Жизнь тела: что и как лечили в Средневековье. И почему это выглядит так дико

Насмешки и отвращение

Тела средневековых мужчин и женщин, несомненно, могли столь же разниться между собой, как их социальное положение, но не нашлось такого, которое шокирующим образом отличалось бы от современных. Вопреки стереотипу, люди Средних веков не были все без исключения низкорослыми по сравнению с нами.

Одно недавнее археологические исследование группы тел, захороненных в течение 900 лет на маленьком сельском кладбище в Линкольншире, показало, что почти нет разницы в росте жителей Средневековья и Викторианской эпохи. Это приблизительно 5 футов 7 дюймов для мужчины и 5 футов 3 дюйма для женщины. Не были средневековые люди все подряд беззубыми, искалеченными или постоянно больными.

Да, тогда отсутствовали современные знания об инфекциях, что помогли бы в борьбе с высоким уровнем заболеваемости, например, в случае с «черной смертью» — быстро распространявшейся бактериальной эпидемией, унесшей, как считается, четверть мирового населения в 1340-х годах. Но воздух, которым дышали тогда, и пища, которую употребляли, еще не отравлены химическими примесями и загрязняющими веществами и, по всей вероятности, гораздо здоровее наших.

Яркое отличие тем не менее было в самих средневековых представлениях о жизни тела. В целом биологические и медицинские понятия Средних веков обычно вызывают реакцию двух типов.

Во-первых, насмешки. Дошедшие до нас медицинские источники предлагают подвергать тело всем вообразимым странным процедурам, для того чтобы исцелить его.

Многие из этих методов лечения могут казаться причудливо-смешными в своей ошибочности: применение свежего навоза для лечения больных слезных протоков; смесь уксуса и меда, втиравшаяся в кожу головы против облысения; перечное зерно, помещавшееся в вагину после совокупления как контрацептив.

Но забавные глупости легко сменяются методами, вселяющими сильное ощущение дискомфорта или даже отвращения.

В Средние века головную боль могли лечить, прокалывая шею и выпуская из тела несколько пинт крови. Зелье из кабаньей желчи и смертельно опасного болиголова могло служить анестетиком, а при многих недугах облегчение приносили, как считалось, прижигания раскаленным докрасна металлическим прутом различных участков поверхности тела.

С выигрышной современной точки зрения, такие способы «лечения» выглядят не просто бесполезными, но и крайне мучительным.

Тут сложность для нас заключается в том, как следует воспринимать средневековое тело. Обладатели этих тел смотрели на них сквозь призму теорий, которые в позднейшую пору были отвергнуты, даже признаны абсурдными. Однако это совершенно не меняет факта, что данные теории казались правдивыми и вполне логичными в Средние века.

Мы думаем о своих телах как об относительно замкнутых и самодостаточных средах, которые отделены кожей как очевидной границей между тем, что находится внутри, и тем, что снаружи. Но в Средневековье человеческая физическая форма рассматривалась как более открытый и проницаемый агломерат органов и систем. Поэтому понимание мира, окружающего тело, было принципиально важным для понимания того, что происходит внутри него.

Философы природы и теоретики предшествующей Античной эпохи передали средневековым мыслителям понятие о четырех первичных простых элементах, из которых состоит физический мир, — огне, воде, воздухе и земле, а также представление о том, что взаиморасположение этих четырех начал воздействует на внешний облик и внутренние качества всех существующих объектов. Каждый элемент определялся далее двумя категориями: влажностью и температурой.

Огонь был горячим и сухим, вода холодной и влажной стихией, земля — стихией сухой и холодной, а воздух — влажной и горячей. Вещества, которые ассоциировались с каждым элементом, также содержали его неотъемлемые качества, и прямым отображением такого состава внешней среды были, как думали, содержащиеся в средневековых телах внутренние жидкие активные начала, известные как гуморы: кровь, флегма, желтая желчь и черная желчь.

Телесное состояние человека определялось, по тогдашнему мнению, равновесием, в котором пребывало каждое из этих деятельных веществ, гуморов, и каждое из которых было согласовано со своим особым элементом, своей стихией.

