Сын ненастоящий: как самозванцы выдавали себя за детей большевистских кумиров

При всей кажущейся анекдотичности образов Шуры Балаганова и Михаила Самуэльевича Паниковского, выдававших себя за сыновей лейтенанта Шмидта, авторам романа «Золотой теленок» вовсе не требовалось напрягать фантазию, придумывая для неудачливых мелких жуликов «специальность» посмешнее. На страницы знаменитого романа корпорация «детей» лейтенанта Шмидта в полном составе прибыла прямиком из подлинной криминальной хроники 1920-х годов.

Сын героя и проститутки

Дебют «детей» героя первой русской революции пришелся на весну 1906-го, когда по приговору суда Петр Петрович Шмидт, стоявший во главе матросского мятежа на черноморском крейсере «Очаков», был расстрелян. Благодаря громкому процессу о нем тогда знали все, как и о его сыне: Евгений Петрович Шмидт (1889–1951), ученик старшего класса реального училища, оказался в самой гуще матросского восстания.

Семейная жизнь Шмидта-старшего была до крайности неудачна, но винить в этом он мог лишь себя. Только-только окончив морское училище, молодой мичман женился на уличной проститутке Доминикии Гавриловне Павловой. Год спустя у них родился сын, но жена мало занималась его воспитанием. Оставаясь супругой Петра Петровича, мадам Доминикия часто ударялась в загулы, и фактически Евгения растил только отец.

Старший и младший Шмидты были большими друзьями, и когда Петр Петрович 14 ноября 1905 года, прибыв на «Очаков», объявил себя командующим Черноморским флотом, Евгений, которому тогда шел шестнадцатый год, в тот же день перебрался на борт крейсера.

Правда, особенно героизировать личность Петра Петровича вряд ли стоит. Карьера военного у него явно не задалась. Страдая нервным расстройством, он несколько раз уходил в отставку. Да и отношения с товарищами по экипажу тоже не всегда складывались удачно. Несколько раз Шмидта-старшего обвиняли в оскорблении офицерской чести. Самый крупный скандал произошел в 1898 году с командующим Тихоокеанской эскадры. После него Шмидт вынужден был уйти в запас и долго служил на гражданских судах, пока не грянула Русско-японская война.

В феврале 1905-го его сделали капитаном миноносца на Черном море. Однако Шмидт умудрился растратить корабельную кассу, дезертировал с корабля и занялся революционной пропагандой. Сам Шмидт так объяснял исчезновение казенных денег — мол, они потерялись во время его велосипедной прогулки по Измаилу. И если бы не дядя-сенатор, выплативший утраченную сумму, у Петра Петровича были бы очень большие проблемы. 7 ноября 1905 года его уволили со службы лейтенантом (а ему было уже 38 лет!). Но Шмидта это не особенно смутило. Поднявшись на борт «Очакова», он самовольно присвоил себе звание капитана 2-го ранга.

Изначально очаковцам сопутствовал успех: Шмидта признали команды двух миноносцев. По его приказу были захвачены портовые буксиры, и на них вооруженные группы матросов с «Очакова» объезжали стоявшие на якорях в севастопольской бухте суда, высаживая на них абордажные команды. Застав врасплох офицеров, мятежники захватывали их и свозили на «Очаков». Собрав, таким образом, на борту крейсера более сотни дворян, Шмидт объявил их заложниками, которых грозился вешать, начав с самого старшего по званию, если командование флотом и севастопольской крепостью предпримет враждебные действия по отношению к восставшим.

То же самое лейтенант посулил, если не будут исполнены его требования: он желал, чтобы из Севастополя и из Крыма вывели казачьи части, а также те армейские подразделения, которые остались верны присяге.

От возможной атаки с берега Шмидт прикрылся, выставив между «Очаковым» и береговыми батареями минный транспорт, полностью загруженный взрывчаткой, так что любое попадание в эту огромную плавучую бомбу вызвало бы катастрофу: сила взрыва снесла бы часть города, примыкавшую к морю.

Однако планы Шмидта рухнули уже на следующий день: флот не восстал, с берега подмоги не пришло, а команда минного транспорта открыла кингстоны и затопила корабль с опасным грузом, оставив «Очаков» под дулами артиллерии. После восьми прямых попаданий мятежный крейсер загорелся, и команда стала спешно покидать его. Вместе с отцом Евгений прыгнул за борт. Вплавь они добрались до одного из миноносцев, где и были арестованы.

