- Источник:
- автора
Река фараонов
Такое ощущение, что город состоит из одной-единственной унылой улицы — Пролетарского проспекта, который, извиваясь между скал, тянется от вокзала к берегу одноименной с городом реки. На самом деле больших улиц в городе четыре, только расположены они далеко друг от друга. На Пролетарском все вперемешку: каменные особнячки XIX века, советские типовые многоэтажки, современные магазины, отделанные сайдингом, и лавчонки. На мрачном Доме культуры висит огромный выцветший герб города, которому вторит таких же размеров и той же цветовой гаммы рекламный щит напротив. Справа, за гаражами, на выпуклых скалах, блестит на солнце свалявшийся городской снег. Идти легко — дорога все время под уклон. Вдалеке, за темной полосой соснового леса, виднеется кромка сурового Белого моря . А в устье Кеми, насколько хватает глаз, — лед. Только в стремнине зияют черные провалы бурной воды, и там на маленьком островке, где когда-то стоял деревянный Кемский острог, мужички с удочками ловят рыбу.
Не могут поморы не ловить рыбу — этим они живут много веков, да и будут жить, как их деды и прадеды. Люди освоили эти места еще много тысячелетий назад. И кто только не ходил по карельской каменистой земле. В бытность свою по реке Кемь проходил древний торговый путь, который связывал Скандинавию , Крым и , варягов и греков. Путь долгий, непростой и опасный, потому и по сей день на дне Белого моря, и торчат из песка и ила обломки узких боевых и торговых кораблей …
А эзотерики даже связывают Кемь, что в переводе с финского значит «большая вода», с . Кем, Кеми, то есть «черная земля», — так называли свою страну подданные фараонов. Между прочим, этой идее не одна сотня лет: еще в XVIII веке французский ученый, друг (Voltaire, François Marie Arouet, 1614–1778), (Jean Sylvain Bailly, 1736–1793), проанализировав труды античных астрономов, предположил, что искать прародину древних египтян нужно на 68-м градусе северной широты. Удивительно, но воображаемая линия, соответствующая этой широте, проходит в нескольких десятках километров от Кеми.
Кстати, примерно тогда же, когда фараоны возводили свои пирамиды в дельте Нила , древние саамы строили на беломорских островах загадочные сейды — ритуальные нагромождения камней. Они же выбили на скалах целые живописные полотна, которые позднее озадаченные исследователи назовут петроглифами ; сплели из камней спиральные лабиринты , назначение которых академической наукой точно не выяснено и по сей день. Любители чудес и приключений видят в них свидетельства существования мифической или . В подтверждение своей версии они показывают удивительные фотографии: валун, очень похожий на гигантский каменный трон, обращенный к морю; камни, как будто нарочно сложенные в виде стены; загадочные руны, проявляющиеся на крутой скале только при закатных солнечных лучах… Все это существует, и всему этому пока нет внятного объяснения.
- Источник:
- автора
Знак покаяния
Первые письменные свидетельства о Кеми содержатся в XV века. Тогда это был бревенчатый городок, где зародились многие традиции русского деревянного зодчества. В окрестных лесах в изобилии водилась дичь, в водах — рыба и морской зверь, процветал солеваренный промысел. Принадлежала тогда Кемь строптивой новгородской посаднице (?–1503), желавшей отдать Новгород во владение полякам. В свое время она грубо обошлась с (?–1478), основателем знаменитого , отказав ему в праве ловить рыбу на , на том основании, что те якобы принадлежат Новгороду. Позже Марфа раскаялась в своем поступке и в 1450 году в знак покаяния подарила монахам свою Кемскую вотчину. Тем не менее , предсказавшего Марфе поражение в борьбе с Москвой , сбылось. Действительно, в 1478 году войска (1440–1505) взяли город. Марфа была взята под стражу и насильственно пострижена в монахини.
