Все течет, все меняется: как живут люди на берегах Амазонки в крупнейшем штате Бразилии

Жизнь на берегах Амазонки полна экзотики. Плавучие школы и больницы, плантации суперфудов и даже опера в джунглях — все это можно увидеть в крупнейшем бразильском штате, где побывала корреспондент «Вокруг света».

«У нас тут как в Париже, только вместо Сены — Амазонка», — Луис, 60-летний бразилец с мальчишескими вихрами, встречает меня в лобби гостиницы. Это мое первое утро после ночного рейса из Сан-Паулу в Манаус — столицу и крупнейший город в бразильском штате Амазонас.

На улице идет мелкий дождь, и воздух настолько влажный, что я тут же становлюсь обладательницей модной укладки «девушка серфера» — приятный побочный эффект тропического климата.

У нас с Луисом большие планы: сегодня мы отправимся в путешествие по Амазонке и даже познакомимся с теми, кто живет на берегах. Но прежде — короткая прогулка по городу, в котором мой гид родился и вырос.

Луис совсем не похож на бразильца. Если бы не тропический загар, то его можно было бы принять за европейца. «Я португало-индеец, — подтверждает он мои догадки. — Таких, как я, называют кабокло, или „пришедшие из леса“. Мои предки по отцу — европейцы из Сенегала, а по материнской линии все из амазонских племен. У нас даже праздник такой есть: День кабокло. Отмечают каждый год 24 июня».

Во второй половине XIX века в Амазонию приезжало много белых мужчин. Всех их влекла перспектива заработка. В то время как Северную Америку охватила золотая лихорадка, в Бразилии давали о себе знать симптомы лихорадки каучуковой. Мировой спрос на резину достиг исторического максимума.

Владельцы каучуковых плантаций делали колоссальные состояния и обеспечивали работой тысячи приезжих. Экономический бум привел к подъему культуры. В растущие города привлекали европейских архитекторов, плантаторы стремились окружить себя роскошью и красотой.

«В те времена Манаус и получил свое прозвище „тропический Париж“, — рассказывает Луис. — Тут даже оперу построили, а материалы для нее везли со всей Европы».

Мы стоим на мостовой у Амазонского театра — пожалуй, самого эклектичного театра в мире. Розовый фасад в неоклассическом стиле увенчан куполом, покрытым яркой мозаикой. Купол похож на те, что можно увидеть на средневековых мечетях. Кажется, что его приделали к зданию случайно: уж слишком он «выпадает» из архитектурной концепции. С другой стороны, эта особенность делает Театро Амазонас узнаваемым. Будь он просто красивым зданием, без изюминки, — его было бы труднее запомнить.

«Жалко, что ты не носишь каблуки, — внезапно говорит Луис. — Если бы ты была в туфлях, то я попросил бы тебя пройтись по мостовой у театра». Я немного смущаюсь: к чему такая резкая смена темы? «Посмотри под ноги, — продолжает гид. — Не видишь ничего необычного?» Я в растерянности. Ну разве что брусчатка непривычно темного цвета — обычно она серая. «Ладно, не буду тебя мучить. Мостовая сделана из каучука».

И тут я понимаю, к чему был пассаж про туфли. Если пройтись по каучуковой брусчатке, то характерного стука каблуков не будет. Какое прекрасное шумоподавляющее изобретение! Но что сподвигло строителей оперы пойти на такие хитрости?

«Во время спектаклей окна в здании были открыты, а по мостовой ездили конные повозки, — объясняет Луис. — Вот брусчатку и сделали резиновой — чтобы лошади не стучали копытами и не мешали зрителям наслаждаться актерской игрой».

Создатели Театро Амазонас не шли на компромиссы ни в чем. Материалы для своего будущего шедевра они заказывали из Европы. Французская мебель, итальянский мрамор, стекло с острова Мурано отправлялись в джунгли, в сердце бразильской сельвы. Звучит как полное безумие, но средства позволяли плантаторам воплощать в жизнь самые амбициозные, на грани помешательства, затеи.

Опера заработала в 1896 году в разгар каучуковой лихорадки. Слава тропического Парижа гремела по обе стороны океана: на открытии выступил Энрико Карузо, в Манаусе танцевала Анна Павлова. Но блистательная история оказалась короткой. Когда спрос на бразильскую резину упал, вчерашним миллионерам стало не до великих теноров и похождений Дона Жуана.

