Боровск в другом измерении

Боровск — место абсолютно мистическое. Начнем с дороги. Добраться до этого городка не так уж и сложно, но вот вернуться обратно — целая эпопея. Наше путешествие начинается с Киевского вокзала. В электричке до границы с Калужской областью ехать часа полтора, так что вполне можно подремать, пока не объявят станцию Балабаново. Оттуда на Боровск идет автобус. Ждать на остановке практически не приходится, транспорт приходит один за другим. И в полном комфорте за тридцать минут мы подъезжаем к городу. Но вот обратная дорога превращается в полный кошмар. Такое впечатление, что крохотный Боровск — это какая-то черная дыра, поглощающая все, что передвигается на колесах. Я в тех краях бывал не раз, но странная ситуация с транспортом преследовала меня постоянно. Ни о каком обратном автобусе и речи быть не может, дай Бог на попутном грузовике добраться до железной дороги. Сейчас, говорят, все стало проще — запустили маршрутки. Но я не был в Боровске года три, и видеть мне их пока не доводилось.

Зачарованное место

Направляясь в Боровск на автобусе, не стоит ехать сразу до конечной. Иначе мы пропустим знаменитый Пафнутьев-Боровский монастырь — собственно, главную достопримечательность этих мест, без которой Боровск — не Боровск. Обитель святого Пафнутия (1394–1477), основанная им в 1444 году, приютилась километрах в двух от самого города на месте, где речка Истерма впадает в Протву. С дороги монастырь почти не виден — деревья на окрестных холмах закрывают его своими густыми листьями. Но если упорно смотреть налево, можно поймать мгновение, когда лес расступается, открывая потрясающий вид на главный храм обители — церковь Рождества Богородицы и монастырскую колокольню. Несколько раз я возвращался назад от ближайшей остановки, но точку, с которой открывается вся эта красота, так и не нашел. Утешением мне служил легендарный советский портвейн «777» («Три топора»), который ещё в 2006 году продавался в продуктовом магазине ближайшего села под названием Роща. Как он там остался — ещё одна загадка боровской земли. Вероятно, местные его не пьют.

От Рощи до монастыря можно дойти минут за пятнадцать. Но лучше подходить к обители не с запада, а с юга. Тогда путь пройдет не по разбитой грунтовке, а по солнечному сосновому перелеску, которому никак не меньше двухсот лет. Метров через триста лес резко кончается, и ты оказываешься перед старым монастырским прудом, за которым поднимается белая стена обители с двумя мощными башнями XVI– начала XVII веков — Тайницкой и Поваренной. Выглядят они просто красавицами, настолько совершенны их пропорции. Но это и не удивительно, ведь архитектором первой был сам Трефил Шарутин, строивший Теремной дворец в Кремле , а вторую возвел Федор Конь, которому Москва обязана Белым городом.

Эти башни и пруд многое повидали. Например, они помнят страшную резню, учинённую здесь поляками Яна Сапеги (Jan Piotr Sapieha, 1569–1611), которые шли на соединение с войсками Лжедмитрия II (?–1610) в июле 1610 года. Зная о приближении врага, многие жители Боровска решили укрыться в монастыре, не надеясь на прочность деревянных стен городской крепости. Их защищали около восьми сотен стрельцов под командованием князя Михаила Волконского (?–1610). Осада длилась десять дней. По легенде, полякам даже пришлось спешить своих знаменитых крылатых гусар , чтобы усилить колонны, идущие на приступ. Однако нашлись предатели — младшие воеводы Афанасий Челищев и Яков Змиев. Ночью на 15 июля они открыли ворота Тайницкой башни. Ляхи перебили почти всех, более десяти тысяч человек. Потери Яна Сапеги составили 4909 убитыми и ранеными. Михаил Волконский был зарублен в соборе Рождества Богородицы, прямо у раки с мощами Пафнутия. По преданию, удар пришелся по шее, кровь из которой долго хлестала фонтаном, окропляя церковные камни. Рассказывают, что с тех пор каждую ночь на 15 июля кровавые пятна проступают на амвоне храма.

