- Источник:
- автора
Поет в московском трактире соловей, входит купец «ндраву моему не препятствуй»: «Что стоит соловей?» — «Сто рублей». — «Зажарить и подать!» Зажарили и подали. «Отрежь на гривенник».
Ф. М. Достоевский. Подросток
Дурной спешит: сделал колено, отрубил, скорее другое и — смешался. Дурак дураком и остался. А хороший — нет! Рассудительно поет, правильно. Примется какое-нибудь колено чесать — не сойдет с него до истомы, проберет хоть кого… Одного я такого слыхал у мценского купца Ш… — вот был соловей! В Петербурге за тысячу двести рублей ассигнацией продан.
И. С. Тургенев
Стремление содержать диких птиц в своем жилище, по всей видимости, появилось у человека в глубокой древности. Попугаи и другие яркие птицы, живущие в хижинах индейцев Южной Америки — яркое тому подтверждение. Современный человек, если возникает потребность завести дома птичку, покупает выведенных в неволе попугайчиков или канареек . А совсем недавно — какие-то сорок лет назад — в домах обычно жили наши щеглы, чижи и снегири, которых ловили, приучали жить в клетке и продавали местные птицеловы. Содержание дома птиц родного края сближало людей с природой.
В прошлом веке ловля и содержание дома диких птиц захватывали многих мальчишек. Страсть к бескровной охоте за пернатыми возникала в детской душе, набирала силу, а потом понемногу слабела по мере взросления. Лишь немногие оставались страстными любителями на всю жизнь. Именно они-то и становились своеобразными хранителями русской культуры содержания птиц. А её очагами были и оставались птичьи рынки. Если в Москве это было явление отдельное — знаменитая «птичка» ( аналогов в России не имела, — то в областных (губернских) городах птичьими рынками служили укромные уголки центральных рынков. В советские времена это место — своеобразный клуб птицеловов — как правило украшалось табличкой «Торговля дикими птицами строго запрещена». На том же Калитниковском рынке эта табличка запомнилась мне с начала 70-х.
Мальчишеское птицеловство обычно начиналось с покупки или изготовления снастей (сетей-тайников, лучков, западней) и приобретения клеток. Птицы, как правило, содержались в осенне-зимний период, а ближе к лету выпускались. Осенью для начала «охоты» следовало раздобыть приманных птиц — иначе заманить под сеть или в западню щегла или снегиря было просто невозможно. Приманные птицы покупались на рынке у старых птицеловов, которые делали на этом свой «бизнес». Даже в одном старом мультфильме это было отражено — помните:
Птичий рынок, птичий рынок — хороши у нас дела.
Мы пришли на птичий рынок, чтоб купить себе щегла.
Получив желанную приманную птицу, мальчишка становился королем. На приманного снегиря (чижа, щегла, чечётку) он с большим или меньшим успехом ловил новых птиц и, если повезет, продавал свою добычу сверстникам. На вырученные деньги можно было прикупить другие виды — спектр клеточных птиц рядовых птицеловов очень невелик (чиж, щегол, снегирь, чечётка, клёст), и вскоре дома у счастливца уже жил полный набор пернатых. Что касается остальных птиц, то они птицеловов (мальчишек и взрослых) интересовали мало: если птичка на семечках, конопле и простой зерносмеси не живет — зачем такую ловить и содержать? В детстве я хорошо почувствовал свою уникальность (ненормальность) в глазах сверстников, когда поймал и стал успешно содержать дома насекомоядную зарянку. Скитания по лесам, полям и перелескам в поисках подходящего места для ловли, незаметное постижение тонкостей поведения и голосов птиц рождали любовь не только к пернатым, но и к родным березкам и рябинкам, ко всему тому, что является для человека Родиной.
Птицы в неволе
Расцвет русской культуры птицеловства пришелся на XIX — начало XX века. Вот как описывает современник торговлю птицами в Москве, в Охотном ряду, в те времена:
Далее тянется длинный ряд саней с птицами певчими. На каждых санях торчит по дереву, на каждом отростке дерева висит по нескольку клеток, и в каждой клетке сидит по нескольку птичек. Известно, в неволе что за песни, и чиликают себе бедняжки, попрыгивая с жердочки на жердочку да вспоминая — кто вольную волю, кто милую подругу. А если бы запели они все — что ваша итальянская опера! Колокольчиком зальется овсянка, сорок колен начнет выводить остроглазая синичка, бойко защебечет шалун чижик, десять ладов перепробует сметливый скворушка, словно дверь заскрипит малиновый щур, молодецким посвистом свистнет подорожник, искусно передразнит барана болотный барашек, лучше турецкого барабана задолбит дятел, бубенчиками и мелкой дробью рассыплется красавица-канарейка, защелкает, засвистит, зальется и всех заглушит своей сладкой песенкой душа-соловушко […] Даже молчаливый снегирь, которому бог не дал добропорядочного голоса, и он не ударил бы себя в грязь лицом перед почтеннейшими зрителями: фокусы бы разные стал показывать, потому что, несмотря на свою степенную наружность и красный мундир, он большой шуткарь. А то нет: чирк-чирк-чирк, тью-тью-тью только и есть .
