Уроки на экваторе: месяц в деревне в Кении глазами волонтера из России

Я приземлилась в жаркой и невыносимо влажной Момбасе ночью. До рыбацкой деревеньки Маюнгу, где находились школа и резиденция благотворительного фонда, было три часа езды на машине. Маюнгу расположена на берегу Индийского океана, и последний отрезок дороги пересекает прибрежную саванну напрямик, по песку и ухабам. Иными словами, дороги там нет, но наш водитель все равно гнал 100 км/ч, не жалея подвески: ночью в придорожных кустах могут прятаться бандиты, и сбавлять скорость здесь опасно, объяснил он. Наконец, я вышла из машины под роскошным экваториальным небом, полным незнакомых созвездий. Месяц лежал на боку, с океана дул легкий ночной бриз, меня окутал сладкий аромат невидимых цветов. Но уже наутро я проснулась в пульсирующей духоте, которая с тех пор не проходила.

Колодец в Маюнгу

Меня и еще двоих волонтеров разместили в хижинах на окраине деревни, на территории заброшенного курорта. Довольно быстро я привыкла к тараканам, летучим мышам, исполинским крылатым гусеницам и комарам, к тому, что по перекладинам под крышей бегают крысы, а все съедобное надо защищать от муравьев водным барьером. Но трое черных лягушат, живших на дне унитаза, вызывали легкую панику. Сторож, которого я позвала на помощь, потыкал их своей длинной палкой для охоты на змей и задумчиво произнес: «Да, у них там внизу своя жизнь».

По утрам мы завтракали под исполинским деревом ним, которое здесь называют килифи. Отвар из листьев килифи, по словам здешнего повара, лечит от сорока болезней, но из-за невыносимой горечи я смогла его разве что пригубить. Несмотря на это, повар следил, чтобы мы ежедневно его принимали, а съедобную часть завтрака приходилось отбивать у воронов, живших на том же дереве. Из-под крана текла соленая вода, но наличие водопровода — уже роскошь для кенийской деревни. Жителям Маюнгу вообще повезло: несколько лет назад у них появился даже колодец с питьевой водой, и теперь они могут набирать 20-литровое ведро за 20 кенийских центов (15 копеек). Такие ведра местные женщины привычно водружают на голову и несут домой с тем же необъяснимым чувством равновесия, с каким они таскают на головах тюки и хворост. Несмотря на ярко выраженный желтый цвет, белый осадок и коричневые частицы загадочного происхождения, мы тоже не стали воротить нос от колодезной воды, набрали ее в бутылки и пили на протяжении дня. Чего только не сделаешь ради погружения в культуру.

Колодец в Маюнгу вырыл глава благотворительного фонда, пожилой итальянец по имени Джерард. Он основал фонд двадцать лет назад, и с тех пор построил в деревне начальную школу, дал местным жителям работу, снабжает их кукурузной мукой и потихоньку строит церковь. Джерарду, наверное, лет сто; он утверждает, что умеет разговаривать с местными воронами и змеями, которые напоминают ему о том, что на их земле он всего лишь гость.

О дворцах и шалашах

Джерард сразу ведет нас в школу. Несколько одноэтажных бетонных строений с широкими окнами и дверными проемами выстроились полукругом по краю поляны с раскидистым манговым деревом посередине. Внутри каждого строения — деревянные скамейки, парты и доска. Мы знакомимся с директором, застенчивым мужчиной средних лет, к нашему приезду напустившему на себя суровый вид. На стене его кабинета висит аккуратно начерченное цветными карандашами школьное расписание. Здесь учится около двухсот детей от 5 до 14 лет; они распределены в классы по возрасту, хотя некоторые не знают, сколько им лет. Школьная форма у многих порвана и неоднократно заштопана (по закону без нее к занятиям не допускают). У некоторых шрамы на лице и руках, кто-то без обуви. Я замечаю, что они одалживают шлепки у одноклассников, чтобы сходить в уборную. Некоторые ученики живут в двух-трех километрах от школы и по утрам приходят сюда босиком по раскаленному песку, неся младших братьев или сестер на закорках.

Мне отдают пятый класс: два десятка детей 11–13 лет. Я буду преподавать им английский, естествознание, географию и историю. Чтобы лучше запомнить учеников, я записываю их причудливые имена на доске: Муалиму, Туаха, Кьоко, Тофик, Хауа, Фадакир, Катана… Три новых белых учителя вызывают немыслимый ажиотаж среди детей: все хотят нас потрогать, взять за руку, сесть или хотя бы постоять рядом. Худощавая девочка с большими проницательными глазами замечает у меня на шее каплю крема от загара (под палящим экваториальным солнцем я наношу его дважды в день) и спрашивает, показывая на свою кожу: «Ты, наверное, не хочешь стать как мы?» Еще больше обескураживает другой вопрос: местный учитель мистер Уилсон, приглядевшись к цвету воды в наших бутылках, осторожно интересуется, что с ней не так.