Когда в Боровск вошло ополчение Кузьмы Минина (?–1616), Тайницкие ворота замуровали. Самой башне дали второе название — Башня измены. Её флюгером с тех пор стал не флажок, а жестяной петух — символ предательства (согласно Евангелию, апостол Петр трижды отрекся от Христа перед тем, как пропел первый петух). Говорят, что июльскими ночами, усевшись у основания башни, можно услышать плач. Но никто не знает, плачут ли это ангелы, поминая отважного Волконского, или это голос младенца, утопленного когда-то в монастырском пруду своей матерью-монашкой из Рождественского монастыря, основанного ещё в XIV веке на востоке Боровска. От этого монастыря сейчас ничего не осталось, кроме, как утверждают местные, подземного хода, который соединял его с обителью Пафнутия.

На противоположной стороне монастыря стоит Оружейная башня, любимая Иваном Грозным (1530–1584). Царь жаловал монастырь, поскольку считалось, что именно по молитвам Пафнутия Господь послал Василию III (1479–1533) наследника, то есть самого Ивана. Но на башню царя влекли не молитвенные размышления. Иван забирался туда с мешком, набитым кошками, а потом скидывал их по одной, не переставая удивляться, как это у этих тварей получается все время приземляться на лапы, да потом ещё и уползать после падения с такой высоты. Другим развлечением Грозного в здешних краях была охота. Он даже построил себе в монастыре охотничьи палаты, которые, к сожалению, не сохранились.

А вот сын Ивана IV, болезненный и богомольный Федор Иоаннович (1557–1589), любил обитель как раз за её святость. Пафнутий Боровский, канонизированный в 1547 году, считался великим чудотворцем, получившим этот дар ещё при жизни. Царь Федор даже хотел перенести столицу из Москвы в Боровск. Но бояре отказались. К тому времени образ Москвы как Третьего Рима уже утвердился в качестве основы государственной идеологии. А её формула гласила: «Два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не быти». Вот из-за этого «не быти» Москва и осталась столицей.

Дионисий и Аввакум

Но, наконец, войдем в сам монастырь. Здесь много церквей, жилых и хозяйственных построек XVI–XVII веков, но обязательно посмотреть надо две. Это уже упомянутый главный монастырский храм Рождества Богородицы и храм Рождества Христова с трапезной (1511). Первый был построен в 1467 году и расписан знаменитым Дионисием (ок. 1440–1502), самым талантливым продолжателем традиции Андрея Рублева (ок. 1340–1428). Собственно, с росписей Боровского монастыря и началась его слава. Но отношения иконописца и игумена Пафнутия были непростыми — одаренный художник проявлял полное равнодушие к нормам христианского благочестия. Он не просто не соблюдал постов, но в их сроки позволял себе открыто вкушать мясо внутри монастырских стен. И вот однажды, когда он принялся за аппетитный окорок, нашпигованный яйцами, терпение Всевышнего закончилось. Дионисий вдруг весь покрылся гнойными язвами. Кое-кто поговаривал, что болезнь наслал сам Пафнутий. Как бы там ни было, именно Пафнутий излечил Дионисия от хвори и взял с него обещание больше не нарушать церковную дисциплину.

К сожалению, росписи Дионисия не сохранились. По неизвестной причине во времена Федора Иоанновича собор перестроили и расписали заново (1589). Есть версия, что царю не понравилась вольная трактовка художником некоторых евангельских сюжетов. Но каких именно — неизвестно.

Правда, в 1970-е годы реставраторами Рождественского храма была сделана уникальная находка. Когда вскрыли пол собора, оказалось, что под ним для прочности подложены блоки, выломанные из стен его предшественника. И на них были фрески Дионисия! Конечно, лишь фрагменты, но несколько ликов все же удалось собрать. Теперь они хранятся в Андрониковском монастыре в Москве. Те фрески, которые мы можем видеть в Пафнутьевом монастыре сегодня, были выполнены в 1644 году братьями Еропкиными.

Бок о бок с главным храмом находится церковь Рождества Христова. В ней частично сохранилась роспись XVI века, выполненная в голубых тонах: Рождество Иисуса, избиение младенцев и бегство в Египет. Но фрески в очень плохом состоянии. Так что разглядеть, что на них изображено, можно с большим трудом. К церкви пристроена трапезная. Не знаю, была ли когда-нибудь на её стенах роспись, но даже без нее выглядит она очень изящно. Есть мнение, что её строили те же мастера, которые работали над Грановитой палатой в Москве.