(Журнал «Москвитянин» за 1849 год. Номер 5–6 в отделе «Московская летопись». Цит. по: . Москва 40-х годов. Очерки и повести о Москве XIX века. М.: Изд-во «Московский рабочий», 1959.)
В этом описании восхищает обилие видов птиц, которых покупали и содержали рядовые обыватели. Того же насекомоядного соловья содержать очень непросто. Он зерносмесь из коробки (как сейчас для попугайчиков и канареек продают) есть не станет — ему подавай личинок мучных хрущей, сушеных тараканов, муравьиное яйцо, смесь соловьиную (морковь, прокрученная вареная телятина, сухари), творожок, варёное яйцо и много ещё чего. Да и клетка для него нужна не простая, а с мягким верхом — вдруг королю песни вздумается в теплые края полететь — чтобы не разбился. Кстати, все перелётные птицы осенью и весной не спят ночами — летят на юг, как и вольные собратья. Так что если любитель неопытный, света питомцу не оставит, и если клетка как для канарейки будет (с металлическим прутьями наверху, да ещё куполом) — разобьется в кровь, и песню от такой измученной птицы никто не услышит.
Как ни удивительно, раньше всё, что нужно было для содержания «трудных» птиц, продавалось в Москве в Охотном ряду и в Китай-городе в изобилии — и сушеные тараканы, и мучные черви, и муравьиные яйца (куколки муравьев)… Существовала русская культура содержания птиц. В трактиры приходили не только поесть и выпить, а и соловья послушать, которого там содержали для услаждения публики. Часто пернатый певец был «лицом» заведения, служил главным зазывалой…
В Москве в то время особенно сильно шумели две птицы… Оба эти соловья именно поражали охотников своими необычайно хорошими песнями. Губовая (птица, обученная человеком) кричала курскими песнями и между прочим желной 40 слов. Она висела в трактире Седова у Калужских ворот (где ныне трактир Бакастова). Охотникам, желавшим подвешивать к ней молодых, было назначено 5 рублей в час или 25 — в неделю .
В свою очередь курская „каменовская птица“, как она называлась, удивляла своими дробями и привлекала к себе весь тогдашний охотничий мир; со всех концов Москвы, как будто на храмовой праздник, шли и ехали охотники послушать эту чудную птицу. Большая зала трактира, где она висела (у Малого Каменного моста, трактир Выгодчикова) день и ночь была набита народом. Тихо, не произнося громко слова, сидели охотники за чайными столиками по двое, по трое, и с замиранием сердца ожидали того часа, когда запоет знаменитая птица. И лишь только клетка начинала слегка колыхаться, то есть птица начинала беспокойно бегать по жердочкам, „злиться“, перед тем как запеть, — взоры всех слушателей обращались на клетку. И при первом звуке, когда птица произносила прием и за ним песню, — каждый охотник как бы застывал на месте, весь обращался в слух… Невыразимо чудные песни оглашали всю залу… Охотники млели и тряслись от восторга…
(Шамов И. К . Наши певчие птицы. М., 1876.)
Цена курских соловьев доходила до двух тысяч рублей. Про таких птиц ценители говорили: «Круглая птица — на аршин поет».
В трактирах, где были хорошие соловьи, иногда можно было увидеть посетителей в широких шляпах, пьющих подолгу чай или пиво. Если бы раскрылась цель их долгого сидения, их ждали бы большие неприятности. В шляпах сидели молодые соловьи, бесплатно бравшие таким образом «музыкальные уроки».
Воздействие песни соловья на человека того времени описано в рассказе И. С. Тургенева «Соловьи», где великий писатель сохраняет колоритную речь рассказчика:
Начинают они обыкновенно с пленкания… так жалобно, нежно: плень… плень… не громко — а по всей комнате слышно. Так звенит приятно, как стеклышко, душу всю переворачивает. Как долго не слышу — всякий раз тронет, по животику так и пробежит, волосики на голове трогаются. Сейчас слезы — вот они. Выйдешь, поплачешь, постоишь.
Невольно задумаешься, насколько тугоухи и бесчувственны большинство наших современников, которые, даже выезжая на природу, глушат звуки леса «попсой» из автомобильной магнитолы.
Конечно, знатоки содержали не только соловьев. До сих пор среди любителей известны «русские» и «немецкие» клетки для жаворонков — в русской спицы были деревянные, а в немецкой — металлические. Птицеловство в Европе (особенно в Германии ) было ещё более распространено. Знание этого вдохновило страстного любителя птиц — на написание всем известного стихотворения «Птицелов», положенного на музыку :
Трудно дело птицелова:
Заучи повадки птичьи,
Помни время перелетов,
Разным посвистом свисти.
Но, шатаясь по дорогам,
Под заборами ночуя,
Дидель весел, Дидель может
Песни петь и птиц ловить.
