Жизнь в серебре: как выглядит город Гуанахуато, обеспечивший современный миропорядок

«Здесь невозможно заблудиться. Спускайся вниз, вниз, вниз. И окажешься там, где надо», — напутствует меня живая статуя. Выкрашенный серебряной краской человек в облачении шахтера одной рукой придерживает гроб, в котором можно сфотографироваться за несколько песо, другой — показывает направление к центру Гуанахуато.

Мы с шахтером стоим на вершине одного из холмов, окружающих небольшой мексиканский город. На видовой площадке, кроме живых статуй, стоит великанская каменная скульптура народного любимчика «Эль Пипила», местного жителя с рядовой биографией: шахтер, бунтарь, герой войны за независимость.

С высоты Гуанахуато похож на амфитеатр или воронку карьера, усыпанную цветными минералами. Желтые, голубые, красные, зеленые дома разбросаны по склонам ущелья, концентрируясь в котловине в виде барочных храмов, особняков и цитадели университета. Вместо улиц и переулков — бесконечные лестницы, вместо автомобильных дорог — сеть подземных туннелей, куда я и попадаю, следуя совету статуи.

Промахнувшись поворотом, я сворачиваю на переулок, ведущий не на главную площадь, а под нее. Обычный переулок переходит в сводчатый просторный коридор. В XIX веке местные жители, опытные горняки, упрятали сюда реку, мешавшую им жить и затапливавшую шахты.

В прошлом столетии река пересохла, туннели расширили, построили новые и направили в них поток автомобилей. Потеряв ориентацию в многоуровневом пространстве, прыгаю в проходящий автобус, надеясь, что он привезет меня туда, куда суждено. Так и происходит. Проскочив под землей центральную часть города, мы выныриваем на склоне другого холма. Судя по множеству дорожных указателей со словом «шахта», холм не простой, а серебряный.

Звон металла

«Этот район Гуанахуато называется Ла Валенсиана. Здесь находится главное месторождение серебра и основные шахты. Для туристов открыто три. Мы спустимся в самую глубокую. Она уходит под землю на 548 метров. Не пугайтесь, мы опустимся лишь на 60 метров», — гид в белой каске с фонарем шепелявит, поэтому часто обращается к наглядным пособиям. Экскурсия проходит в небольшом музее, расположенном у входа в «туристическую» шахту. На картах, развешанных по стенам, здешние холмы нарисованы в разрезе и напоминают головки швейцарского сыра с дырками.

Гида зовут Исидро. Ему 60 лет. Он бывший шахтер. Сейчас зарабатывает на жизнь, проводя экскурсии для тех, кому интересно, как в пустынной, гористой, труднодоступной и удаленной от моря местности возник один из красивейших городов Латинской Америки.

«Серебро здесь нашли и начали добывать в 1557 году. С этого же момента появляется и Гуанахуато», — Исидро выговаривает медленно, стараясь меньше шепелявить. Проблемы с зубами у всех горняков, кто много времени проводил в забое.

В 1760 году дон Антонио Обрегон-и-Алкосер покупает полузаброшенный к тому моменту комплекс шахт «Валенсиана». Восемь лет он вкладывает все средства в разработку новых месторождений. Ему везет. Здесь находят жилу серебряной руды фантастической плодовитости.

На ближайшие пятьдесят лет Валенсиана становится самым богатым месторождением в истории. Она производит три четверти всего серебра в мире, ставшего одной из главных статей дохода Испанской империи. За что дон Антонио получает от короля Испании титул графа, фамильный герб и возможность платить меньше налогов.

«Точных цифр нет, но известно, что в тот момент дон Антонио был одним из богатейших людей в мире», — говорит Исидро и показывает на витрины с макетами церквей, особняков и усадеб, построенных на его деньги. Судя по количеству витрин, это значительная часть исторического и архитектурного наследия.

«В благодарность судьбе и своему святому покровителю прямо возле главной шахты дон Антонио построил церковь Сан Каэтано, — говорит Исидро. — Вы ее видели. Лучший пример стиля чуррегереско во всей Латинской Америке!». Я согласно киваю. Роскошный храм из розового камня высится над постройками, словно перенесенный сюда из самых заносчивых городов бывшей метрополии. Ошеломляющее обилие резьбы, орнаментов, лепнины и позолоты лучше любого наглядного пособия показывает образ и атмосферу эпохи колониальных сверхприбылей.

«Хотя есть и другая версия, как появилась церковь, — продолжает рассказывать Исидро. — Говорят, что тогда в шахте было очередное обрушение, погибло много людей. Норм безопасности тогда, считайте, что не было. Вот и воздвигли храм, чтобы замолить грехи».

Блеск камней

Мы перемещаемся из музея к устью шахты, прорубленному в скале. Каменные ступени уходят вниз под углом в 45 градусов. Сводчатый потолок с каждым пролетом становится чуть ниже, а проход чуть уже. Электрические фонари, скупо развешанные вдоль стены, пятнами высвечивают экспозицию.

Картины с абстрактными рисунками шахтных стволов, уходящих в бесконечность. Выцветшие от времени фотографии вагонеток и плавильных печей. Скульптура обнаженного горняка в трусах. Согнувшись под тяжестью мешка с рудой, он смотрит на небольшой алтарь с Девой Марией, установленный в каменной нише.

Проходя мимо алтаря, Исидро крестится и продолжает рассказ. Серебряную руду в Гуанахуато добывали и обрабатывали вручную вплоть до XIX века. Пользуясь выделенными правительством квотами на дешевую рабочую силу из ближайших индейских селений, а также применяя труд африканских рабов, владельцы шахты экономили на механизации.

