаги по взрослой дорожке.

Хотя одного этого мало. Требуется нечто более объемное, целостное. Нужно, чтобы занятость владела сознанием и даже телом подростка. Не зря говорят: характер — это судьба. Поведение формирует привычки, привычки — характер, а он — судьбу.

Сохранилось множество примеров участия детей во взрослой деятельности, начиная со Средневековья. Ребята обучались у мастеров в цехах, состояли в пажах или оруженосцах при рыцарях. Девочки помогали в лазаретах или при монастырях. Биологический возраст тогда в целом соотносился с социальным не так, как сейчас. Например, ребенок работал подмастерьем с восьми-десяти лет, в десять-одиннадцать отвечал перед церковью и государством, а в четырнадцать считался полностью взрослым.

Становление личности из детства на пути к взрослению проходило поэтапно: первая ступень была связана с кормлением грудью, вторая — с самостоятельной игрой и базовым воспитанием, и только потом наступала стадия непосредственного перехода к зрелости.

Даже игры становились более взрослыми и суровыми: драки стенка на стенку, борьба, допуск к участию в охоте и даже военных действиях, стрельба из лука, бои на мечах и копьях. Это было по-настоящему опасно, и нередко, таким вот образом знакомясь со взрослой жизнью, дети получали травмы.

Зато подросток знал, как впредь избежать еще большей опасности. И ему не требовалось убегать в ирреальный мир, чтобы вдоволь насытиться адреналином. Где он уже терял бы не палец, зуб или мочку уха, а рассудок и адекватное восприятие бытия: других, мира вокруг, себя в нем…

_{Отрывок из книги Юлии Милович-Шералиевой «Возвращение героя. Архетипические сюжеты, древние ритуалы и новые символы в популярной культуре». М.: Издательство Манн, Иванов и Фербер (МИФ), 2024.}