Последнее богоявление на русском Севере

Земли к югу от Онежского озера, на границе Ленинградской и Вологодской областей, — это почти край света. Где-то здесь, параллельно трассе, соединяющей город Вытегру и поселок Ошта, проходит граница, отделяющая современность от безвременья, — черта, за которой начинается древний Север, мифическая Гиперборея , земля странная, парадоксальная и загадочная. Линия, отсекающая чадящие и бурлящие мегаполисы от забытых всеми деревушек, от доброго собачьего визга, от ощутимо материального запаха хлеба, колодезной воды и парного молока, от вековых бревенчатых изб. И люди здесь живут такие же — настоящие, крепкие, добрые.

Вдалеке от большой истории

Бабушка Юля открывает не сразу — ей уже девятый десяток, стук в дверь слышит не с первого раза. Видя на пороге незнакомцев, суетится, подбирает подол, машет рукой вглубь избы: сейчас поставит чайник, принесет молока, да что же не предупредили заранее, а то и к столу-то подать нечего, до магазина далеко, а одной много ли надо. Здесь, в селе Палтога, что приютилось в восемнадцати километрах от Вытегры, так заведено: кто бы ни стоял на пороге — сначала обогреть, чаем напоить, а там уже и к делам переходить можно. В доме у бабушки Юли — старинная печь с изразцами, прялка, внушительный, хоть и изрядно потертый, платяной шкаф с резными дверцами. Шутка ли — избе больше ста лет! Гостей сажают около окна, из которого самый красивый вид. Правда, красивый — не совсем верное слово. Скорее, завораживающий. На покатом пригорке, прямо над дорогой, подпирает небеса деревянное чудо — пятиглавая церковь Богоявления. Словно сам Господь вылепил ее из той же глины, что и придорожный холм — лаконично, но вместе с тем свободно, как бы играючи. Ради этого стоит преодолеть трудности лесных дорог и приехать за четыреста километров от Петербурга .

Палтога никогда не была втянута круговорот большой истории. Войны обошли деревню стороной, здесь не рождались ни великие поэты, ни писатели, ни и математики… Однако каждый квадратный метр этой земли полон историей — обычной, бытовой, без имен и названий, и оттого еще более захватывающей и притягательной. В свое время вологодский историк Александр Рыбаков откопал в архиве челобитную некоего священника Лаврентия вологодскому архиепископу Гавриилу.

Документ датирован концом XVII века. Для Онежского края — это золотая пора деревянного зодчества, продлившаяся до середины века XVIII-го. Именно здесь, в деревне Гимрека, была построена в 1659 году дивная шатровая Рождественская церковь — предтеча и прообраз знаменитой Успенской церкви в Кондопоге. В 1708 году неподалеку от Вытегры, в селе Анхимово, освятили двадцатипятиглавую Покровскую церковь. А еще через 6 лет на острове Кижи воздвигли бесценное сокровище — Преображенскую церковь о двадцати двух главах. Ходят легенды, что к этим храмам приложили руку голландские мастера, бывшие в почете у Петра I (1672–1725). Но это не так. Давно установлено, что все эти деревянные шедевры возводили безымянные плотницкие артели, кочевавшие из деревни в деревню в поисках заработка. И упомянутый Васка, Иванов сын, тот, что из Палтоги, был как раз из числа таких плотников. Деревянная Богоявленская церковь в его родном селе была освящена примерно в то же время — в 1733 году. Храм простоял три века — чем не памятник таланту и духовности древнего мастера?

Зачарованное многолавие

Богоявленская церковь в Палтоге может многое рассказать. При должном напряжении воображения перед глазами возникает большое и богатое село. Жители его уже и сами не помнят, сколько веков занимаются охотой, пушными промыслами, рыболовством и скотоводством. Недалеко отсюда город Вытегра, большой перевалочный пункт на торговом пути из Архангельска в Петербург. Большие ярмарки и заезжие купцы дают возможность палтожским крестьянам сколотить крепкие хозяйства, строить большие, прочные дома, не скупясь на резьбу и украшения. Праздники шумят здесь долго и бурно — свадьбы перекатываются из избы в избу, а в крестные новорожденным набивается вся деревня. Такой была Палтога в XVIII веке, когда на холме возле дороги начали строить деревянную Богоявленскую церковь.

