Срубленные чинары ташкентского детства

В предвкушении

Переходишь узбекскую границу, и температура воздуха сразу повышается градусов на пять. Нет, не из-за особенностей рельефа, а каким-то мистическим образом: несколько минут назад, еще в Казахстане , было свежо, а теперь под тем же октябрьским небом становится жарко. На КПП повезло: пограничники для нас с Антоном, моим напарником, открыли «зеленый коридор». «Откуда? из России ? Ну-ка, пропустите!» А то мы уж приготовились ждать весь день: впереди к зоне досмотра растянулась полукилометровая очередь шумных таджикских трудяг-гастарбайтеров. Для них кратчайший путь домой — через две страны и три границы: Россия — Казахстан — Узбекистан — Таджикистан .

В последний раз я была в Узбекистане пятнадцать лет назад. Это было мое последнее и, наверное, самое запоминающееся лето в Средней Азии: персиков я так и не дождалась, зато научилась играть в нарды , подралась, а потом побраталась с соседскими мальчишками-узбеками, безответно влюбилась и впервые испытала чувство ревности. Мне было одиннадцать, когда дедушка с бабушкой все-таки решили вернуться в Россию. Русских в республике оставалось все меньше, а некоторые узбеки говорили: «Уезжайте сейчас, иначе потом свое имущество придется отдать за бесценок». Мои прожили под Ташкентом почти пятнадцать лет и оставляли все: собственный дом, сад, полный фруктовых деревьев, друзей и почти идеальный климат.

Антона родители увезли из Навои, города в центральном Узбекистане, в двенадцать лет. Квартира, дача — все это стало одним большим контейнером и переехало в волгоградские степи. По сравнению с узбекским городом провинциальный Жирновск с населением в двадцать тысяч показался глухой и отсталой деревней: в местных магазинах не было даже «Пепси». Помню эту особенную детскую радость — напиться разноцветной газировки, которой в то время не было и в Перми , где мы жили, наесться до отвала мягкого мороженого в вафельном стаканчике из большого автомата, а потом наблюдать за головастиками в луже, пока мама выбирает себе платье индийского производства в магазине «Ганга».

Возможно, тогда, в детстве, мы оба в одно и то же время, не зная об этом, гуляли по одной и той же сумасшедшей узбекской ярмарке в Ташкенте. Приезжал «Лунапарк», привозил невиданные головокружительные аттракционы, йоги лежали на стеклах и ходили по углям, цыгане продавали мыльные пузыри и сладкую вату с повозок, в которые были впряжены тощие лошади. Однажды я заразилась на такой ярмарке конъюнктивитом (как сказала мама, от стоящего рядом парнишки-цыганенка) и на следующее утро могла видеть только белесую радугу из преломляющихся солнечных лучей. Вот такое воспоминание.

И, конечно, мы оба, я и Антон, бегали под каскадными холодными струями, бьющими в центре Ташкента: для детей это было настоящим спасением от беспощадного летнего пекла. Вообще, Ташкент всегда и всех впечатлял своими роскошными фонтанами и их свежестью — такая вот альтернатива естественным водоемам. А по вечерам мы оба смотрели фильмы в кинотеатре под открытым небом: Антон в санатории в горах после очередной травмы на тренировке, а я в тихом поселке под Ташкентом.

Поэтому мы не просто ехали в Узбекистан — мы возвращались в прошлое, и все, что встречалось нам по пути, вызывало бурю эмоций, а любая деталь вытягивала из глубин памяти целые истории, которые мы взахлеб рассказывали друг другу по пути от пограничного перехода к трассе, глубже и глубже окунаясь в это теплое и уютное море детских воспоминаний.

Продвинутая молодежь

…На кухне старого ташкентского дома хрущевской постройки, вдоль стен которого протянулась теплотрасса, по всему полу, словно кровь, разлиты темно-красные лужи. Вокруг визг и топот. Эти лужи от только что сваренной свеклы, ею три товарища (Света, Артем и Рафаэль) обмазывают свои белые майки. Сегодня ночью Хэллоуин, и этот праздник молодежь собирается отметить, как и полагается, в устрашающих костюмах.