У всех моих учеников по 8–10 братьев и сестер. Многие жители Маюнгу ютятся в крохотных постройках из грязи и палок, где вся семья спит вповалку на земляном полу. Кто-то может позволить себе две комнаты и матрас, но и там куры откладывают яйца между спящих детей, а с матраса не снимают заводскую пленку. При этом всего в нескольких километрах отсюда расположен город Малинди, деловой и туристический центр региона, застроенный роскошными виллами-бунгало для европейцев. Там загоревшие до черноты пожилые итальянцы пьют в барах с унылыми городскими куртизанками, а местные жители впаривают им все, что могут: от ананасов до кондиционеров. По свежим асфальтированным дорогам мчат забитые под завязку маршрутки «матату», между ними лавируют молодые ребята на мотоциклах с телефонами в зубах. Иногда на одном мотоцикле умещаются четыре человека, а между ними еще и забитая коза со связанными ногами.

Раз в неделю мы приезжаем сюда, чтобы выйти на связь с родными и все-таки закупить бутилированную питьевую воду. На обратном пути минуем босоногую молодежь, сидящую на дороге возле люксовых курортов с красноречивыми названиями вроде Billionaire Resort. Кончается цивилизация — и кончается асфальтированная дорога. Ее тянут дальше в саванну, но медленно и как-то с середины: на полпути мы встречаем группу мужчин, неохотно долбящих пыльную колею. Спрашиваю Джерарда: «Почему они начали отсюда?» На что он отвечает: «Они же художники» — и, помолчав, добавляет: «Импровизируют».

Язык и прелюбодеяние

Как выяснилось, «импровизация» — крайне распространенный стиль работы в Кении. В нашей школе из семи учителей только двое действительно ведут уроки, остальные пьют бесконечный чай или просто слоняются по территории школы, радостно переложив на нас учебную нагрузку. Директор не появляется в школе уже несколько дней, его аккуратное расписание висит в кабинете, всеми игнорируемое. Что ж, я сама составила график занятий для своего класса, сделав упор на английский. Несмотря на то что он является вторым официальным языком Кении, дети говорят в основном на суахили и местных диалектах. У учителей английского сильный акцент и отсутствует навык рассуждать о строении и логике языка, поэтому дети, например, не видят разницы между подлежащим и сказуемым.

Обычно во время урока преподаватели быстро и неразборчиво зачитывают сложные тексты из британских учебников. В результате дети запоминают специфичные бесполезные слова вроде «энзим», а общаться на языке не умеют. Я бы и рада обсудить внедрение нового педагогического подхода, но не с кем: учителя опять испарились, дети сидят в пустых классах, предоставленные сами себе, и царапают парты. В душном воздухе слегка шелестят листья мангового дерева, в остальном на территории школы царит тишина.

Я вижу, что уроки здесь проходят словно без учеников: те не задают вопросов, не размышляют и не прикасаются к единственному в классе учебнику. Поэтому я пытаюсь вовлечь их в обучение с помощью рисования, юмора, примеров из жизни. На английском мы рисуем части тела и семейное древо, на географии — план деревни и рыб в океане. С трудом раздобытая карта мира производит небывалое впечатление: затаив дыхание, дети ищут свою страну на планете Земля. Курс биологии меня просят начать с обязательной программной лекции про ВИЧ и СПИД. В середине урока я, наконец, вижу робко поднятую руку: «Тича (искаженное teacher — „учитель“), а что такое половой акт?» Мистер Уилсон, наблюдавший за уроком из дверей, запрещает мне объяснять. Позже, на уроке религии, рассказывая детям о десяти заповедях, он так же смутится и не ответит на вопрос, что такое прелюбодеяние.

На физкультуре мальчишки под палящим солнцем играют в футбол, босиком гоняя старый тряпичный мячик по раскаленному бетону. Девочки толкутся в тени, считают у меня родинки и заплетают мне волосы в косички. Та самая девочка с проницательными глазами подбирает мой упавший волос и кокетливо прикладывает его к своей бритой голове (здесь школьниц часто бреют налысо, чтобы не тратить время на ежедневное заплетание кос), все заливисто смеются. Иногда физкультура проходит на берегу океана, где ребята бегают вокруг баобаба по заваленному мусором полю. Кстати, мусором здесь равномерно покрыто все: школьный двор, пляж, обочина дороги. Я понимаю, что пора обсудить с детьми заботу об окружающей среде, когда один из них, допив воду, не глядя выкидывает пластиковую бутылку в окно. На перемене они спасаются от жары под тем самым манговым деревом во дворе. Пользуясь случаем, я предлагаю им подумать, как бы им жилось в мире без деревьев.

Одинокая черепаха

По утрам я шагаю в школу, следуя за отпечатками маленьких босых ножек на покрытой песком дороге; навстречу мне идут местные рыбаки с утренним уловом. На школьном дворе пасутся козы. Одна из них недавно родила, и мои ученики принимали роды на перемене. Зайдя в класс, вижу, что одна из учениц неподвижно лежит на полу и еле слышно плачет, уткнувшись в локоть. На вопрос, в чем дело, мне отвечают: «Hungry». Девочка говорит, что у нее болит живот, но зашедший в класс учитель отчитывает ее и отправляет на место, объяснив, что это просто способ привлечь к себе внимание.

