Болезнь приходит с опытом

История медицины знает немало примеров, когда врачи использовали собственное тело в качестве объекта своих научных изысканий. Антони ван Левенгук (Antoni van Leeuwenhoek, 1632–1723), осваивая микроскопы , разглядывал под увеличительным стеклом всё, что попадалась под руку, — свою кожу , кровь , слюну, выделения. Уильям Гарвей (William Harvey, 1578–1657), пытаясь понять, как циркулирует кровь , перерезал себе сосуды. Чтобы выяснить действие веществ, которые считали пригодными в качестве лекарств, множеству опытов подверг своё тело чешский физиолог Ян Эвангелист Пуркине (Jan Evangelista Purkyně, 1787–1869) — испытывал действие слабительных (ревеня, манны, различных солей, александрийского листа), некоторых рвотных средств, экспериментировал с камфорой, алкоголем и эфиром. Немецкий хирург Вернер Форсман (Werner Forssmann, 1904–1979), загоревшись идеей разработки метода введения лекарственных средств через венозный зонд при остановке сердца, проколол себе вену и ввёл через неё катетер с иглой в полость правого предсердия, чем привёл в ужас своих коллег.

Но всё это, можно сказать, детские шалости по сравнению с теми опытами, которые ставили на себе врачи, изучавшие возбудителей смертельных болезней — чумы , холеры, жёлтой лихорадки или СПИДа . Вероятность умереть в результате подобных экспериментов была чрезвычайно велика.

Вызов жёлтой лихорадке

Пытливые умы, стремящиеся понять, каким образом распространяются вызывающие эпидемии болезни, не имели другого способа проверить свои гипотезы, кроме как заразить себя. Столкнувшись с болезнью, они могли лишь догадываться, где именно искать её возбудителя.

Так, доктор Натан Поттер (Nathan Potter, 1770–1843), предполагая, что жёлтая лихорадка — болезнь инфекционная, 20 сентября 1797 года провёл опыт — намочил платок в поту умирающего больного, обернул им голову и проспал так всю ночь. По всей видимости, Поттер предполагал, что испарения больного способствуют переносу инфекции. Когда же опыт не дал ожидаемого результата, Поттер надрезал себе кожу и втёр пот, позднее ввёл себе гной из абсцесса, появившегося у одного из больных жёлтой лихорадкой, но ожидаемого результата не получил.

Неудача постигла и французского хирурга, некого Гюйона (Guyon), служившего на Мартинике . Этот случай описал Гуго Глязер в книге «Драматическая медицина. Опыты на себе». 18 июня 1822 года в присутствии коллег Гюйон надел рубашку заболевшего солдата, надрезал себе руки, чтобы яд, который, как предполагалось, находился в рубашке, мог проникнуть через ранки в организм, даже выпил некоторое количество чёрной массы, которой вырвало больного жёлтой лихорадкой. Часть этой массы была втёрта ему в руки. Однако все эти малоприятные истязания не привели к заболеванию и не помогли выяснить его природу.

Особую роль в исследованиях причин возникновения жёлтой лихорадки сыграла четвёрка врачей, которая состояла из Аристида Аграмонте (Aristides Agramonte,1869–1931), Джеймса Кэрролла (James Carroll,1854–1907), Джесса Ласеара (Jesse William Lazear, 1866–1900) и Уолтера Рида (Walter Reed,1851–1902). Во время Испано-американской войны 1898 года американцы несли большие потери на Кубе из-за эпидемии жёлтой лихорадки. Была создана специальная комиссия, которая занялась поисками методов борьбы против этой болезни. Эти четыре врача и вошли в её состав.

Первый исследования доказали, что жёлтая лихорадка не передаётся от человека к человеку. Вскоре появилась версия, что болезнь разносят комары. Начались опыты: сначала комары кусали больных лихорадкой, потом эти же комары кусали здорового врача, но заражения не происходило.

Сегодня нам известно, что комары действительно являются природным резервуаром жёлтой лихорадки. После того как вместе с кровью укушенного больного комар получает вирус из рода флавирусов, он не сразу становится переносчиком болезни. Лишь через несколько дней, за которые вирус успевает развиться в теле насекомого, укус комара может послужить причиной заболевания другого человека. Ошибка исследователей была в том, что они не учли инкубационный период.

Джессу Ласеару всё же вскоре удалось подхватить болезнь, в ходе которой он продолжал вести наблюдения и сообщать коллегам о своём состоянии. Ласеар умер очень молодым, в 34 года. У него осталось двое детей, младшего из которых он никогда не видел. Джеймс Кэррол посвятил ему в своём докладе следующие слова: «Он добровольно отдал свою многообещающую жизнь для того, чтобы тысячи людей в странах юга не умирали».