Соловецкие монахи оказались хваткими хозяйственниками: в городе появилась широкая пристань, постоялые дворы, были построены кирпичный и кожевенный заводы. Поморский городок превратился в довольно крупный экономический центр Руси и один из главных северных форпостов страны. В Кемь стало стекаться немало крестьян, селившихся вокруг города. Именно тогда как «административно-хозяйственная единица» и появилась на карте пресловутая «Кемска волость», которую Иван Грозный в исполнении из фильма «» собирался отдать шведам. Крылатую фразу: «Ааа... Кемска волость! Да, пусть забирают на здоровье!» — обычно цитируют, не задумываясь, что за этой шуткой — четыре столетия поморской истории.
Шведы действительно положили глаз на Кемскую волость еще в середине XVI века. В 1571 году около Соловецких островов появилась шведская эскадра. Но атака была отбита благодаря присланным из Москвы . После ухода иноземцев на небольшом острове в устье Кеми был возведен деревянный острог о четырех шатровых башнях. И не зря. Шведы и «каянские немцы», то есть финны, не прекращали набеги на кемский край вплоть до полтавского разгрома в 1709 году. И крепость, и город не раз сжигались дотла, однако их упорно отстраивали заново. Но ни разу Кемь не оказывалась в руках врага.
- Источник:
- автора
Запрещенные шатры
В 1711 году в Кеми на высоком каменистом мысу напротив Кемского острога был заложен величественный деревянный «о трех шатрах» — как эхо и как ода Полтавской победы. Да и формы свои храм позаимствовал у старинных оборонительных сооружений. Высокие, скупые на украшения и излишества четверики вторили острожным башням, а три стройных шатра издали предупреждали странников о присутствии здесь «небесной силы неодолимой».
В XVI веке именно стал любимой и самой распространенной формой русского каменного и деревянного церковного зодчества. Вечная тяга вверх, к небесам, поиск стройности и гармонии, и в то же время задумчивость и лиричность, какая бывает при взгляде на горящую свечу, — вот откуда взялся шатер. Однако шатровый стиль был запрещен патриархом (1605–1681) как не соответствующий византийским образцам. Сохранить его удалось только здесь — в землях Русского Севера. Именно сюда уходили от преследования государства и церкви , ставившие храмы, которые отвечали их картине мира: пониманию устройства Вселенной и сущности отношений между людьми и Богом. Самая высокая из сохранившихся шатровых церквей — знаменитая в . Ее возвели в 1775 году, спустя почти сто лет после раскола, как памятник погибшим в кровавом 1769 года.
Стоя у подножия кемского Успенского собора и глядя вверх, постигаешь синтез всех традиций русского деревянного зодчества: от древних до танцующей игры объемов, форм, тени и света больших храмов. В Успенском соборе они слились в один монолитный образ-ритм.
Но время берет свое. В середине XIX столетия в небытие ушла кемская деревянная крепость — от нее осталась одна-единственная покосившаяся башня да несколько заброшенных домиков на острове. Вслед за ней чуть было не отправился и Успенский собор. В 1844 году из-за угрозы обрушения была разобрана верхняя часть его шатровой колокольни. Позже ее попытались сначала восстановить, а потом перестроить на новомодный лад, накрыв «полукумполом со шпилем». Но из этого ничего не вышло, а тут как раз подоспел проект строительства нового . В 1905 году новая церковь была освящена как Благовещенская. Успенскую же заколотили, а колокольню снесли. Но не прижился каменный храм на древней земле — зачесали затылки , взбунтовались раскольники, без малого полтора века крестившиеся двумя перстами на кресты деревянного храма.
- Источник:
- автора
И собор был открыт вновь, но перед этим его «благолепно подновили» — в лучших традициях бытовавшего тогда стремления стереть «дикую мужицкую память». Растесали окна, убрали все резные и . Исчезли у основания восьмериков, а вековые сосновые бревна скрылись за крашеной «под камень» тесовой обшивкой. Но самым «оригинальным» нововведением стали огромные круглые окна, которые появились на главном восьмерике. Такое редко встретишь в архитектуре канонических каменных храмов, на которые равнялись «благолепные обновители». После революции Успенский собор снова заколотили — на 70 лет. Может, это было и к лучшему: так он дождался реставраторов, приехавших в 1940-е в Кемь, чтобы восстановить первоначальный образ собора как уникального памятника деревянного зодчества.