Одним из самых распространенных пернатых жильцов простого люда был чиж. Недаром даже в популярную песенку попал. Эта маленькая, яркая (по окраске дорогому кенару не уступит) и удивительно неприхотливая птица подолгу могла жить на одних семечках и конопле и радовать своих хозяев незатейливыми песенками. При этом окраска оперения с годами не только не тускнела на однообразном корме (как бывает с большинством птиц), но даже становилась ярче.
После революции птицеловство стало считаться занятием, недостойным советского человека (и впрямь среди моих знакомых мальчишек-птицеловов отличники и пионеры-активисты как-то не водились). Появились на рынках уже упомянутые таблички о запрете торговли дикими птицами. Сначала гонения были вялыми — в пору моего детства (в начале 70-х годов) купить на рынке щегла, чижа, снегиря за полтора рубля или чечётку за пятьдесят копеек было легко и просто — лишь бы родители смилостивились и дали денежку. Потом гонения усилились — рьяные студенты биофаков университетов из разгоняли и штрафовали птицеловов-торговцев. Помню, с какой тоской разглядывал я победные отчеты с фотографиями о поимке на месте «преступления» очередного птицелова, вывешиваемые в вестибюле — когда сам стал студентом. Птичьи рынки опустели…
Результат такой политики не замедлил сказаться. Мальчишеское птицеловство исчезло как таковое — ещё задолго до широкого распространения компьютеров. А отдельные маститые любители (содержащие соловьев, варакушек и других трудных птиц), которые ещё есть в Москве и в других городах России, стали своеобразной угасающей культурой в себе. В свое время, когда я молодым специалистом приехал работать в Комсомольск-на-Амуре , судьба свела меня с местным любителем диких птиц Глебом Николаевичем Кривобоковым. Птиц он любил самозабвенно. В его небольшой квартире прекрасно жилось различным дальневосточным пернатым — сизым и белогорлым дроздам, соловьям-красношейкам, дубровникам и многим другим. Время от времени он отправлялся на самолете в Москву со своими питомцами, где обменивал дальневосточных экзотов на обыкновенных соловьев или уж совсем банальных щеглов. Москвичи в шутку назвали его «папуасом» — уж больно выгодный для столичных жителей это был обмен. Теперь не стало Глеба Николаевича и не осталось в 300-тысячном дальневосточном городе ни одного любителя диких птиц…
А вредная ли это страсть?
Что выиграло наше общество от утраты культуры птицеловства? Ничего. Почему-то ружейную охоту — прямое убийство пернатых — никто из власть имущих не предлагал запретить (сами грешным делом всегда любили пострелять). А вот ловить и «мучить» мелких птиц — это плохо… Как я уже отмечал, добычей мальчишек и взрослых птицеловов-торговцев были зерноядные птицы, которые никогда не были малочисленными. Птицы брались домой на зиму — тяжелое для всех пернатых время, когда погибает значительная их часть. Зерноядные птицы, благодаря летним выпускам на свободу, стали только чаще гнездиться в городских пригородах, а главным фактором, ограничивающим их распространение, были и остаются многочисленные кошки. Другое дело, что птицеловы-торговцы нередко обращались с пойманными птицами варварски — нажива плохо совмещается с любовью к природе. Но это всё можно было регламентировать. Да и в настоящее время контрабанда различных пернатых (в том числе и редких) за рубеж существует во многих странах — бизнес на диких животных остается очень прибыльным.
Наверное, иной читатель скажет: «К чему призывает автор? Хочется ребенку птицу — купите ему канарейку или волнистого попугайчика, и дело с концом!». Увы, канарейки благодаря усилиям селекционеров давно утратили признаки своего вида — скромного вьюрка с Канарских островов , волнистые попугайчики — во многом тоже. Да и разве может ребенок с такими питомцами почувствовать связь с родной землей, с грустным северным небом, с рябиной под окном! Вырастают на русской земле «цифровые» дети, разговаривают на «руглийском» языке, попадая на природу, ведут себя как настоящие городские дикари, и всё равно им где жить — в Тюмени , в Москве или в Монреале.
В Германии, которая, можно сказать, была страной птицеловов, теперь ловля диких птиц запрещена или очень жестко регламентирована. Возможно, в перенаселенной Европе это оправданно. Но каждый желающий может там завести любую «дикую» птицу, поскольку их разводят в неволе. Таким стал результат развития немецкой культуры содержания птиц. Тех же розовых урагусов — обычных птиц Сибири — одно время немецкие любители активно вывозили из России, и сейчас ввели в культуру. Наши любители иногда вздыхают об этом уровне содержания птиц. Но нельзя забывать, что рожденный в неволе соловей или певчий дрозд не знает песен своих пращуров. Его надо учить, странствуя по речным поймам и таёжным дебрям, чтобы питомец смог научиться мастерству у диких «учителей». Так что едва ли нужно в малонаселенной России запрещать лов чижей и снегирей и разводить их в неволе — изъятие из природы небольшого количества особей этих многочисленных видов (как это было в минувших веках) никак не отразилось бы на популяциях. Только нет теперь мальчишек-птицеловов, и не волнуют детские сердца тихие разговоры чечёток и чижей на березках, пересвисты снегирей, флейты щуров…