Сейчас мы на окраине Ташкента, в гостях у Рафаэля, молодого талантливого редактора журнала. Рафаэль работает в иностранной компании, головной офис которой находится в Лондоне , а основной штат сотрудников — в Узбекистане. Полгода стажировки в Англии , ненормированный рабочий день и приличная зарплата. Такая работа — большая удача для молодого человека, живущего здесь, и Рафаэль это знает.

Светлана — фотограф. Ее занятие — и работа, и удовольствие одновременно. Фотографии свадеб и юбилеев как заработок, выставки в Доме фотографии как творчество. Светин муж Артем занимается продвижением сайтов в поисковых системах Интернета, получает по двести долларов за проект. Здесь это приличные деньги. Сейчас в квартире у ребят ремонт, и все разговоры только об этом.

Трое лучших друзей родились и выросли в Узбекистане. Все трое говорят по-русски и почти не знают узбекский. Рафаэль еще отлично владеет английским . Несколько лет назад его родители предпочли переехать в соседний Казахстан и теперь вместе с младшим сыном живут в Алматы. «Почему и я не уезжаю? Потому что люблю свою работу», — не задумываясь, отвечает Рафа. Сегодня, помимо нас, у него в гостях еще немец-путешественник Стефан, до этого живший неделю в бухарской семье. За несколько часов до авиарейса обратно в Германию он жадно уплетает наваристый борщ.

На вопросы о том, как живется в Узбекистане, ребята отвечают не то что с иронией, а, скорее, с сарказмом. У них позиция наблюдателей, не активных участников процесса развития страны.

— Представляешь, они два раза меняли алфавит, — говорит Света, имея в виду местных чиновников. Сначала решили переводить язык на латиницу, видимо, в угоду США , стали переписывать все книги, и учебники в том числе. Так большинство узбеков, особенно пожилые, потеряли возможность читать! Откуда им знать новые буквы? А когда отношения со Штатами, стало быть, охладились, решили вновь вернуть кириллицу. Это же смешно!

Подхватывает Артем:

— Вы уже успели прогуляться по центру? Обратили внимание на фасады банков? Кажется, стекло и бетон, все красиво, но на самом деле это только снаружи. Вы зайдите внутрь, там все тот же Советский Союз, старая мебель, стены обшарпанные. Не везде еще есть компьютеры, а о банкоматах я вообще молчу.

Действительно, накануне мы потратили целый день, чтобы найти хотя бы один-единственный действующий в Ташкенте банкомат, но у нас так ничего и не получилось. И ни один банк не смог помочь нам обналичить средства.

— И так во всем. Вот, взять, к примеру, поход в супермаркет, — продолжает Рафаэль. Чтобы купить что-нибудь серьезное, предположим, телевизор, нужно взять с собой целую сумку денег, и я не шучу, целую сумку! Самая крупная купюра в стране — это тысяча сум , а телевизор, скажем, плазменный стоит порядка миллиона. А теперь представь, сколько это макулатуры!

Ему есть с чем сравнивать, хотя бы с жизнью в Казахстане:

— Родителям там нравится. Алматы — современный азиатский город, в котором вовсе не чувствуешь себя на задворках мира, наоборот. И там, наверное, самая высокая концентрация иномарок класса «люкс», которые я когда-либо видел. А в Узбекистане все ездят только на Daewoo.

Это мы тоже отметили, даже шутка родилась: переходим дорогу, только когда все Матизы проедут. Автомобиль другой марки в Узбекистане купить можно, но сложно: задавят неподъемные пошлины, превосходящие стоимость самого авто. Недавно национальный завод Daewoo вошел в состав концерна GM, и теперь на улицах Ташкента одну эмблему сменяет другая, но суть остается прежней.

Образы нового времени

На маленьком Матизе-такси добираемся до центра. Сердце Ташкента — его главная площадь Мустакиллик майдони. По-нашему, Независимости. Большая, ровно очерченная, с широким горизонтом и четкими геометрическими формами. Когда-то здесь стоял памятник Ленину, но в 1992-м его место занял монумент в виде земного шара с непропорционально огромным Узбекистаном. Под шаром — фигура женщины с ребенком на руках, Родина-мать.