Театр опустел вместе с кошельками каучуковых баронов. Целых 90 лет тут не было ни единого спектакля. За это время здание пришло в такое удручающее состояние, что мозаичный купол начал проваливаться. Легенда «прекрасной эпохи» оказалась как никогда близка к забвению. Но ей суждено было вынырнуть из небытия. А вышло все случайно.

В 1982 году немецкий классик Вернер Херцог получил приз за лучшую режиссуру на Каннском кинофестивале. Награды удостоился фильм «Фицкарральдо» — о чудаке, решившем построить оперу в джунглях. У чудака был реальный прототип: перуанский каучуковый барон Карлос Фермин Фицкаральд, который, путешествуя по Амазонке и притокам, перевез через горный перевал целый пароход.

Герой Херцога — Брайан Фицджеральд, роль которого гениально исполнил Клаус Кински, — проделывает то же самое. Его мечта — открыть оперу и привезти туда Карузо. Последнего Кински-Фицкарральдо увидел как раз-таки в Театро Амазонас в Манаусе.

Благодаря появлению здания театра в первых кадрах фильма случилось чудо. Не на экране — в жизни. Заросшим лианами призраком ушедшей эпохи заинтересовались, и правительство штата решило отреставрировать старую оперу. Сейчас здесь дают спектакли и водят экскурсии.

«Конечно, это уже не тот уровень, когда амазонцы могли наслаждаться Карузо, но главное — легенда ожила», — говорит Луис. Он хорошо помнит здание в его худшем виде, а вот «Фицкарральдо», как ни удивительно, не смотрел. Забавно вот так прилететь на другой конец земного шара и посоветовать местному гиду фильм, в котором фигурирует его родной город. Да и сама теперь пересмотрю. После личного знакомства с Манаусом нужно освежить впечатления.

Река времени

В порту сегодня многолюдно, но возле касс, где продают билеты на речной транспорт, нет очередей. За стеклом висит расписание. Отсюда можно добраться до Колумбии, Перу, Эквадора. У порта статус международного, и суда курсируют по реке в том числе и между странами. Правда, речь не о круизе с ледяным шампанским и тапером по вечерам. К длинной металлической балке на открытой палубе привязывается гамак — это ваше спальное место на ближайшие несколько недель.

Лодка — аналог маршрутки: делает короткие остановки, чтобы высадить пассажиров, и снова в путь. Во время сезона дождей ее укрывают брезентом — это максимум сервиса, на который стоит рассчитывать.

Мы с Луисом садимся в катер, который мой гид арендовал для прогулки. «Я Бау, водитель», — приветливый смуглый мужчина средних лет протягивает мне руку. На катере я вижу значок вай-фая.

«Это Бау так шутит, — усмехается Луис. — Многие туристы на полном серьезе думают, что в джунглях есть интернет». Я не стала говорить гиду, что как раз собиралась спросить пароль. Бау выдал мне спасательный жилет и запустил мотор. Лодка с ревом рванула в противоположную от Манауса сторону.

«А что же случилось с каучуком?» — решаю я поддержать разговор, пока мы не «нырнули» в джунглевую глушь. Луис пытается перекричать звук мотора: «Британцы вывезли семена в Малайзию и посадили там плантации. Ну и Бразилия не выдержала конкуренции».

Спад производства случился по разным причинам. Плохая организация работы, тяжелые условия труда, вирусы, поражавшие деревья. Плантаторы были слишком озабочены роскошной жизнью и инвестированием в ее атрибуты. Если бы они диверсифицировали свой бизнес и вкладывались в локальные производства, а не шандельеры из муранского стекла, то резиновая лихорадка не закончилась бы так грустно.

«Но, похоже, у нас намечается новый бум, — прерывает мои мысли Луис и показывает пальцем в сторону сельвы, буйствующей вдоль берега реки. —  Эра каучука в прошлом, начинается эра асаи».

Популярность асаи — ягоды, напоминающей крупную голубику и растущей только на берегах Амазонки, — взлетела до немыслимых высот благодаря фитоняшкам и обслуживающей их зож-интересы индустрии. Мода на суперфуды, к которым причисляют бразильскую чудо-ягоду, породила мировой спрос. Жители деревень в бассейне Амазонки начали ставить сельскохозяйственные рекорды, а производители суперфудов — налаживать поставки. Чтобы больше заработать, некоторые недобросовестные бразильцы используют химикаты для более интенсивного роста.

«Надписи organic и natural на упаковках ни о чем не говорят. Даже на рынке в Манаусе сложно найти на сто процентов органическую продукцию, — делится Луис. — Но у тебя сейчас будет возможность ее попробовать».