Колокольня собора, возносящаяся выше всех над монастырем, более поздняя — конца XVII века. Её возводили на деньги боярина Константина Щербатова (?–1696). По его просьбе форма звонницы повторяет форму колокольни Высоко-Петровского монастыря в Москве. Она украшена поясом поливных изразцов и большими часами. На нее можно даже залезть. Правда, это запрещено, но всегда можно проскользнуть. Хотя тем, кто боится высоты, лучше этого не делать: наверх ведет шаткая, трясущаяся и скрипящая приставная лестница, которая, кажется, вот-вот развалится. Но зато тот, кто достигнет вершины, будет награжден роскошной панорамой Боровска и его окрестностей.

Однако Рождественская церковь знаменита не фресками, не изразцами и не часами. Главное — в её подклети в 1666–1667 годах ожидал своей участи знаменитый протопоп Аввакум (1620–1682) — главный идеолог старообрядчества. Выступивший в 1653 году против церковной реформы патриарха Никона (1605–1681), задумавшего исправить разночтения в церковных книгах и частично изменить православную обрядность, Аввакум с семьей был сослан в Сибирь . Потом возвращен и повторно предан суду. В Боровске его держали, как раз пока церковный собор рассматривал его дело. По новому приговору Аввакума сослали в Пустозерск, где 15 лет держали в земляной тюрьме. В 1682 году он был сожжен на костре.

В 1990 году Пафнутьев монастырь вернули церкви, и сейчас он известен своим святым старцем — семидесятилетним схимонахом Власием. К нему едут за советом со всей России . Говорят, что он «видит каждого человека насквозь». Может быть. Я не проверял.

Город из церквей

До самого Боровска от монастыря пешком — минут тридцать. Идти лучше не по асфальтовой дороге — там очень пыльно. К тому же она делает большой крюк на север. Гораздо приятнее прогуляться вдоль быстро текущей Протвы, вдыхая запах скошенного сена. И вот, наконец, Коммунистическая улица, приглашающая нас в город.

Боровск, которому уже перевалило за 650 лет, стоит вдалеке от железной дороги и крупных транспортных магистралей. Но этим-то он и интересен: за последние полтора века в его облике почти ничего не изменилось. В советское время здесь не было возведено ни одного крупного здания из стекла и бетона, ни одной многоэтажки. Как и в XIX веке, на городских улицах ютятся деревянные подслеповатые домики в три окна, украшенные чудесными по тонкости исполнения наличниками, купеческие хороминки с кирпичным первым этажом и маленькие, как будто игрушечные, дворянские особнячки. Покосившиеся заборы, на которых повисли ветки-лапы столетних яблонь, дымящиеся трубы, куры, купающиеся в пыли… Но главное — храмы. Десять на крошечный, пятнадцатитысячный Боровск. До революции было ещё больше — четырнадцать (!).

Дело в том, что Боровск всегда считался одним из главных центров старообрядчества — в 1912 году его исповедовала половина горожан. Поэтому правительство старалось создать в городе как можно больше православных приходов, дабы противостоять влиянию раскола. Старообрядцам принадлежало всего три храма — Введения Пресвятой Богородицы, Всех Святых и Покрова Пресвятой Богородицы. Все они были построены в псевдорусском стиле после 1905 года, когда в стране была введена свобода вероисповедания. Совсем недавно в Боровске появилась ещё новая старообрядческая часовня. Она стоит на Советской площади, на месте погребения знаменитой боярыни-раскольницы Феодосии Морозовой (1632–1675) и её сестры Евдокии Урусовой (?–1675). Обе они, как и Аввакум, были заточены в Пафнутьев монастырь. Там, в земляном мешке, их уморил голодом славный своей лютостью дьяк Федор Кузьмищев.

Православные же церкви Боровска гораздо старше: XVIII — первая половина XIX веков. Построенные в стиле классицизма, они весьма изящны, а главный городской храм Благовещения (1715), открытый даже в советское время, удивительно эффектно смотрится на вершине холма, куда ведет Коммунистическая улица. Теперь большинство некогда закрытых церквей передано верующим. Конечно, их интерьер был полностью уничтожен, но веселый звон колоколов уже давно плывет над улицами Ленина, Энгельса, Урицкого и Дзержинского, создавая эффект наслаивающейся реальности.