Белогвардейское прошлое

Вскоре после взятия под стражу Евгения отпустили, под суд он не пошел и никаким преследованиям не подвергался. Тем не менее на него пал отблеск революционной славы отца. О Шмидте-младшем часто писали в газетах, но в спешке репортеры указывали разный возраст Евгения, а имя зачастую не упоминали вовсе. Чаще всего его так и именовали сыном лейтенанта Шмидта. Именно тогда на революционных митингах стали появляться многочисленные его двойники. Выступая перед собравшимися от имени погибшего «отца», они призывали к борьбе с царским режимом путем оказания посильной помощи революционерам и делали хорошие сборы. Мало того, откуда-то возникли даже «дочери» Шмидта!

В советское время «дети» лейтенанта возродились, что твоя птица Феникс из пепла старой истории, и произошло это именно во второй половине 1920-х. Как мы помним, согласно тексту романа, «Сухаревская конвенция» по инициативе Шуры Балаганова была заключена весной 1928 года. Первые же «дети» снова появились на свет божий четырьмя годами ранее, когда шла подготовка к празднованию двадцатилетней годовщины первой русской революции.

Тогда к величайшему огорчению ветеранов революционного движения обнаружилось, что большинство советских людей совершенно не помнит погибших на баррикадах 1905 года. Возмущенная партийная пресса ударила в колокола, и имена некоторых героев были спешно извлечены из мрака забвения. О них написали массу воспоминаний, им установили памятники, их именами называли улицы и парки.

Среди канонизированных был и Петр Петрович Шмидт. Но второпях партийные идеологи прозевали тот факт, что кандидат в революционные кумиры, как говорили тогда в комиссиях по партийной чистке, «не благополучен по родственникам». Дело в том, что сын Шмидта, тот самый Евгений Петрович, октябрьского переворота не принял, а примкнул к белому движению и сражался против красных до 1920 года. Затем он ушел за кордон вместе с армией Врангеля и осел в Праге, где написал большую книгу о своем отце. После Второй мировой войны Евгений перебрался в Париж, где и умер в 1951 году.

Подлинную историю сына лейтенанта Шмидта от советских людей тщательно скрывали, и это давало козырь в руки аферистам. Революционный миф о лейтенанте и смутная память о том, что у него был то ли сын, то ли сыновья, вполне могли прокормить не один десяток жуликов, гастролирующих по стране с былинными рассказами о героическом папаше. «Поди ему не дай, что просит, а он накатает жалобу в партийную инстанцию, и потом пришьют политическую близорукость», — примерно так рассуждали бюрократы на местах, снабжая «сыновей» всем необходимым.

Правда, отдавали они не свое, а казенное, так что могли и себя не забыть, списав на пожертвование «сыну» героя много больше, чем в самом деле перепадало Балаганову, Паниковскому или кому-нибудь еще из трех десятков «сыновей» и «дочек», подписавших «Сухаревскую конвенцию». В этом, собственно, и заключался секрет процветания корпорации «наследников».

Из той же оперы

В своих похождениях «дети» лейтенанта были далеко не одиноки. После революции 1917 года и в России, и в других странах началась настоящая эпидемия самозванства. В Европе и Америке то и дело появлялись «чудесно спасшиеся» члены царской семьи, пытавшиеся вступить в права владения якобы принадлежащим им недвижимым имуществом Романовых или добраться до их счетов в банках.

Даже в Советской России, где такое самозванство было смертельно опасно, появлялись то «царевич Алексей», то «великий князь Михаил Александрович», и еще с десяток других фальшивых членов августейшего семейства. Но по эту сторону границ все же куда выгоднее и безопаснее было выдавать себя за внуков Карла Маркса, племянников Фридриха Энгельса, братьев Луначарского, кузенов Клары Цеткин или родственников знаменитого анархиста князя Кропоткина, упомянутых Ильфом и Петровым в одном ряду с «сыновьями» лейтенанта Шмидта.

Так, в начале 1920-х годов в разные советские учреждения посыпались заявления и ходатайства о получении различных материальных благ, подписанные особой, именовавшей себя Александрой Петровной Кропоткиной-Давыдовой, внебрачной дочерью известного революционера князя Петра Кропоткина. Громкое имя и напор сыграли свою роль, и просительнице удалось отхлопотать себе небольшой пенсион, половину академического пайка, несколько разовых выдач всякого рода дефицитных продуктов и одежды, что в те голодные годы воспринималось как несусветная роскошь.

После этих успехов Александра Петровна решилась сыграть по-крупному и подала прошение о возвращении ей дома № 5 по Дмитровскому переулку в Петрограде, который некогда якобы принадлежал ее семье.