Спустя полтора часа после того, как мы выехали из Манауса, Бау глушит мотор. Мы выходим из лодки на заросший густой травой берег. Навстречу нам радостно несется такса. «Жулиана, ко мне», — кричит ей вдогонку пожилая женщина и машет нам рукой. Мелкий дождь, моросивший до этого все утро, усиливается за какие-то секунды. Вместе с таксой Жулианой, ее хозяйкой, Луисом и Бау мы бежим под навес.

Торг уместен

Небольшой павильон под крышей из пальмовых листьев со всех сторон окружен тропическими зарослями. Нейджи — так зовут мою новую знакомую — накрывает на стол, стоящий по центру веранды. Асаи, вареные бананы, купуасу — экзотические плоды из того же семейства, что и какао, только без кофеина.

Из купуасу в Бразилии делают белый шоколад. Прозорливая Жулиана вьется у стола в ожидании щедрых даров. Ее обонятельные рецепторы уже получили сигнал: на горячее будет курица, которую муж Нейджи Дориан жарит на мангале, используя вместо дров скорлупки кокосовых орехов.

Все, кроме Жулианы, усаживаются за стол. Нейджи заботливо пододвигает ко мне пиалу, наполненную сочным пюре черничного цвета. Это и есть асаи — без сахара, без искусственных добавок, со своего тропического «огорода». «Обычно мы едим ее с тапиокой, — подсказывает Бау. — Это такие гранулы, которые получают из корней растения маниока».

У Нейджи и Дориана есть собственная плантация маниоки. Для бразильцев она — как для нас картошка: можно приготовить сотню блюд, и все будут сытными. Я кладу крахмалистые хлопья в пиалу с асаи и пробую. Вкус у ягоды своеобразный, ни с чем не спутаешь. Она совсем не сладкая, с нотками темного шоколада и вишни. Нейджи говорит, что асаи — первый прикорм у младенцев. «Мне ее мама начала давать с девяти месяцев, — Бау отправляет в рот полную ложку ягод. — С тех пор я без нее не могу».

На деньги от продажи асаи и маниоки Нейджи и Дориан содержат семью, а она у них немаленькая: трое детей, шестеро внуков. Доход от туризма — производства сувениров из семян растений — совсем небольшой.

«Аяуаска сделала слишком хороший пиар шаманам в Перу, и все поехали к ним», — шутит Луис. Как и в каждой шутке, в этой есть своя доля правды: бразильская часть Амазонки менее освоенная, чем перуанская. Сюда приезжают реже. Но Нейджи и Дориан по этому поводу не огорчаются.

«У нас все свое: есть маниока, асаи и бразильский орех. В реке много рыбы. Даров природы хватает на всех». У деревенских жителей, огражденных от искушений больших городов естественной дистанцией, свои представления о счастье. Для него нужно не так уж и много — и точно не обязательно строить оперу и отделывать ее итальянским мрамором. «Рядом с рекой нам спокойно, — говорит Дориан. — Она дает все, что необходимо. Ни больше ни меньше».

На своем месте

Нейджи провожает меня до катера. Дождь закончился, и лес стал глянцевым — после тропического душа заметно посвежел. Я спрашиваю у моей спутницы, не думала ли она переехать в Манаус. Находиться вдалеке от цивилизации неудобно: до ближайшей больницы — восемь километров на лодке, а в больнице — один врач на все случаи жизни.

До школ дети тоже добираются «с приключениями». Каждое утро желтые школьные лодки собирают их со всех населенных пунктов. Чтобы успеть к началу уроков, приходится вставать в 3 ночи и досыпать уже на воде. При всей кажущейся романтике, жизнь в бассейне огромной реки полна трудностей.

«Зато здесь тихо, а в городе много шума и суеты», — улыбается женщина. Привязанность амазонцев к реке удивительна. Местами даже за гранью здравого смысла. Когда уровень воды поднимается выше обычного и Амазонка заливает дома, люди перебираются на «большую землю». Там они останавливаются у родственников или друзей. Это явление — сезонное.

Каждый год река вырастает на 22 метра, питаясь ливнями и тающими ледниками Анд, — и на столько же мелеет после окончания дождливого периода. Во время засухи сырость из домов уходит, и тогда хозяева возвращаются обратно.

Никто не воспринимает вынужденное кочевье как повод поменять место жительства, чтобы не сталкиваться с форс-мажорами. Река для местных больше чем просто своенравный поток воды. Это их дом, а в доме даже стены лечат. Тем более когда эти стены — величайший тропический лес на планете.