Так что же такое гендер? Взгляд на мужское и женское глазами приматолога

Гендер — это своего рода культурная одежда, под которой скрываются представители разных полов. Он имеет отношение к нашим ожиданиям от женщин и мужчин, которые различаются в разных сообществах и меняются с годами.

Но есть и более радикальные определения, направленные на то, чтобы денатурализовать гендер. Согласно этим определениям, гендер — это самостоятельный конструкт, довольно далекий от биологического пола. Одежда, так сказать, ходит сама по себе, и ее покрой зависит только от нас.

Первая версия гендерного концепта бесспорна. В повседневной жизни мы все легко можем заметить, как общество формирует гендерные роли и давит на всех с целью единообразия. С другой стороны, более радикальное понимание гендера противоречит тому, что известно о биологии нашего вида. Хотя гендер и в самом деле заходит дальше биологии, он не возникает из ничего.

Причина, по которой у нас существует гендерный дуализм, лежит в том, что большинство людей можно разделить по признаку двух полов. Это не значит, что мы должны соглашаться со всем, что связано с гендером, например с неравными возможностями для мужчин и женщин. Но существуют некие глубинные элементы, которыми мы наделены от рождения. Как выяснил Мани, эти элементы включают в себя гендерную идентичность.

Гендер — одна из первых вещей, на которую мы обращаем внимание при встрече с человеком. Это ключевая информация о каждом, с кем мы намереваемся взаимодействовать. Эксперименты показали, что тем, кому демонстрируют портреты людей с полностью вырезанными в кадре волосами, требуется всего одна секунда, чтобы определить гендер изображенного человека почти со стопроцентной точностью.

В реальной жизни определить гендер часто помогают культурные наслоения, такие как наш стиль в одежде, прическа, расставленные или скрещенные ноги или то, как мы подносим к губам чашку с чаем. Все это позволяет нам посылать окружающему миру сигналы о своем гендере. Этим сигналам придают большое значение и потому за ними пристально наблюдают.

Женщинам, которые плюют на землю или громко рыгают, говорят, что они недостаточно женственны, в то время как мужчинам такое поведение часто сходит с рук. Традиционная гендерная надстройка может быть до банальности условной. Более того, она отнюдь не постоянна во времени. Так, французские аристократы в ХVII в. ходили надушенными, на высоких каблуках, в расшитой одежде и в париках с длинными локонами.

Другие гендерные нормы более значимы, такие как образование и работа, и предпочтительны либо для мужчин, либо для женщин. Настолько значимы, что с ними идет справедливая борьба, поскольку эти нормы ограничивают выбор, особенно для женщин.

У наиболее серьезных проявлений гендера корни уходят глубже, включая в целом более высокую боеспособность мужчин и привязанность женщин к детям. Эти проявления являются человеческими универсалиями, которые мы разделяем с другими приматами. Женская забота о потомстве — типичная черта млекопитающих.

Любое человеческое проявление, независимо от того, признаем ли мы его естественным, может быть усилено, ослаблено или изменено культурой. Так, мужскую агрессию прославляют в определенном месте в определенное время, как, например, в государстве, ведущем войну. Однако в другом месте и в другое время она может быть настолько обуздана, что открытые конфликты случаются редко, а об убийствах и вовсе почти ничего не слышно.

Тем не менее мы не должны позволять влиянию культуры привести нас к мысли, что агрессивный инстинкт человека — это миф. Самая распространенная ошибка в дискуссиях о сущности человеческой природы, биологически или культурно обусловленной, — это считать свидетельство в пользу одного влияния свидетельством против другого.

Если галлоны чернил, пролитые на тему биологической основы альтруизма, войны, гомосексуальности и интеллекта, хоть чему-нибудь нас научили, так это тому, что всякое человеческое качество отражает взаимодействие между генами и окружающей средой.