Эта биологическая модель, возможно, не так уж абстрактна, как кажется на первый взгляд. Ее пережитки присутствуют и в нашем понимании здоровья: мы часто говорим о теле, что с ним «что-то не в порядке» или что мы «чувствуем себя разбитыми», когда хотим указать на неопределенное ощущение болезненного состояния. Тем самым как бы подразумевается, что машина нашего тела настроена не совсем так, как следует.

Но в Средние века нарушенное равновесие гуморов имело более формализованный и, видимо, более серьезный характер, нежели наше современное недомогание. Их неупорядоченность была способна вызвать тяжелую болезнь и даже смерть.

Первой своей задачей многие средневековые медики считали предотвратить токсичный дисбаланс этих подвижных жидкостей или поправить их равновесие посредством разнообразных практик лечения.

Излишки гуморов можно было вывести из тела, а специальные предписания заключались в том, чтобы, например, использовать естественные свойства сухих и горячих, то есть «огненных», корней и специй или, наоборот, охлаждающих трав и мазей, дабы вернуть пациента в уравновешенное физическое состояние.

Врачеватели не ограничивались лишь применением лекарств. Диапазон средневековой медицинской мысли охватывал всю логику соответствий между человеком и природой. Какой-либо момент годового цикла мог произвести особые естественные изменения в телесной упорядоченности, и каждое из времен года было связано со своим определенным элементом: воздух с весной, огонь с летом, земля с осенью, вода с зимой.

Развитие человеческого существа от возраста к возрасту также вызывало перемену в стихиях тела, разные этапы жизни от детства до старости обозначали постепенное охлаждение тела и перестройку его стихийных основ.

Даже изучаемое астрологией движение звезд и планет, вращающихся вокруг Земли, было вовлечено в эту антропоцентрическую картину природы, и небесные тела, от созвездия Козерога до созвездия Водолея и от Луны до Юпитера, обладали властью над чуткими стихиями, из которых состояло человеческое существо.

Неудивительно, что, когда средневековым мыслителям приходилось графически отображать в своих рукописях эти переплетенные между собой представления о природном мире и человеке, получавшиеся у них схемы покрывались густым узором связей и соответствий. Восприятие тела было лишь одной частью в попытке понять всю полноту универсума.

Область применения медицины, порожденная таким складом ума, разумеется, должна была выглядеть и ощущаться совершенно иначе, чем та, что основана на современных клинических принципах экспериментов, проб и ошибок. Притом что средневековая система мышления опиралась на унаследованную и в большей степени теоретическую традицию, долго не выходившие из употребления письменные источники играли важную роль в обширных секторах тогдашней практической жизни.

За понятиями, кажущимися нам слишком абстрактными, однако обусловливавшими лечение, стояли столетия обсуждений и споров вокруг книг античных и более поздних авторов, стояли поколения ученых, которые переписывали, редактировали, компилировали, комментировали и опять переписывали целый набор трудов, властвовавших и над кругозором медицины, и над ее конкретными средствами в силу своей строгой внутренней связности.

К этим текстам испытывали такое почтение, что часто к ним прибегали прежде наблюдения над самим средневековым телом. Это приближает нас к объяснению, почему кто-то вообще продолжал возиться с навозом, кабаньей желчью и кровопусканием.

Для развития средневековой медицины парадигмой было постоянство в применении терапевтических средств, употреблявшихся высокоучеными предшественниками, а не изобретение новых. Даже если один какой-нибудь конкретный метод и оказывался сомнительным или неэффективным — а время от времени такое должно было происходить, — все равно, для того чтобы проложить новые пути в познании средневекового тела, понадобилось бы опрокинуть столетия умственной работы.

Перемены могли свершиться лишь на более общих научных революциях и не вышли бы стремительными. Учению о гуморах, отяжеленному средневековыми комментариями, предстояло оставаться столпом медицинской практики вплоть до середины XVIII века.

