Фото: 68THEDOGG (CC-BY-SA)
Языки финский и русский, английский и суахили, санскрит и румынский, — все они родственники, и у всех есть нечто общее, на первый взгляд совершенно неразличимое. Но как это нечто обнаружить? О том, как лингвисты восстанавливают строение праязыков, рассказывает Георгий Старостин.
Жители нашей планеты разговаривают, по самым скромным подсчетам, не менее чем на 6 тыс. языков. Всё это многообразие представляет собой сложную структуру родственных связей, и его можно представить в виде нескольких семей, объединяющих все известные на данный момент языки. Более того, между многими из них есть такое сходство, которое нельзя объяснить иначе, чем происхождением от общего предка. Но можно ли однозначно выяснить, существовал ли единый праязык всего человечества?
Эту тему, обладающую удивительной притягательностью, с увлечением обсуждают сегодня как серьезные специалисты, так и лингвисты-любители и даже откровенные шарлатаны. Запутаться в теориях и выкладках довольно легко, поэтому для начала расставим точки над i в двух ключевых вопросах.
Во-первых, вопрос о праязыке ни в коем случае не следует смешивать с вопросом о происхождении языка. Разобраться в истоках языковой компетенции человека поможет скорее биология, чем языкознание. Лингвисты, отталкивающиеся от данных известных им языков мира, могут говорить о праязыке только как об уже полностью сложившейся, многоуровневой системе коммуникации, у которой нет принципиальных структурных отличий от современных языков. О том, как возник праязык человечества, лингвистика заведомо молчит. Она может лишь искать ответ на то, как он был устроен.
Во-вторых, в ходе кропотливой исторической реконструкции лингвисты, строго говоря, восстанавливают не праязык человечества, а ближайшего общего предка всех известных нам на сегодняшний день языков. Вся история языкового развития человечества — это бесконечная череда ветвлений (две группы-носители одного и того же языка расходятся в разные стороны, и их языки начинают изменяться независимо друг от друга) и унификаций (носители одного языка отказываются от него и переходят на другой, более престижный). У нас нет оснований думать, что когда-то дело могло обстоять принципиально иначе. Поэтому даже если все без исключения языки мира когда-нибудь удастся свести к общему предку, нет никакой гарантии, что именно этот предок и был «языком Адама». Возможно, его многочисленные потомки в свое время просто вытеснили все остальные наречия планеты.
Фото вверху (слева направо): Эскимосы, саамы (лопари), японцы и индусы говорят на языках, имеющих общего предка, — все они входят в ностратическую языковую макросемью. Фото: DIOMEDIA, SHUTTERSTOCK
Языковая лествица
Можно ли утверждать, что хотя бы для известных нам языков (как живых, так и давно вымерших наподобие древнеегипетского или шумерского) существовал и может быть научным образом восстановлен такой «ближайший общий предок»? То, что он мог существовать, повидимому, неоспоримо. Язык в его сложившемся виде — объект неимоверной сложности. Маловероятно, что он независимо появился в двух или более местах (хотя это и не исключено). Но доказать его существование можно, лишь восстановив хотя бы какие-то из его элементов. И вот здесь начинаются реальные трудности. Всякая языковая реконструкция, претендующая на историчность, должна следовать принципу ступенчатости. Ведь 6 тыс. языков, су ществующих сегодня на планете, не образовались единовременно из расколовшегося на 6 тыс. частей общего предка, а делились постепенно. Хронологию этого деления лингвисты восстанавливают в обратном порядке. Русский язык, например, сначала объединяется с украинским и белорусским в восточнославянскую общность, затем эта общность сводится с западно- и южнославянскими языками к общеславянскому предку, после чего общеславянский сопоставляется с общебалтийским, общегерманским, общеиндийским и т. п., и на этой основе восстанавливается их общий предок — индоевропейский. Аналогичная работа проводится с финским и эстонским языками, которые сводятся в прибалтийско-финскую общность, потом с добавлением мордовского, марийского, коми, саамского и других языков — в финно-пермскую, затем с добавлением венгерского, хантыйского и мансийского — в финноугорскую и, наконец, на последнем этапе объединяются с нганасанским, селькупским и другими языками Таймыра в уральскую семью. Только после этого наступает такой этап, когда праиндоевропейский можно сравнить с прауральским и выйти уже на довольно глубокий уровень сравнения (индоевропейско-уральская общность может датироваться уже X–XII тыс. до н. э.).
Почему нельзя опустить всю эту кропотливую работу и напрямую сравнить, например, русский с финским? Потому что в этом случае сравнивать окажется практически нечего. Если последний общий предок этих языков распался 12 тыс. лет назад и, таким образом, между русским и финским в совокупности пролегает дистанция в 24 тыс. лет независимого развития, то большинство языковых элементов (слов, корней, грамматических морфем) языка-предка и в русском, и в финском за это время успеют либо «выветриться» (выйти из употребления, заместившись элементами иного происхождения), либо в звуковом отношении измениться до неузнаваемости. Те же сходства, которым посчастливится сохраниться, будут уже статистически неотличимы от случайных, а между любыми двумя языками можно найти немало случайных сходств.
Ступенчатая реконструкция позволяет лингвистам найти выход из этого положения. Дело в том, что чем больше проходит времени, тем меньше в каждом конкретном языке остается информации, «унаследованной»