Слух о бойкой даме дошел до вдовы Кропоткина, Софьи Григорьевны, коей о ту пору шел 66-й год. Собственно, у нее и попытались выяснить: какой именно дом принадлежал князю-бунтарю. Вдова разразилась возмущенным посланием, в котором извещала городские и партийные власти о том, что у ее супруга вообще никогда и нигде не было собственного дома. Их единственную дочь действительно зовут Александрой, но она, будучи замужем за известным деятелем партии социалистов-революционеров Василием Лебедевым, по известным причинам вынуждена была отправиться с мужем в эмиграцию, поселившись в Берлине.

Талант или бредовый синдром?

После этого заявления Кропоткина-Давыдова была арестована, и началось следствие, которое, однако, пришло к неоднозначным выводам. Дело выглядело до крайности запутанным и более походило на приключенческий роман.

«Я — Александра Петровна Кропоткина, — уверенно говорила подследственная, отвечая на вопросы суда. — Мне 37 лет. Не замужем. Имею сына Владимира 11-ти лет. Мой отец Петр Александрович Кропоткин, но воспитывалась я в доме его троюродного брата Сергея Алексеевича Кропоткина, который в течение тридцати лет состоял директором Международного банка, адрес которого Невский проспект, 88». Это же подтверждали и две бывшие дворовые Кропоткиных. Правда, в интересующее суд время они были только малыми детьми. А вот ответ «княжны» на вопрос о том, кем была ее мать, произвел настоящий фурор: «Моя мать Вера Засулич — революционерка»!

Сделав это заявление, она, вероятно, решила пойти ва-банк: Вера Засулич была личностью известнейшей — апостол русского терроризма, застрелившая петербургского градоначальника Дмитрия Трепова. Засулич умерла в 1919 году и уже не могла ничего ни опровергнуть, ни подтвердить, но подсудимая допустила «прокол», сбившись в отчестве «матери». Вместо «Ивановна», она сказала «Васильевна». На секунду осекшись, обвиняемая пояснила, что имела в виду другую, безвестную революционерку Засулич, звавшуюся Верой Васильевной, которая умерла в эмиграции еще в 1889-м. После смерти В. В. Засулич отец якобы отвез Сашеньку в Россию, а потом несколько раз тайно приезжал, чтобы проведать. Всё это подсудимая рассказывала горячо, а потому ее художественное выступление произвело на публику неизгладимое впечатление.

Еще более растрогала всех история о сыне: подсудимая жаловалась, что у нее отняли мальчика. Суду пришлось выяснять, кто и когда отнял Володю у Александры Петровны. Оказалось, что его подобрал возле больницы редактор журнала «Крестьянская летопись» Перозич, в то время, пока мама Володи болела тифом. Мальчик голодный и босой сидел на панели возле стены больницы. Редактор увел мальчика с собой, но когда Александра Петровна пришла в себя, отдать его ей не захотел. На этом месте «княжна» разразилась рыданиями, выбив скупую слезу у многих сочувствовавших ей мужчин. Дамы в зале тоже захлюпали носами и полезли за платочками.

Окончательно все запутало письмо к обвиняемой знаменитого экономиста Аполлона Андреевича Карелина, неоднократно подвергавшегося арестам и ссылкам при царе. Карелин лично был знаком с Кропоткиным и в своем письме обращался к Александре Петровне как к дочери друга, сообщая, что не может выступить на могиле князя-анархиста в годовщину его смерти. Это письмо было эффектно преподнесено суду, после того как симпатии зала были уже завоеваны.

В конце концов суд не вынес никакого решения, отправив дело на доследование. Но и оно не внесло никакой ясности. Наводя справки, следователь установил, что в Петербурге действительно проживал Сергей Алексеевич Кропоткин — но не директор банка, а гусарский ротмистр, сын командира Гатчинского полка, генерала Алексея Ивановича Кропоткина. От отца ему с братом, Ильей Алексеевичем, перешел дом № 5 по Дмитровскому переулку — тот самый, на который претендовала «княжна». Следствию не удалось установить родственные связи между «теми» и «этими» Кропоткиными, но в равной степени их не смогли и опровергнуть. Народный следователь даже опубликовал в ленинградских газетах объявление, с призывом к тем, кто мог бы помочь ему распутать клубок родословных.

Но подобными сведениями обладали как правило те, кого в советском государстве презрительно именовали «бывшими», а они как огня боялись карающих органов, предпочитая не высовываться, чтобы лишний раз не обращать на себя внимания. Вопрос о личности «дочери» Кропоткина повис в воздухе: кто она — аферистка-самозванка, охотница за пайками и прочими благами, или невольно заблуждающаяся несчастная, в точности не знающая своего отца и матери? Этого мы, наверное, никогда не узнаем.

_{Материал опубликован в январе 2011 в проекте «Телеграф Вокруг света», частично обновлен в ноябре 2023}