Лекари и истории

К кому шел средневековый человек, когда тело подводило его? Хотя в этой книге и достается многим, не так-то просто должным образом очертить все разнообразие целителей, населявших тогдашний медицинский мир. Большинство оставило после себя только легчайшие следы в исторической памяти, и часто мы вынуждены размышлять о них, имея лишь имя, написанное каракулями на полях, раскопанный фундамент больницы или обломки надгробной плиты с одним словом: medicus, «врач».

Но известно, что раннее Средневековье, как и Римская империя прежде, не знало настоящей системы медицинской квалификации под государственным контролем: ни предопределенного пути, ни предполагаемой подготовки для того, кто хотел стать искусным врачом. Это возмещалось тем, что школы и институализированные сообщества наставляли на медицинское поприще в гораздо более гибкой форме.

Отдельные местности стяжали международную славу благодаря искусству своих врачей. С начала VIII века мусульманские города Ближнего и Среднего Востока попали в число наиболее важных центров медицинской науки. Эти центры широко известны тем, что смогли обогатить классические европейские тексты, переведенные на арабский язык, многочисленными азиатскими вставками, заимствованными из китайской и индийской традиций.

Багдадскими, дамасскими и каирскими лекарями-специалистами создавались весьма подробные медицинские трактаты, а также был разработан ряд новых методов в хирургии и фармацевтике.

Кроме того, богатые представители элит этих городов были первыми, кого жажда благотворительности подвигла поддерживать своими даяниями самые ранние многоместные больничные комплексы. Эти бимаристаны (بيمارستان), как их называли, вырастали до огромных размеров и располагали специализированными отделениями и помещениями для дополнительных нужд — такими, как бани, библиотеки и образовательные факультеты.

Багдадский бимаристан, основанный около 981 года байидским эмиром Адуд аль-Давлахом, ярко описан одним из посетителей как сооружение, соперничающие в своем великолепии с пышнейшими дворцами. Госпиталь представлял собой вереницу прекрасных зданий, открытых в равной степени для богатых и бедных, мужчин и женщин, мусульман и немусульман.

Распространение арабской (по своему языку) врачебной науки было внушительным: на западе она через мусульманскую Северную Африку достигла южной Испании. Медики остальной Европы извлекали немалую пользу из возможности работать в точках сближения западной и средневосточной культур.

Как мужчины, так и женщины южноитальянского города Салерно, например, снискали к XI веку громкую славу врачевателей: лечебное искусство процветало в силу расположения Салерно там, где соприкасались и смешивались разные культуры. С благополучием и ученостью здешних бенедиктинских монахов сочетались влияние интеллектуалов магометанской Сицилии и античное наследие близлежащих районов, где говорили по-гречески.

Высокая репутация салернских лекарей, с их многоязычной образованностью, была столь широка, так что состоятельные клиенты готовы были путешествовать сюда издалека, чтобы получить врачебную помощь у лиц, по-настоящему компетентных.

Упоминается, что в 980-х годах верденский епископ Адальберон совершил разорительную поездку через весь континент из своей епархии на северо-востоке Франции в Салерно, с переходом через Альпы, подвергая себя дорожным опасностям только ради хорошего лечения.

Постоянное развитие медицины благодаря взаимному обогащению традиций упрочилось в Европе, когда стали возникать первые университеты, с конца XI века, в Болонье, Париже, Оксфорде, Кембридже, Монпелье, Падуе и других местах.

Обученные в университетах врачи были больше настроены идти по пути медленного накопления широких, насколько возможно, познаний, нежели специализироваться в какой-либо отдельной медицинской области.

Лучшие из студентов блистали энциклопедической образованностью, касавшейся многих сторон врачевания, а в особенности тех, что имели своим истоком книжные занятия. Эти последние походили на занятия более популярными предметами — юриспруденцией и богословием.

Но такие лекари мало отличались друг от друга. В университеты принимали только мужчин, и притом мужчин добрых нравов и хорошего воспитания, то есть тех, кто, как подразумевалось, будет подчиняться моральным и интеллектуальным нормам этих религиозных, в большой степени, учреждений. Также студенты должны были быть достаточно богаты, чтобы иметь возможность учиться.

Более того, от медицины такого элитарного, теоретического и академического рода часто было мало толку, когда дело шло об обычном конкретном больном.