Открытие, сделанное комиссией, заключалось в том, что инъекция свежей крови больного жёлтой лихорадкой, произведенная другому лицу, также ведёт к заболеванию. Отсюда возникло предположение, что кровь больного жёлтой лихорадкой содержит возбудителей этой болезни или их яд .

Охотники за холерой

Удивительный случай, вошедший в историю медицины как анекдот, произошёл с гигиенистом Максом Петтенкофером (Max von Pettenkofer, 1818–1901) и «холерной запятой». До первой четверти XIX века считалось, что холера — экзотическое заболевание. Но в 1817 году в Индии неожиданно по невыясненным причинам вспыхнула эпидемия азиатской холеры, два года спустя эпидемии впервые в истории охватила Африку , куда она была занесена караванщиками, в то же время она проникла через Китай в европейскую часть России и начала своё торжественное шествие на Запад.

Возбудитель этой наводящий на людей ужас болезни — вибрион холеры, названный из-за своей формы «холерной запятой» — был открыт лишь в 1883 году Робертом Кохом (Heinrich Hermann Robert Koch, 1843–1910). В содержимом кишечников двенадцати больных и десяти умерших от холеры он нашёл общий для этого заболевания микроб и вырастил его культуру. Но Коху не удалось вызвать заболевания холерой путём инъекции этой культуры животным и доказать тем самым, что именно найденная бактерия вызывает болезнь здорового организма.

Доказать ошибочность предположений Коха взялся Макс Петтенкофер, полагавший, что не только микроб, но и особенности сезона и почвы или иные подобные обстоятельства определяют возникновение эпидемии. Исторический опыт Петтенкофера состоялся утром 7 октября 1892 года. Он заказал из Берлинского института здравоохранения культуру открытую Кохом микроба. Полагая, что соляная кислота желудочного сока повредит микробам и они не смогут быть возбудителями болезни, Петтенкофер высыпал на сто граммов воды грамм питьевой соды, влил туда кубический сантиметр свежего «супа из микробов» и выпил содержимое.

Три дня спустя Петтенкофер стал страдать от функционального нарушения кишечника. Произведённое им бактериологическое исследование фекалий показало большое число холерных вибрионов. Однако уже через несколько дней его здоровью ничего не угрожало — лекарства не понадобились.

Воодушевлённый героическим поступком Петтенкофера, опыт взялся повторить его ученик Рудольф Эммерих (Rudolf Emmerich). Количество холерной культуры было меньше, чем порция Петтенкофера, зато Эммерих усложнил свой опыт тем, что после приёма культуры снизил сопротивляемость организма , которая играла определённую роль в теории Петтенкофера о факторах заболевания холерой. Начавшийся у него катар кишок протекал в более тяжёлой, чем у Петтенкофера, форме, но и Эммериха холера не взяла.

Сегодня известно, что возбудители болезней не всегда обладают одинаковой вирулентностью, то есть способностью заражать организм. Кох предполагал, что сотрудники Берлинского института здравоохранения, догадываясь, что Петтенкофер намеревается провести опыт на себе, умышленно прислали старую, ослабленную культуру. Тем не менее Петтенкофер, абсолютно уверенный в своей правоте, подвергал себя серьёзному риску.

Однако есть в истории немало примеров, когда врачи теряли здоровье, а то и жизнь, чтобы доказать свои гипотезы. Особенно драматичным это было, когда гипотезы оказывались ложными. Так, в XVIII веке распространённым было мнение, что сифилис и гонорея — это одна и та же болезнь. Подтвердить это экспериментально взялся английский врач Джон Хантер (John Hunter, 1728–1793). Опыт прошёл на ура: исследователь заразил себя гноем, взятым у больного гонореей. По злой иронии судьбы, больной страдал также и сифилисом, так что Хантер, с радостью обнаружив у себя и симптомы сифилиса, нашёл подтверждение своей ошибочной гипотезе. Однако сифилис в те годы лечить не умели, и Хантеру оставалось лишь описывать, как протекает болезнь.

День велосипеда

Аутоэксперименты приходилось проводить не только ради того, чтобы выявить возбудителя или изучить, как протекает болезнь, но в целях тестирования новых медицинских препаратов .

Проводимое Альбертом Хофманом (Albert Hofmann, 1906–2008) исследование лизергиновой кислоты, центрального общего компонента алкалоидов спорыньи, привело в 1938 году к синтезу вещества ЛСД-25. Хофман планировал получить стимулятор кровообращения и дыхания, о его наркотических свойствах тогда и не догадывался. После серии испытаний руководство швейцарской фирмы «Sandoz» пришло к заключению о малоэффективности синтезированного препарата и свернуло работы.

Хофман, однако, решил вернуться к экспериментам с ЛСД через несколько лет.