По прошествии полувека за памятник взялись вновь. Но, видимо, нет у современных реставраторов прежнего вдохновения. Потому как нет того особого чувства места, ощущения пространства и времени, с каким строили Успенский собор неведомые зодчие три века назад. Некому вдохнуть жизнь в сухой проект. Сегодня Успенский собор обнесен уродливым глухим забором в человеческий рост, на воротах висит замок, и, чтобы разглядеть и сфотографировать хоть что-нибудь, приходится лезть на камни, виснуть на деревьях, раздвигать подгнившие доски, чувствуя себя натуральным воришкой. Да даже если и удастся найти удачный ракурс — игру объемов, тени и света все равно не увидишь.
Центральный восьмерик со всех сторон окружен неряшливыми строительными лесами, хотя строителей не видать уж четвертый год. Лишь три стройных шатра тоскливо и отчаянно рвутся вверх из этого людского равнодушия. Это закон времени — прогресс идет по материальному пути, и возвращение в мир духовный с каждым его шагом становится все более и более трудным. В традиционном, доиндустриальном обществе любая, даже совершенно утилитарная, постройка тесно взаимодействовала с внутренним миром человека. Так, дом был моделью космоса, а храм был домом Бога. Выстроенный из дерева, дом был живым, он дышал, он старел вместе с человеком. Дом уважали и любили — существовал целый неписанный кодекс правил поведения, связанный с повседневным домашним бытом: стол нельзя было ставить поперек , непрошенный гость не имел права проходить дальше , покойников выносили из избы через окна… Это давало ощущение душевной гармонии с окружающим миром, без которой в суровых условиях Севера — верная смерть. И длинный узкий вантовый мост над Кемью — словно указывает дорогу прочь из нашего времени…
Другая история
На противоположном берегу овального залива оставила свой след иная история. Там высится уже упомянутый облупленный и обезглавленный Благовещенский собор, рядом — двухэтажное строение невнятного розового цвета, да строгий параллелепипед казенного дома в лучших традициях ранней советской архитектуры. Кирпичная громада храма, кажется, вот-вот развалится, и не будет больше этих унылых березок на крыше, не будет погребальных досок крест-накрест на окнах и дверях, не будет убогого деревянного помоста вместо исчезнувшего крыльца. Тем не менее, собор действует, службы проходят в низеньком темном подвале, где установлен иконостас, горят лампады и свечи. Одна-единственная служительница бродит, как тень, под сводчатыми потолками, шепчет молитвы и целует иконы. Миниатюрная модель давно ушедшего в небытие северного мира.
- Источник:
- автора
В небытие, повторюсь, он начал уходить вместе с самодержавием. За церковным сараем без лишних церемоний расстреляли священников. Сам собор со всем его имуществом был реквизирован. А вскоре в город начали прибывать первые колонны и эшелоны политически неблагонадежных — здесь их грузили на пароходы и отправляли на Соловки. Об этом напоминает казенное здание в три этажа, выкрашенное в желтый цвет. Сейчас на его фасаде висит кумачовый транспарант с надписью «Столовая», а тогда, в конце 20-х, висела вывеска — Управление Соловецких лагерей особого назначения. На втором этаже, непосредственно в столовой, где на сто рублей можно наесться до отвала, находился ресторан для чекистов. Выше этажом располагались лагерные конторы и ведомства. Жили чекисты в маленькой гостинце за УСЛОНом, той самой, которая выкрашена в розовый цвет. Сейчас здесь останавливаются паломники. Самую богатую комнату, в которой, согласно местной мифологии, останавливался сам Сталин, отвели для архимандрита. Так, история в очередной раз совершила кульбит…