Сложно вообразить, чтобы пациент с кровоточащей раной на голове или страдающий от жестокой лихорадки оценил пространную латинскую цитату из «Афоризмов» Гиппократа, «Изагога» Иоаннита^* или книги Галена^** «О целебном дыхании». В действительности, такие просвещенные университетские знатоки редко бывали теми, к кому в первую очередь обращались за помощью.

Эти персонажи были только вершиной айсберга, относительно маленькой группой вышколенных, преуспевающих людей, которые, со своими незаурядным происхождением и высокими расценками, могли обслуживать лишь верхние слои средневекового общества.

Большей же части средневекового населения врачебные услуги оказывало великое множество целителей, иногда обобщенно обозначаемых как «знахари»: костоправы, повивальные бабки, аптекари, цирюльники, зубные врачи, все наиболее сведущие практически, по тогдашним представлениям, ремесленники и ремесленницы.

Хотя их заботы о здоровье подчинялись все тем же общим мнениям — согласно которым состояние тела определяется равновесием гуморов и факторами окружающей тело среды, — знахари отличались от своих университетских коллег именно практической направленностью познаний.

Они обучались своим умениям не в аудиториях, а в мастерских или в полях, поначалу как подмастерья опытных целителей, точно так же как обстояло дело с молодыми плотниками, мясниками, горшечниками и работниками других промыслов. Большинство было неграмотно, хотя некоторые и обладали не меньшими навыками, чем требовались от врачей академической выучки.

Подмастерье хирурга должен был внимательно наблюдать, стоя рядом с мастером, за мельчайшими подробностями движений ножа в его руке, за тем, как правильно втирать мази и накладывать сложный бандаж. Ему также не помешало бы подметить и запомнить какую-нибудь вовремя примененную уловку в манере вести себя у постели больного, чье доверие нужно завоевать.

Если знания врача сохранялись на понятном лишь для избранных латинском языке, на пергаментах в закрытых библиотеках, то секреты знахарей сберегались семейными традициями или гильдиями ремесленников. Такие сообщества могли стать могущественными социальными институтами.

В больших городах вроде Парижа или Флоренции цеха медиков контролировали работу своих членов, отчаянно отстаивая их права и привилегии, поддерживая престарелых и больных представителей ремесла, следили за делами местного управления, проводили красочные шествия по городу в праздничные дни, с песнями и флагами.

Но врач или знахарь необязательно оседал в одном из таких городов и заводил постоянную практику. Многие поступали, как французский хирург XV века Жан Жиспаден, бесконечно путешествовавший и имевший клиентов из числа самой пестрой публики.

Мы знаем о работе Жана по его сохранившейся записной книжке, на страницах которой он фиксировал все детали собственной врачебной работы и даже оставил скрупулезные зарисовки своих хирургических инструментов.

Эти ножи, пинцеты, щипцы, ножницы и другие грозно выглядящие орудия должны были сопровождать Жана в хирургических странствиях, когда он, обходя обширные территории Западных Альп, предлагал помощь опытного целителя. И взимал, вероятно, щедрую плату, обеспеченную его известностью в искусстве врачевания.

Между этими столь разными типами целителей мы можем отметить основное разграничение. Университетское книжное обучение давало больший престиж и возможность запрашивать большую цену за услуги, нежели за повседневные хлопоты хирургов и других знахарей.

В некоторых местах эти два разряда медиков ладили друг с другом и сотрудничали в вопросах врачевания, полагаясь на свои взамодополняющие компетенции. Но бывало и по-другому. Иногда они, кажется, обитали в совершенно раздельных, противостоящих частях социума.

Даже сейчас, среди современных медиков, словоупотребление напоминает о различиях в эпоху Средневековья: хирурги до сих предпочитают обращение «мистер» (то есть «мастер») слову «доктор», невольно признавая таким образом происхождение своей профессии из мира материальных ремесел, а не от академической иерархии университетов.

_{Отрывок из книги Джека Хартнелла «Голое Средневековье. Жизнь, смерть и искусство в Средние века». М.: Издательство АСТ, 2019.}