Правда, не всякий звон в городе весел. Есть в Боровске церковь Бориса и Глеба (1704), и вот что про нее рассказывают. Когда в город осенью 1812 года пришли французы, они устроили в этом храме конюшню. Но как-то раз ночью кому-то удалось открыть храмовые ворота, а лошадей увести. Французы долго разбираться не стали и пригрозили массовым расстрелом. Тогда вперед выступил местный купец по имени Тит, взявший всю вину на себя (легенда утверждает, что он был действительно невиновен). Его утопили в пруду, который до сих пор называется Титовым. С тех пор в дождливые ночи кто-нибудь да услышит траурный звон, доносящийся с храмовой колокольни.

Два Боровска

Но вот что уж действительно приводит в состояние измененного сознания, так это «параллельный Боровск» — творение местного художника Владимира Овчинникова. Он расписал стены боровских домов своими картинами. Вот идешь по улице, а впереди совсем юная девушка балансирует на газовой трубе на высоте второго этажа. Когда я это впервые увидел, сначала погрешил на портвейн «777» из сельпо. Подхожу — а девушка нарисованная. Настоящий морок. А потом попадаются ещё и ещё: бабулька с ведром стоит у водосточной трубы, старичок в окошке читает «Таймс» («The Times»), в окне, забитом фанерой, отражается церковь, которая стоит напротив… Всего картин около сотни, и по ним можно узнать всю историю Боровска. Много изображений знаменитых городских обитателей: там Константин Циолковский (1857–1935) присел на скамеечку, тут математик Пафнутий Чебышев (1821–1894) о чем-то задумался с циркулем в руках. А рядом Аввакум, грозящий двуперстным крестом: троеперстие в глазах раскольников было страшной ересью — начертание креста тремя пальцами приравнивалось ими к утверждению, что на Голгофе была распята вся Троица. На самом же деле там страдал только Христос, совмещавший в себе природу Бога и человека, что и обозначают скрещенные указательный и средний пальцы при крещении по старому чину.

Издалека эффект присутствия полный. Года три-четыре назад пошла гулять история о том, что в картину Овчинникова «Плачущее небо под ногами», на которой изображена дорога в перспективе, въехал автомобиль: не разобрал водитель, что это стена. Художник говорит, мол, не было никогда такого, но на всякий случай подрисовал на картине заборчик.

Однако «параллельный Боровск» не только отображает действительность, пусть и столетней давности, но и создает новую. Например, на стене городской гостиницы Овчинников нарисовал мемориальную доску с надписью «Здесь останавливался Козьма Прутков». И все теперь в этом свято уверены. «Почему Козьма Прутков, — сказал как-то журналистам директор гостиницы, — мы до сих пор не понимаем, но эта фишка стала работать». И никакого народного вандализма. Ни разу Овчинников не реставрировал свои, как он называет, «фрески». Однако, как ни странно, головной болью художника оказались не хулиганы-подростки, а городская администрация.

Все началось с диптиха художника — «Юрий Лужков и Анатолий Артамонов». Артамонов — это губернатор Калуги. Так вот на этой «фреске» московский градоначальник изображен на фоне восстановленного храма Христа Спасителя, а калужский — на фоне заброшенного старообрядческого Покровского собора, в котором размещался автопарк (сейчас храм наконец передали староверам). Но тогда на Овчинникова обрушилась местная пресса, обвиняя художника в том, что его картины могут спровоцировать волнения среди сторонников и противников областной администрации. Ещё журналисты оскорбились тем, что портреты градоначальников поместили рядом с помойкой.

А потом началось. Адмирала Дмитрия Сенявина (1716–1797), уроженца Боровского уезда, нельзя было рисовать на канализационной станции. Изображать Наполеона (Napoléon Bonaparte, 1769–1821) на доме, где он остановился 11 октября 1812 года, направляясь в Малоярославец, не патриотично — ведь рядом находится отделение милиции. Голый мальчик, стучащийся в дверь дома (аллегория будущего), навевает боровским чиновникам мыли о Зигмунде Фрейде (Sigmund Freud, 1856–1939), а некоторые дома, раскрашенные Овчинниковым, кажутся им падающими! По этой же причине изображение на здании суда боярыни Морозовой, умирающей от голода в монастырской тюрьме, вообще можно воспринять как политическую провокацию. Но «фрески» Овчинникова уже слишком известны, чтобы быть стертыми административными распоряжениями. А «Глобус Боровска», написанный на стене дома № 1 по Коммунистической улице, теперь воспринимается как его второй герб. Кстати, он изображен совсем недалеко от центральной автобусной остановки. Хорошая возможность попытаться вернуться в Балабаново по-человечески. Вдруг на этот раз повезет?