Шахтеры передвигались ползком по узким проемам, освещая путь обычной свечой. Те, кто поднимал породу на поверхность, перетаскивали за смену до 150 кг руды, преодолевая подъем в полкилометра в полной темноте. Бывало, что люди оставались ночевать в шахте, потому что у них не было сил выбираться обратно.

По меркам того времени горняк получал не такую плохую зарплату. Примерно в два раза больше, чем земледелец. Но администрация шахт обязывала работников покупать еду, свечи, кирки и другое оборудование за свой счет в «корпоративных» магазинах. Из восьми реалов дневного гонорара примерно половина уходила на накладные расходы.

«Работали не за деньги, а за партидо, — поясняет Исидро. — Это небольшая часть горной породы, которую ты мог забрать с собой. Если повезет, то из нее можно было выплавить серебра на 12 реалов».

Мы спускаемся на глубину, разрешенную для посетителей. Дальше проход закрыт. Даже самый сильный фонарь не может осветить вспомогательный туннель, ведущий к основному стволу. Тот уходит на глубину более 500 метров.

«Ко всему привыкаешь, — Исидро так отвечает на вопрос, не страшно ли ему было работать в забое. — Ну и современные шахты гораздо комфортнее по условиям. И платят лучше». Усмехнувшись в седые усы, он говорит, что в начале XIX века в Гуанахуато отменили партидо. В результате в 1810 году получили восстание, переросшее в полномасштабную войну за независимость Мексики от Испанской короны.

Исидро рассказывает, что партидо в конце концов вернули. Многие современные компании разрешают горнякам забирать найденные ими полудрагоценные камни.

«Аметисты, пириты, акантиты, стефаниты. Я покупаю их у знакомых шахтеров и продаю, как сувениры, туристам. У меня шестеро детей, и у всех есть высшее образование. Все благодаря камням! Я всегда ношу с собой несколько небольших минералов. Хочешь, например, попасть к врачу вне очереди или бумагу нужно побыстрее оформить — подари камешек секретарше, и готово».

На обратном пути возле ниши с Девой Марией Исидро вновь осеняет себя крестом и идет к выходу. Я обращаю внимание, что у святого образа среди подношений поблескивают серебристые камушки. «Пириты», — определяет гид, окидывая их беглым взглядом.

Новые ценности

Купив у Исидро несколько камней, я получаю его благосклонность, бесплатный трансфер до центра города и совет совершить кайехонеаду. Так в Гуанахуато называют прогулку по кайехонес, улочкам, в сопровождении группы трубадуров, которые всю дорогу поют, танцуют, декламируют стихи и разыгрывают по ролям городские легенды.

Расположившись на ступенях лестницы главного театра Гуанахуато, группа юношей в испанских костюмах эпохи Возрождения и с музыкальными инструментами образует живописную композицию в духе Веласкеса или Мурильо. Разговорившись с музыкантом, выясняю, что мой знакомый Хосе и его друзья-трубадуры — студенты местного университета. Он сам учится на горного инженера.

Будущий шахтер выглядит эффектно: плащ, короткая прилегающая куртка с поясом, набедренные штаны из черного бархата с цветными лампасами, чулки, обтягивающие икры.

Хосе рассказывает, что такие объединения студентов называются эстудиантины или туны. Вечерами они ходят по городу, поют, шутят, вовлекают в прогулку прохожих и так зарабатывают себе на жизнь и учебу. Эстудиантины появились в Испании еще в позднем Средневековье. Мексика наследовала обычай в XIX веке. Песни трубадуров затихли в эпоху политической турбулентности страны и вновь зазвучали уже во второй половине прошлого столетия.

«Мне нравятся кайехонеады, — говорит Хосе. — Новые знакомства, много веселья. Мы смешим людей или настраиваем их на романтический лад, поем для влюбленных серенады». Он вскакивает со ступеней и исполняет несколько па традиционного танца с тамбурином, размахивая плащом и выкрикивая «оле». Проходящие туристы отзываются аплодисментами и восхищенными криками. В бархатный берет, лежащий на ступенях, падает несколько монет и купюр.

«Мне хватает на жилье, еду и учебу, — рассуждает Хосе. — У нас часто говорят, что работать надо, чтобы жить. А не наоборот. Когда я пою народные песни, показываю туристам наш чудесный город, я чувствую, что живу. Иногда я думаю, не остаться ли профессиональным трубадуром. Для счастья нужно совсем немного. А жизнь не стоит ничего, как поется в одной песне о Гуанахуато».

Глава эстудиантины делает знак всем участникам. Пора отправляться на прогулку. Музыканты гремят завлекательный вальс, туристы следуют за ними и исчезают в одном из переулков.

Вечерний город переполнен мелодиями. В туристический сезон по улицам одновременно маршируют девять эстудиантин, каждая из них идет своим маршрутом. Время от времени слышно, как они шумно встречаются на перекрестках.

Серенады мешаются с выкриками уличных торговцев, предлагающих свежие тортильи, их дополняет собачий лай, звон колоколов, смех студентов, сидящих за столиками кафе на маленькой площади. Звуки наполняют нижний уровень города, поднимаются все выше, плывут над холмами. В общем шуме выделяется один голос. Невидимый трубадур мягко вновь и вновь выводит одну фразу. Я узнаю ее. No vale nada la vida. La vida no vale nada. «Жизнь не стоит ничего».

_{Фото: SHUTTERSTOCK / FOTODOM; JUAN CARLOS FONSECA MATA José Ignacio Lanzagorta}

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 8, октябрь 2023}