Как водится, новому государству — новые памятники. После объявления независимости узбеки, как и другие народы бывших советских республик, начали искать новых героев. Теперь в легендарном ташкентском сквере напротив гостиницы «Узбекистан» вместо Карла Маркса стоит памятник Амир Тимуру . Президент страны Ислам Каримов, выступая на его открытии в 1994-м, заявил: «Наш народ, на протяжении долгих лет находившийся в колониальных тисках, был лишен возможности почитать своего великого соотечественника, воздать должное его историческим заслугам». На что историк с мировым именем Наталья Басовская в одной из своих авторских программ на радио «Эхо Москвы» заметила: «Можно только посочувствовать народу, которому навязывают такого национального героя».

У сквера возвышается только что отстроенный Дворец форумов: весь в белом, с огромными солнечными очками темных окон. Недавно, чтобы открыть на него панорамный вид, в сквере вырубили все деревья старше сорока лет. Местные говорят, вековые чинары (платаны) и ясени пошли на государственные дачи. Помню, в детстве где-то здесь, в их тени, фотографировалась с бабушкой верхом на огромном плюшевом слоне. Только тогда на месте Дворца стоял скромный сталинский дом.

Дальше — к рынку Чорсу, старейшему в Ташкенте. И только здесь, кажется, ничего не изменилось: все те же лепешки с кунжутом, только что из печи, горячие, свежие, румяные, десятки видов курта — шариков из соленого творога самой разнообразной величины, тысячи ароматов специй, арбузы, дыни, персики, помидоры всех сортов, ткани, одежда, толпы народа, шум, суета, оживленная торговля — настоящий дух среднеазиатского базара. Этот старый город не просто место торговли и ремесленничества, а душа Ташкента. Рядом — медресе Кукельдаш, крупнейшая из сохранившихся в Ташкенте и Средней Азии вообще. Таким город был и четыре века назад.

Хмурый дождь потери

На следующий день, серым, промозглым утром, отправляемся туда, куда сердце зовет с самого начала путешествия. В тридцати минутах восточнее Ташкента — небольшой поселок Улугбек, с ровными просторными улочками, тенистыми аллеями, большими садами, полными фруктовых деревьев, коровами, пасущимися то тут, то там вдоль канала с ледяной водой среди уютного, почти сельского пейзажа.

В советские времена в Улугбек съезжались специалисты-атомщики: здесь располагался Институт ядерной физики. Годы спустя бабушка рассказала о том, как однажды в институт должна была приехать японская делегация, но за десять километров от поселка полным составом отправилась обратно: японские приборы, измеряющие радиационный фон, зашкалили. Однако сами сотрудники института, и уж тем более жители поселка, не придавали этому никакого значения.

Маршрутка привезла туда же, что и в детстве автобус, — к базару. На месте крытого павильона — киоски, рядом — построенный совсем недавно ресторан. Дорогу к дому определяю почти безошибочно: мимо обновленной больницы, через проулок и на улицу, где с одной стороны — частные домики, а с другой — огороды. Но вместо огородов — выжженные участки земли, разграниченные неровными кусками ржавой сетки. Вместо белостенных домов с большими солнечными дворами — новые постройки из серых бетонных блоков, отделенные друг от друга высокими, непроглядными заборами. С трудом нахожу тот дом, в котором проводила лето: остался огромный двор без огорода, залитый бетоном, по которому разгуливают курицы и утки. Нет той зелени, которую хранила память, срублена тенистая яблоня, неуютно и тускло.

На крыльцо соседнего дома выбегают две маленькие узбекские девочки, с любопытством смотрят на меня. Следом выходит женщина средних лет с богатым рядом золотых зубов:

— Здравствуйте, здесь по соседству когда-то жили мои бабушка с дедушкой, может, Вы их помните?