Большому селу — большой храм. Это правило еще древнее, чем сама Палтога. И здесь не просто желание покрасоваться перед соседями: в старину церковь служила не только местом для молитвы. По куполам и крестам над кромкой леса находили дорогу заплутавшие странники, рыбаки возвращались домой, ориентируясь на блеск серебристых осиновых лемехов (деревянных пластин, которыми крылись купола рубленных церквей); а по праздникам в церкви устраивались шумные застолья, в тяжелые же времена на общем сходе здесь вершились дела и судьбы. Для мирских дел в храме существовало отдельное помещение — трапезная. Надо отдать должное народной мудрости и такту: трапезную всегда перекрывали простой двускатной крышей — такой же, как на обычной жилой избе, дабы не оскорблять Бога, не вторгаться со своей суетой под сень куполов. Да и внутри от молитвенной части храма трапезную отделяли деревянные ворота — на святое никто не посягал даже во время бурных споров, нередко доходивших до драк.

Службы в Богоявленской церкви проходили в просторном, светлом помещении. Окна в несколько рядов, массивный резной иконостас, расписное «небо» — все это придавало храму торжественность и истинное благолепие. Снаружи над молельным помещением безымянные зодчие возвели сложную, а потому довольно редкую конструкцию — двухъярусную крещатую бочку с кокошниками на каждую из сторон света, увенчанную пятью главками. Четыре поменьше и одна — центральная — побольше. Сам храм был выстроен из темной лиственницы и сосны, а главки были покрыты осиновым лемехом. Серебристые чешуйки на солнце отчаянно сверкали, приковывая к себе взгляд еще за несколько километров до села.

Пытливому исследователю, вероятно, покажется странным, что зодчие избрали именно такую форму перекрытия. Все-таки в Онежской стороне в старину строили в основном храмы с шатровым завершением (по этому признаку искусствоведы выделяют даже особую прионежскую школу деревянного зодчества) — и в большинстве дошедших до нас деревянных соборов обыгрывается именно шатровая вертикаль. Однако при ближайшем рассмотрении ничего удивительного в палтожском игривом многоглавии нет. Всего в нескольких десятках верст отсюда находится уже упомянутое село Анхимово, где до второй половины XIX века стояло настоящее чудо света — деревянная двадцатипятиглавая Покровская церковь.

Достаточно представить себе Кижский ансамбль, чтобы понять, как она выглядела. Те же формы, те же объемы — разве что пропорции немного иные. Собственно Покровская церковь была предтечей, тренировочной площадкой для строителей Преображенского собора на знаменитом острове. Она не дошла до наших дней — сгорела. Правда, два года назад в Невском лесопарке на окраине Петербурга стараниями известного архитектора и исследователя Михаила Мильчика была выстроена точная копия утраченного шедевра. Но это совсем другая история. А пока — представим себе странника, который идет себе по Вологодскому тракту, из Петербурга в Вытегру. И за очередным поворотом неожиданно, словно Божий дар, открывается ему переливчатое многоглавие Богоявленской церкви. И это — еще только намек, только предупреждение о том, что впереди, в Анхимово ждет его настоящее чудо.

Но есть и другая причина, по которой безвестные зодчие отказались от шатровых форм. Ведь не прошло еще и ста лет со времен грандиозной церковной реформы, затеянной патриархом Никоном (1605–1681). Одним из ее многочисленных нововведений стал запрет на строительство в России шатровых храмов, как не соответствующих древним византийским канонам. Шатры действительно были чисто русским явлением: с ними народным мастерам до небес ближе было. Поэтому запрет на их возведение больно ударил по храмовой эстетике, но на Севере в те годы царская власть была не всесильной, вот и стали строить огромные шатровые церкви наперекор Никону. Позже церковь с этим смирилась, и в 1774 году появилась на противоположном берегу Онеги, в Кондопоге, известная Успенская церковь — самый высокий из ныне существующих храмов шатрового типа. Но в Палтоге безвестные мастера выбрали другую задачу: поставить на людном тракте храм, который соответствовал бы всем установленным канонам, но при этом был самобытным и неповторимым — настолько, насколько это позволяет живой и пластичный материал — дерево. И их технологиям вполне могли бы поучиться те же голландцы: русские принципиально не использовали гвозди, ибо вокруг железа дерево гниет в несколько раз быстрее.