В школу возвращается директор. Оказывается, к нему в дом вломились грабители и избили его жену так, что ему пришлось провести с ней несколько дней в больнице. Подобные случаи не редкость: несколько лет назад в сиротский приют по соседству вломились вооруженные бандиты и выстрелили хозяину в сердце. Украдены были утюги и провода на 50 тыс. шиллингов (35 тыс. рублей); хозяин провел две недели в реанимации, но выжил. Годом ранее неподалеку похитили итальянскую студентку из другой волонтерской организации. Она полтора года жила в плену у сомалийских террористов, пока ее не выкупило правительство Италии.

Местные реалии нашли отражение даже в школьных учебниках по английскому: чтение и аудирование — сплошь истории про похороны, похищения, СПИД и линчевание. Я глазам своим не поверила, увидев очередное задание в учебнике: снимок бездыханного человека, лежащего лицом в землю, и предложение «порассуждать, что с ним могло произойти». К тому же я застала неделю общегосударственных экзаменов в Кении и проверяла тесты по английскому, где, кроме жизнеутверждающего диктанта (про побег из тюрьмы), нашла десяток опечаток и ошибок от самих составителей экзамена. Более того, в «правильных ответах», приложенных к тестам, тоже встречались ошибки. Директор не понял моего возмущения, а ведь по итогам таких проверок, спускаемых от Министерства образования Кении, ученики набирают баллы для поступления в университет.

Спустя пару недель я несказанно устала. Устала вести уроки в душных классах, где потеют даже локти. Устала видеть, как дети плачут от жажды, потому что в школе снова забыли почистить колодец. Устала постоянно сомневаться, понял ли меня учитель, из рук вон плохо знающий английский, или притворился, что понял. Устала дважды в день питаться вареными баклажанами, морковью и диким шпинатом. Однажды у нас выдался выходной, и так как из-за вечного отлива нам почти не удавалось искупаться в океане, мы решили сходить развеяться в местный зоопарк. Там мы окончательно пали духом: орлы с двухметровыми крыльями на привязи, одуревшие змеи в засиженных мухами стеклянных коробах, неподвижные крокодилы в стоячей воде; на одинокую 126-летнюю черепаху, которая вяло тащила свое исполинское тело вокруг крошечного затхлого пруда, было просто больно смотреть.

Культурный код

И все же постепенно я принимала Кению. На закате, глядя, как полная луна проступает на сиреневом небе или как ветер перебирает острые спицы пальмовых листьев, чудовищно больших, похожих на растрепанные перья тропических птиц. На рассвете, гуляя по отмели между черных кораллов и ярко-зеленых мясистых водорослей. Внутри священного 850-летнего баобаба, чья кора на вид и на ощупь напоминает слоновью кожу. Среди развалин древнего города, где необъятные секвойи теснят посиневшие от времени коралловые стены, а на лианах между ними раскачиваются мартышки. В горячей морской воде, в глубине мангровых зарослей, на кокосовой ферме, попробовав местного алкоголя из кокосовых листьев. На бодрой воскресной мессе в скромной церквушке, где все, включая проповедника, поют, играют на перевернутых железных ведрах и танцуют с детьми на закорках.

В последнюю неделю от жары и духоты в классе кружилась голова, но не хотелось терять ни минуты от урока. Даже на переменах мы продолжали обсуждать, что отличает растения от животных, почему бактерии полезны, чем похожи русский и суахили, на кого ребята хотят учиться (абсолютно все — на врачей). Готовясь к урокам, я изучала языки, природу и историю Кении и узнала, почему богатые и гордые масаи сторонятся других племен и едят только четвероногих животных, за что людей из племен покомо и диго считают колдунами, как в результате смешения арабских народов и местных племен миджикенда возник народ суахили. Поняв, что все здесь знают по три-четыре языка, я уже не могла возмущаться, что мои ученики никак не заговорят по-английски. Их культурный мир намного красочнее и интереснее, чем может показаться на первый взгляд.

Уезжать не хотелось. Перед отъездом мы принесли в школу свои ноутбуки и стали учить детей и директора школы пользоваться компьютером. Согнувшись над партой, директор аккуратно записывал и зарисовывал все в тетрадку, давая собственные названия кнопкам клавиатуры. Вдруг он спросил: «А все компьютеры на свете работают одинаково?» Да, ответили мы. «То есть если я сейчас научусь работать с одним, то смогу пользоваться ими всеми?» Конечно, сказали мы. Он ненадолго задумался, а потом поднял на нас по-детски счастливый взгляд.

Когда мы уезжали в аэропорт, дети долго бежали за машиной по деревенской дороге, но в конце концов пропали в облаке пыли вместе с океанским берегом. Бездорожье сменилось асфальтом.

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 6, июль-август 2021}