Две вещи Великой Отечественной: альбом с фотографиями и серебряная ложка с истертой серединкой

В буфете у нас дома хранилась, как у всех, праздничная посуда: хрусталь, кофейный сервиз, вазы и прочее красивое. А после отъезда в 1994 году в Америку бабушкиной кузины с семьёй там появилась и маленькая серебряная ложка, с истертой до дырки серединкой. Металл вокруг был тонкий и, казалось, хрупкий, как бумага. От мамы я узнала, что эта ложка принадлежала её прабабушке, Асе Гофштейн, погибшей в 1941 во рву Бабьего Яра. С этой ложки она кормила своих девятерых детей, в том числе и мою прабабушку Эстер.

А на нижней полке буфета был альбом с фотографиями. И была там фотография юной папиной мамы, снятой перед самой войной рядом с братом в ателье, на фоне нарисованных восточных арочек. Эта фотография меня всегда удивляла необычностью фона, вышитой бабушкиной блузкой, железнодорожной формой её брата Алексея. Говорили: «дядя Лёша учился в железнодорожном училище, где-то в Татарстане, бабушка приехала к нему в гости, там и снялись на память».

И 40 лет своей жизни я не знала, что пути людей, связанных с этими двумя вещами, пересекались при их жизни.

Маленький городок на краю пустыни, ветер с Копетдага непрерывно метёт каракумский песок в глаза, уши, дома. Чужая земля, чужой народ, незнакомый язык. Весь городок собран вокруг вокзала, там же стоят вагоны и бараки, в которых живут эвакуированные. В списке их значится 450 человек. Под номером 1 — Эстер Наумовна Гофштейн, 39 лет, преподаватель, заведующая детским садом на прежнем месте жительства, в эвакуации — техник и бухгалтер в ковровой артели. Моя прабабушка.

Вместе с ней в бараке номер 51 у вокзала города Казанджик Туркменской ССР живёт её сын 13-летний Марти Сыркин. Старшая дочь, 15-летняя Геля эвакуирована с тёткой в другое место, и связь с ней потеряна.

Эта потеря больнее всех потерь недавних лет: мертворожденного ребёнка, развода с мужем, разлуки с близкими. Не знаю, успела ли Эстер получить известие о смерти матери и брата Кивы в Бабьем Яру. И о смерти брата Григория на фронте. Как бы там ни было, потерь было довольно для того, чтобы беспощадный каракумский ветер наполнил отчаянием душу, и рассудок её помутился.

Когда я читала документы по бабушкиному брату Алексею Петровичу Жирнову, уроженцу села Матышево Волгоградской области, я узнала, что он был призван на фронт из «Казаншик, Т.ССР», так было написано простым карандашом в списках безвозвратных потерь. Поиски «Казаншика» в Татарстане ничего не дали, и тогда я начала подозревать, что где-то уже слышала это название. Да! Оказалось, что Казанджик, где была в эвакуации мамина бабушка, это то же самое место, откуда был призван на фронт папин дядя, молодой красивый железнодорожник. Дядя Лёша уехал на фронт, а бабушка Эстер приехала в это же место в эвакуацию.

Это совпадение казалось бы менее невероятным, если бы речь шла о любом городе центральной части России, а не о маленьком туркменском городке, занесённом песком. Который, оказывается, видела и моя бабушка по папе, и моя прабабушка по маме, задолго до того, как их потомки породнились. А две вещи, хранящиеся в одном шкафу, связаны не только соседством. И разбирать эти узоры судеб безмерно интересно.

P.S. Эстер Наумовна Гофштейн через несколько лет после войны была чудом найдена в эвакуации братом, который разыскивал её по всему СССР.

Алексей Петрович Жирнов попал в плен в мае 1942-го года в Керчи. Семейная легенда говорит, что он был в Аджимушкайских каменоломнях. Он бежал из плена, провел несколько лет в фильтрационном лагере и вернулся домой.

_{Фото из семейного архива Дарьи Килочек}