Нет, она не помнит, свой дом они с мужем купили всего четыре года назад. Похоже, прежние хозяева, русские, были страшными пьяницами: пришлось избавляться от застарелого запаха и выгребать с участка тонны мусора, среди которого больше всего было пустых водочных бутылок. А от соседей, которые за забором, тоже русских, и вовсе были вынуждены отгородиться трехметровой стеной:

— У нас подрастают дети, а они, вроде бы взрослые люди, иногда напиваются до того, что бегают друг за другом по двору совсем голые, угрожают и матерятся, на чем свет стоит. Как такое терпеть?

Делаю пару фотографий, совсем унылых, под капли начинающегося дождя. Идем по поселку дальше. В выбитых окнах универмага, где было прохладно в любую жару, теперь гуляет ветер. Напротив — гора гниющего мусора, уже наступающая на дорогу. Дальше огромный бассейн: когда-то шумное место сборища всей детворы, теперь — заброшенная опасная бетонная лужа с крошащимся трамплином. От бассейна — к каналу, но бурлящая, свежая, стремительная и широкая водная жила стала хиреющим ручейком, заваленным мусором и превращающимся в болото.

Похоже, Антон подавлен увиденным не меньше, но у меня хотя бы есть светлые воспоминания из детства, а его с этим местом ничего не связывает, поэтому он настаивает на отъезде. По пути к остановке встречаем пожилую и седую как хлопок женщину, собирающую в кучи влажные осенние листья. Не могу не остановиться с вопросом: «Помните Чирковых?»

— Чирковых? Так это мои однофамильцы, конечно, помню! Геннадий был тот еще красавец!
Оказывается, Людмила Яковлевна приехала в Улугбек еще в 1959-ом из Саратова , работала вместе с дедушкой все в том же институте. В начале 1990-х она похоронила мужа, а дети разъехались по всему Узбекистану:

— Русских в поселке почти не осталось, а те, кто остался, беспробудно пьют, работы ведь никакой нет, все пришло в упадок. Я вот тихонечко дворником подрабатываю, да и то не из-за денег, а чтобы дома не сидеть. А уезжать отсюда мне некуда, и возраст не тот, старая уже.

В Ташкент возвращаемся молча. Поуютнее закутываюсь в воспоминания, поглубже от мелкого холодного дождя этого утра.

Осколки империи

Под окном дома, где живет Рафаэль, на той самой теплотрассе, которая то тут, то там протекает дымящимися струйками кипятка, на троих соображают дворник, сантехник и безработный. Все трое — этнические русские. Разбитый асфальт, кучи пожелтевшей листвы, вытянутые в коленях трико, хриплый кашель, запах дешевых сигарет и бутылка беленькой. Район станции метро «Чкаловская», некогда престижный, заселенный преимущественно советской интеллигенцией, сегодня тоже в упадке. Когда-то здесь селились инженеры, работавшие на известном в те годы заводе имени Чкалова, гордости советского авиапрома. Когда развалился Союз, пришла в упадок и промышленность: завод закрыли, а бывшие сотрудники, те, кто не смог уехать, ушли торговать на Тезиковку — когда-то тоже один из известнейших рынков УзССР, но и этого рынка уже нет.

За последние восемнадцать лет из Узбекистана уехал почти каждый третий русский, но и сегодня в стране их проживает без малого шестьсот тысяч. Большая часть — в крупных городах: Ташкенте, Самарканде , Навои. Туда Антон так и не решился поехать: «Зачем? Пусть лучше прошлое останется в прошлом».

Из подъезда выходят трое: разноцветные кеды, специально протертые джинсы, яркие куртки, молодые, счастливые лица. Друзья Рафаэля направляются в клуб, где этим вечером, скорее всего, не будет сказано ни слова по-узбекски. Кажется, у этих людей, тех, что удаляются, и тех, что остаются подле теплотрассы, нет ничего общего. Их разделяет целая эпоха, и одни как будто застыли в ее прошлом, а другие стремительно движутся в будущее. Но, похоже, что и те, и другие живут в каком-то своем, нереальном, пространстве, в эдакой стране русских внутри тюркского мира. И хотя такой страны давно уже нет на картах, ее образы еще бережно хранит память.