В прошлую пятницу, 16 апреля 1943 года я был вынужден прекратить работу в лаборатории в середине дня и отправиться домой: неожиданно я почувствовал странную возбужденность, сопровождающуюся легким головокружением. Придя домой, я прилег и погрузился в необычное состояние, похожее на опьянение, которое, впрочем, не было неприятным и сопровождалось резким обострением моего воображения. Я лежал с закрытыми глазами (свет казался мне слишком ярким), все ещё испытывая головокружение и наблюдая непрерывный поток фантастических образов, удивительных в своей пластичности и яркости.

Так химик описывал в книге «ЛСД — мой трудный ребёнок» эффект от своего препарата, дозу которого он случайно получил через подушечки пальцев. Три дня спустя, 19 апреля, он сознательно принял 250 мкг ЛСД и отправился домой на велосипеде. Позднее он описал эту поездку под воздействием препарата в отчёте, а 19 апреля вошёл в историю как День велосипеда.

Продолжив свои опыты, Хофман установил, что ЛСД способно искажать визуальное и звуковое восприятие, вызывать галлюцинации. Пережитые им ощущения вызвали интерес у психологов, и в течение некоторого времени ЛСД активно использовали в психотерапии, однако когда стали очевидны отрицательные последствия его приёма, опыты были запрещены.

Бактерия для нобелевского лауреата

Казалось бы, у современных учёных для исследований есть лаборатории, оснащённые такими приборами, о которых их коллеги из прошлого и не мечтали. Это должно облегчить поиск возбудителей неизученныйх болезней и тестирование новых препаратов , однако некоторые врачи и сегодня упрямо продолжают ставить опыты на себе.

Австралийцы Барри Маршалл (Barry James Marshall) и Робин Уоррен (John Robin Warren) 20 лет собирали доказательства того, что гастрит и язвенную болезнь вызывают вовсе не стресс и неправильное питание , а известная бактерия хеликобактер пилори (Helicobacter pylori). К такому выводу они пришли, проанализировав биопсии свыше пятисот больных. Чтобы подтвердить теорию и убедить в своей правоте медицинское сообщество, Маршалл выпил из пробирки бактериальный бульон и вскоре заболел гастритом. Зафиксировав диагноз, учёный принял антибиотик и выздоровел, вычеркнув тем самым гастрит и язву из списка затяжных болезней. За свое открытие в 2005 году учёные получили Нобелевскую премию по физиологии.

Сегодня, прежде чем начинаются клинические испытания на человеке, новые препараты проходят несколько этапов исследований, которые могут растянуться на годы. Случается, что ради экономии времени врачи приступают к тестированию вещества на себе задолго да того, как оно получит официальное одобрение. Именно так произошло с ксеноном.

В 1990 году в кабинете Николая Бурова, который занимал тогда должность главного анестезиолога и реаниматолога Москвы , появились сотрудник Курчатовского института и сотрудник Министерства обороны со статьёй исследователей Роттердамского университета, которые провели несколько удачных экспериментов по использованию ксенона в качестве наркоза, и предложили испытать газ.

Однако ксенон не был официально разрешён к применению при наркозе, поэтому клинические испытания были невозможны. Первыми ксенон в смеси с кислородом попробовали лабораторные крысы. Но прибор оказался не герметичным, и находившийся рядом Николай Буров почувствовал действие газа. Следующий эксперимент анастезиолог ставил на себе — он наблюдал за реакцией своего организма и подробно фиксировал все стадии наркоза, и лишь почувствовав, что теряет сознание, снял маску и на удивление быстро пришёл в себя.

Когда на кафедральной конференции Буров рассказал о первых результатах эксперимента, к нему выстроилась целая очередь добровольцев-ординаторов. Отобрали двенадцать человек. За их состоянием наблюдали уже с помощью аппаратуры, фиксировавшей пульс, дыхание, насыщение крови кислородом, сердечный выброс, периферическое кровообращение, болевой порог и многие другие параметры. После серии клинических испытаний ксенон был разрешён в качестве наркоза, а российские учёные застолбили за собой новое направление в медицине.

История экспериментальной медицины полна примеров героизма врачей — одни проглатывали бактерии и вирусы, чтобы испытать их опасность или доказать их безвредность, другие принимали только что полученный химический препарат, не имея представления о его воздействии на организм, третьи пили яды, пытаясь найти им применение во благо человечества.

Причины, по которым исследователи решаются на подобные эксперименты, самые разные. Одними движут требования медицинской этики, запрещающие наносить вред человеку, другими — страх попасть под суд по обвинению в убийстве или же нанесении вреда. Были, вероятно, и такие «испытатели», которыми двигало тщеславие и самоуверенность. Но кто знает, как сложилась бы судьба человечества, не будь врачей, готовых покорно исполнить роль подопытного кролика в поисках ответов на бесконечные медицинские вопросы.