Хорошим примером служит язык. Наш родной язык может показаться исключительно культурным явлением. Ребенок, рожденный в Китае, выучит китайский, а рожденный в Испании — испанский. Но по опыту международных усыновлений известно, что это никак не связано с генетикой. Поменяйте этих двух детей местами при рождении, и первый выучит испанский, а второй — китайский.

Тем не менее, если бы эти дети относились к другому виду приматов, они за всю свою жизнь не произнесли бы ни слова. Науке известны многочисленные попытки научить наших собратьев-обезьян языку, но результаты разочаровывают.

Дар человеческой речи уникален и обусловлен биологией. Нам даже известно кое-что о генах, задействованных в этой способности. Наш мозг эволюционировал, чтобы впитывать лингвистическую информацию в течение нескольких первых лет жизни. Это значит, что нам следует благодарить и природу, и воспитание за язык, на котором мы говорим.

Это сочетание, типичное для биологических процессов, известно как «предрасположенность к обучению». Многим организмам требуется обучиться определенным вещам на определенном жизненном этапе, на что они и запрограммированы. Так же как мы готовы овладеть языком в детском возрасте, в сознании утят навсегда отпечатается первый движущийся объект, который они увидят.

Иногда, как в случае с Конрадом Лоренцем, этим объектом может оказаться бородатый зоолог, курящий трубку. Птицы последуют за таким «родителем» и на прогулку, и на заплыв. Тем не менее предполагалось, что дело будет обстоять иначе.

В естественных условиях утята шлепают и плывут гуськом за своей мамой. До конца жизни они будут идентифицировать себя с тем же биологическим видом, к которому принадлежит она и который также является их собственным видом. В этом весь смысл импринтинга.

Гендерные роли у людей также зависят от предрасположенности к обучению. Сами по себе эти роли не обязательно обусловлены биологией, и уж точно не до малейших деталей. Они приобретаются через культуру, но с поразительной скоростью, охотой и тщательностью. Легкость, с которой дети воспринимают эти роли, наводит на мысли о биологической природе этого процесса.

Собственный гендер отпечатывается в сознании человеческих детей так же, как в сознании утят отпечатывается собственный биологический вид. Детям часто нравится изображать взрослых людей своего гендера, реальных или вымышленных. Под влиянием средств массовой информации девочки наряжаются как сказочные принцессы, а мальчики убивают драконов мечами. Дети в совершенном восторге от таких инсценировок.

Исследования в области нейровизуализации показывают, что имитация людей одного с тобой гендера активирует центры удовольствия в мозге, а при имитации представителей противоположного гендера такого не происходит. Это не обязательно означает, что за процесс отвечает мозг, поскольку он так же реагирует на окружающую среду. Но это говорит о том, что эволюция подарила детям положительно подкрепленную склонность приспосабливаться к своему гендеру.

В ходе одного из ранних исследований малышам демонстрировали короткий видеоролик, в котором мужчина и женщина выполняли простые действия, такие как игра на музыкальном инструменте или разведение костра. Мужчина и женщина делали это одновременно, но в противоположных концах экрана. Дети приглядывались к актеру своего гендера: на женщину больше смотрели девочки, а на мужчину — мальчики.

Исследователи интерпретировали это предпочтение собственного гендера следующим образом: «Для них становится все более важным изучать и применять общественные правила, имеющие отношение к надлежащему мужскому и женскому поведению».

Мы склонны рассматривать социализацию как односторонний процесс, в ходе которого родители учат ребенка, как себя вести, но самосоциализация не менее важна. Дети сами ищут и примеряют ее на себя. Интерес к людям одного с ними гендера заставляет их внимательнее относиться к поведению, которому они желают подражать.

Вот как американский антрополог Кэролин Эдвардс, вдохновленная своими наблюдениями за мальчиками и девочками в широком спектре культур, определяла самосоциализацию: «Процесс, в ходе которого дети влияют на направление и результаты своего развития через выборочное внимание, имитацию и участие в определенных действиях и видах взаимодействия, которые функционируют как ключевые контексты социализации».