А потом наступил XIX век, и деревянные храмы стали восприниматься как дремучий архаизм. Поэтому в десяти метрах от Богоявленской церкви воздвигли новую (Знаменскую) — каменную, по всем канонам модного тогда классицизма: с объемным круглым барабаном и белоколонным портиком. Деревянный шедевр пожалели — разбирать не стали. В начале ХХ века его «подновили» — обшили со всех сторон тесом, покрасили «под камень», расширили окна и убрали четыре боковые главки, оставив только центральную. С нее содрали лемех и покрыли листовым железом. Службы шли в обоих храмах, каменную Знаменскую церковь использовали как зимнюю, деревянную Богоявленскую — как летнюю. А потом грянула революция, храмы закрыли, приход разогнали. Потом была коллективизация, репрессии, ссылки, потом — война. Народу в Палтоге поубавилось, да и как-то не до Бога было… В деревянной церкви устроили склад и сельский клуб, а каменную оставили медленно разрушаться.

Безысходность запустения

Но сразу после войны богослужение в деревянной церкви вдруг возобновилось. Бабушка Юля не помнит ни имени священника, ни откуда он, помнит только его низкий, спокойный голос, еле слышный треск восковых свечей и запах — неповторимый теплый запах дерева и ладана. Старушка показывает через окно на унылый, почти разваливший сарай — все, что осталось от дома, в котором жил тогда священник. И к нему можно было прийти в любое время, попросить чаю, рассказать о своей беде, о своих чаяниях и надеждах. Но однажды священник уехал в город и больше не вернулся.

Зато приехали молодые архитекторы — с горящими глазами, жадные до полузабытого наследия. Это были романтические 1960-е, сопровождавшиеся коротким, но бурным всплеском интереса к старинному деревянному зодчеству. По всей стране тогда открывались музеи под открытым небом, с древних памятников снимали поздние архитектурные слои, восстанавливали технологии и секреты народного мастерства. На этой волне началась полномасштабная реставрация Богоявленской церкви. На свое место вернулись четыре главки, чуждое железо было снято с кровли, храм опять засиял серебристым осиновым лемехом. Начали снимать безликую обшивку сруба, и казалось, что совсем скоро можно будет увидеть храм таким, каким видели его почти три столетия назад жители Палтоги.

Однако как-то так получилось, что начатая реставрация неожиданно закончилась. Глядя на все еще стоящие строительные леса, перебирая в соседнем сарае заготовленный лемех, кажется, что здесь случилась какая-то катастрофа, что люди, пытавшиеся спасти храм, вернуть ему первоначальный облик, в одно мгновение исчезли, испарились, бросив всё как было. Впрочем, дело практически так и обстояло, вспоминают местные жители.

За реставраторами приехал автобус, они покидали в него свои вещи и укатили в сторону Петербурга. Потом, правда, спустя много лет возвращались… за медом: деревянный храм облюбовали пчелы, и ароматного лакомства там было, как на пасеке. Так и стояла дивная Богоявленская церковь последние тридцать с лишним лет — открытая всем ветрам и дождям, с беспомощно распахнутыми окнами, словно удивляясь тому, что вот так вдруг, в одночасье оказалась на обочине истории.

Забраться внутрь храма можно было по толстой доске, ведущей с земли на строительные леса, оттуда — в окно. И вот ты в церкви. Немного не по себе от сознания того, что стоишь посреди алтаря — самой священной части храма, куда простому смертному вход обычно закрыт. Храм завален строительным мусором, а в центральном помещении под самый потолок возведены, да так и брошены, деревянные конструкции. Неосторожное движение — и откуда-то сверху летит гнилая доска, с гулким треском ударяется об пол и разлетается на щепки.

А там, наверху, прямо сквозь крышу и стены, сочится свет. На полу, среди обрубков бревен и ржавых жестяных банок, валяется деревянный щит лазурно-голубого цвета — все, что осталось от расписного «неба». При входе на массивной стенной балке глубоко и старательно кем-то врезано: «Маша + Коля». Десятилетия забвения сделали свое дело — тесовая кровля прогнила насквозь, местами обвалилась, бревенчатые стены превратились в решето. С ужасом замечаешь, что вместо одного из углов зияет гигантская дыра — словно сюда залетел шальной снаряд.

Но надежда на возрождение храма все-таки была. Где-то в кабинетах министерств и ведомств шли споры о том, кто должен раскошелиться на реставрацию. Несколько раз приезжали комиссии аж из Москвы , что-то замеряли, записывали, фотографировали. Архитекторы и реставраторы нет-нет, да и предлагали перевезти бесценный памятник в какой-нибудь музей деревянного зодчества, и опять начинались споры: за чей счет? Но надежда была. Потерять Богоявленскую церковь казалось немыслимым.

В конце лета прошлого года бабушка Юля услышала жуткий треск и грохот. Думала, что на дороге случилась авария. Но когда обернулась — схватилась за сердце и горько заплакала. Пятиглавое деревянное чудо рухнуло.