Самосоциализация имеет место и у других приматов. В африканском тропическом лесу молодые шимпанзе учатся у своих матерей извлекать термитов, погружая веточку в гнездо насекомых. Дочери-шимпанзе исправно повторяют специфическую технику выуживания за матерью, а вот сыновья этого не делают.

Хотя и те и другие проводят с матерью много времени, дочери более внимательно наблюдают за ней во время поедания термитов. Матери также больше склонны делиться своими навыками с дочерьми.

Таким образом, молодые самки запоминают правильные техники, в то время как молодые самцы заботятся о себе сами. Для сыновей материнский пример может быть менее значимым, поскольку в дальнейшей жизни они будут получать большую часть животного протеина, охотясь на обезьян других видов и прочую крупную дичь.

Похожий перекос в обучении наблюдается и у диких орангутанов. К восьмилетнему возрасту, приближаясь к половому созреванию, дочери едят ту же пищу, что и мать, в то время как сыновья придерживаются более разнообразной диеты. Обратив внимание на более широкий спектр ролевых моделей, включая взрослых самцов, молодые мужские особи употребляют даже ту пищу, к которой мать никогда не притронется.

Среди диких обезьян-капуцинов в Коста-Рике молодняку необходимо научиться открывать плоды люэи. Внутри плодовой коробочки много питательных семян, которые можно извлечь либо со всей силы ударив по фрукту, либо интенсивно потерев его о ветку. Каждая взрослая самка использует одну из этих техник, которую копируют ее дочери. До конца жизни дочери будут либо разбивать эти плоды, либо скрести, как их матери. На самцов, в отличие от самок, пример матерей не действует.

Благодаря исследованиям социального конформизма у других приматов, мы знаем, что особи приобретают привычки от тех, с кем они близки. В основе обучения через наблюдение — привязанность и отождествление. Дочери не только копируют пищевые привычки матери, но также учатся у нее воспитывать детенышей.

Ролевые модели молодых самцов сложнее отследить, поскольку обычно у них нет четко определенной отцовской фигуры. Не зная своего родного отца, они следуют примеру взрослых самцов в целом. Так, самки зеленых мартышек предпочитают копировать модели женского пола, независимо от того, насколько успешно те открывают коробку с продуктами, приготовленную учеными. А вот самцы копируют модели обоего пола, особенно других успешных самцов.

Молодые самцы любят проводить время с более взрослыми самцами и заниматься с ними совместным грумингом. В Национальном парке Кибале в Уганде подростки-шимпанзе мужского пола завязывают особую дружбу со стареющими самцами.

В возрасте от двенадцати до шестнадцати лет подростки больше не зависят от матерей, но все еще не готовы самостоятельно взбираться по иерархической лестнице взрослых самцов. Как и подростки у людей, они находятся между детством и взрослой жизнью. Их лучшие друзья — это самцы в возрасте около сорока лет. Они уже не те, что прежде, и по большей части «удалились на покой» от политики власти. Молодые и старики прекрасно дополняют друг друга.

Вышедшие на пенсию самцы ленивы и не представляют опасности, что делает их идеальными образцами для подражания. Анализ ДНК показывает, что пожилые самцы часто оказываются биологическими отцами подростков, которые ищут их компании.

Впрочем, интерес к мужским ролевым моделям может возникнуть еще раньше. По всей видимости, детеныши шимпанзе очень тщательно подражают демонстративному поведению взрослых самцов. У каждого самца есть определенный стиль, который включает в себя зрелищные прыжки, хлопки в ладоши, разбрасывание предметов, переламывание веток и так далее.

Я знал альфа-самца, который имел привычку несколько минут барабанить по железной двери, чтобы подчеркнуть таким выступлением свою силу. Шум, который он производил, давал понять всей колонии, до чего он могуч. Пока он стучал по двери, самки прижимали к себе свое потомство, так как самцы непредсказуемы, когда входят в раж. После того как самец успокаивался, матери отпускали своих малышей.

Часто детеныш мужского пола — но никогда женского — подходил к той самой металлической двери. Вся шерсть на его теле вставала дыбом, и он пинал дверь точно так же, как это делал альфа. Звук получался другим, но детеныш усваивал основную мысль.

Если менталитет приматов «увидел — повтори» побуждает к самосоциализации через копирование ролевых моделей того же пола, значит, концепция гендера применима и к ним. Поведенческие различия между полами могут быть частично обусловлены культурой. Нам нужно больше исследований в дополнение к немногим упомянутым выше, но пора пересмотреть максиму «у каждого вида есть пол, но только у людей есть гендер».

Когда-то наука полагала, что люди гибки бесконечно. Эта идея была особенно популярна среди антропологов, которые традиционно делали акцент на культуре, отодвигая биологию на второй план. В 1970-х Эшли Монтегю описывал наш биологический вид как абсолютно не имеющий врожденных склонностей, утверждая, что «человек полностью лишен инстинктов». Прошу заметить, десятью годами ранее тот же самый Монтегю восхвалял женщин за то, что они по природе своей нежнее и заботливее мужчин.

Здесь наблюдается явное противоречие. Нельзя рассматривать человеческий разум как белый лист, на котором культура вырезает гендерные нормы, в то же самое время постулируя естественное различие между полами. Это объясняет, почему Мелвин Коннер, антрополог, согласный с Монтегю относительно женского превосходства, предпочел отойти от его научной мантры «все идет от культуры»:

Тем не менее нет абсолютно никакой надобности выбирать между культурой и биологией. Единственная убедительная позиция по этому вопросу заключается в том, чтобы быть интеракционистом.

Интеракционизм предполагает динамическое взаимодействие между генами и окружающей средой. Сами по себе гены — это как семена, брошенные на тротуар: из них ничто не может вырасти самостоятельно.

Так же и сама по себе окружающая среда едва ли имеет большое значение, ведь ей необходим живой организм, чтобы на него воздействовать. Взаимодействие между этими двумя понятиями настолько запутанно, что по большей части мы не способны отделить вклад одного из них от вклада другого.

Швейцарский приматолог Ханс Куммер придумал удачную аналогию для объяснения этого феномена. По его мнению, задаваться вопросом, чем обусловлено наблюдаемое поведение — природой или социумом, — все равно что спрашивать, кто производит барабанный бой вдалеке: барабанщик или барабан. Глупый вопрос, поскольку сам по себе ни один из них не издаст никакого звука.

Только если мы ясно услышим разные звуки барабанной дроби в разных ситуациях, мы сможем с полным правом поинтересоваться, чем обусловлено такое изменение звука: сменой барабанщика или сменой инструмента. Куммер подытожил: «Только различие между свойствами характера (а не свой ства сами по себе) может быть названо врожденным или приобретенным».

Это понимание подарил нам человек, который всю свою жизнь пытался проследить за истоками наблюдаемого поведения. Но интеракционизм не слишком популярен, так как не дает простых ответов. Средства массовой информации часто пытаются предоставить нам такие ответы («данное качество на 90 % обусловлено генетически»), но подобные утверждения бессмысленны.

Так же как мы не способны оценить степень участия барабанщика и барабана в создании звука, мы не можем определить конкретное соотношение воздействия генов и окружающей среды на любой вид поведения.

Если девочка смеется так же, как ее мать, или мальчик разговаривает как его отец, это может быть от того, что они безупречно повторяют свои ролевые модели. Но оба ребенка также унаследовали от родителей строение гортани и тембр голоса. Без контролируемого эксперимента (и связанных с ним этических проблем) у нас мало надежды разделить роль генетики и окружающей среды.

_{Отрывок из книги Франса Де Вааля «Разные: Мужское и женское глазами приматолога». М.: Издательство Альпина нон-фикшн, 2023.}