Триумф
(Украинский физико-технический институт, УФТИ) в октябре этого год прошло практически незаметно. Решение о создании института по образу и подобию Физико-технического института (ГФТИ) принял Совнарком УССР 30 октября 1928 года.
Как ясно из самого названия, инициатором всей затеи выступил лично академик (1880–1960), вице-президент Академии наук СССР и директор ЛФТИ. Его аргументы были простые: индустриализация требует научного обеспечения, поэтому науку надо выводить за пределы столиц (Ленинграда и Москвы ) и «нести» её в провинции. Столица советской Украины , а по тем временам это был Харьков, — на этом пути первый пункт. Реализация этого плана позволила Иоффе уже в 1932 году стать директором Комбината физико-технических институтов.
В Харькове уже было немало крупных промышленных предприятий, в кооперации с которыми надлежало развиваться науке; а кроме того, открытие физического научно-исследовательского института именно тут имело и политический подтекст. В пику битым Красной Армией «самостийникам» всевозможных политических модификаций, ставящих в основу своего национального сознания культуру прошлого с её традициями, советская Украина закладывала новую культуру, опирающуюся не на шаровары, песни и оселедцы, а на передовые достижения человеческого интеллекта, на современные технологии, устремлённые не в прошлое, а в будущее.
Организация института и все материальные составляющие этого процесса, были внесены в план первой пятилетки. Руководителем оргбюро вновь создаваемого института был назначен ленинградский физтеховец (1894–1981). Работы шли быстро, государство не жалело для института ни сил, ни денег. Обреимов получил возможность беспрепятственно путешествовать по всей Европе , закупая и заказывая новейшее оборудование для лабораторий института. Через девять месяцев после начала всех организационных и строительных мероприятий институт начал работу. Для работы в УФТИ из Ленинграда в Харьков, с торжественными проводами на вокзале отправилась большая группа физиков, бывших сотрудников ЛФТИ, всего около двадцати человек. Благодаря им УФТИ почти моментально стал в крупнейшим научным центром СССР, признанным во всем мире.
Однако подлинную славу УФТИ принес (1908–1968), приехавший сюда после полуторагодовой зарубежной стажировки и возглавивший теоротдел. Впрочем, и экспериментаторы старались не отставать. Так, впервые в СССР и вторыми в мире уфтинцы 10 октября 1932 года расщепили атомное ядро . Некоторое количество важных открытий было сделано в области физики низких температур и криогенной техники.
Не приходится сомневаться, что научная жизнь в УФТИ была бы столь бурной и наладилась бы так быстро, если бы проходила как в более поздние времена — за «железным занавесом» . Самый светлый и плодотворный период истории института проходил в период его открытости для самого разнообразного сотрудничества. Быстро сложившуюся здесь международную научную кооперацию можно разделить на несколько «уровней».
Во-первых, тут появилось довольно много иностранных сотрудников, коммунисты по своим политическим убеждениям, приехавших в СССР строить новое общество. Часть из них были британскими поданными, остальные — члены коммунистических партий Германии и Австрии . Во-вторых, несколько иностранные учёных приехали сюда работать по контракту. Политические убеждения в этом случае были не важны, просто уже началась Великая депрессия, и условия, предлагавшиеся в СССР, вполне удовлетворяли претендентов. Среди них наиболее заметны были Пол Дирак (, 1902–1984), нобелевский лауреат 1933 года, Пауль Эренфест (, 1880–1933) и американский физик (Boris Podolsky, 1896–1966).
В-третьих, в УФТИ довольно часто проходили международные конференции и семинары, на которых побывали многие крупнейшие физики-теоретики. К самым именитым среди них можно отнести Нильса Бора (, 1885–1962), проведшего в Харьков три недели в 1934 году. Все это международное сообщество группировалось вокруг издававшегося с 1932 года на базе УФТИ первого советского физического журнала «Physikalische Zeitschrift der Sowjet Union».
Конец этому «празднику и пиру физической мысли» настал очень быстро. И совсем неудивительно, что мрачный и суровый период в истории института, последовавший за светлым и радостным, так же оказался связанным с именем Ландау.
Пролог к трагедии
С момента своего создания административно УФТИ подчинялся не академии наук, а Наркомату тяжёлой промышленности (НКТП). Поэтому при смене руководства никакого одобрения со стороны академии не требовалось, и летом 1933 года началась перетасовка кадров. Сначала приказом наркома на посту директора беспартийного академика Обреимова сменил член ВКП (б), талантливый физик (1903–1972), а 1 декабря 1934 года на смену Лейпунскому пришел никому не известный Семен Абрамович Давидович, не имевший ни научных заслуг, ни научного авторитета. Именно с этого момента стали стремительно развиваться события, приведшие к трагическому финалу.
Смысл назначения Давидовича стал понятен уже к весне. В марте 1935 года из наркомата прибыло задание на ряд технических разработок военного значения. Ответственность за их исполнение возлагалось на Давидовича. Это означало, что в перспективе институт из свободного сообщества творящих учёных должен превратиться в закрытый режимный «ящик» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это, в первую очередь, — сворачивание всех международных контактов, увольнение всех иностранцев, ограничения на проведение в УФТИ международных конференций, на зарубежные публикации и командировки, жёсткий внутренний режим. Между сотрудниками института и новым руководством начался конфликт.
«Движение сопротивления» возглавили руководитель теоротдела Ландау и начальник опытной станции глубокого охлаждения Александр Вайсберг (, 1901–1964). Самой безобидной формой протеста против нововведений использовалось прикрепление (при пересечении проходной) недавно полученных пропусков (институт уже стал режимным объектом) к поводку собаки или на неподходящие части тела, расположенные ниже спины. Из более серьёзных мер — жалобы в НКТП Николаю Ивановичу Бухарину (1888–1938) и Георгию Леонидовичу Пятакову (1890–1937), письма в газету «Известия» и стенгазету УФТИ.
Ученые ни за что не хотели поступаться свободой творчества, отказаться от беспрепятственных контактов со своими коллегами. Однако и их противники далеко не всегда были карьеристами и приспособленцами. У них была своя система ценностей, отличная от системы ценностей первой группы. Для них данный конфликт олицетворял собой дилемму между личной свободой и безопасностью государства и общества, в решении которой они выбирали второе. Именно таков был выбор одного из близких Ландау теоретиков — Лазаря Моисеевича Пятигорского (1909–1993).
Оснований у Пятигорского было достаточно. Слова о классовой борьбе не были для него просто словами. Во время гражданской войны, в 1919 году на его глазах восставшие григорьевцы расстреляли мать и отца, а самого его ранили, в результате чего он потерял правую руку. Потом, в 1933 году как активный комсомольский работник он был направлен в деревню, где получил ранение кулацкой пулей, которую он всю жизнь носил в себе. После окончания Харьковского университета он стал заведовать кафедрой теоретической физики и, познакомившись с Ландау, быстро с ним подружился. Пятым сдал ему знаменитый теоретический минимум и стал его аспирантом. В соавторстве с Пятигорским был написан первый том знаменитого курса теоретической физики, известный теперь как курс Ландау–Лившица.
В 1935 году Пятигорский написал донос в НКВД. Корень зла он увидел в незадолго до этого переведшемся в Харьков из уральского физтеха Моисее Кореце, который учился у Ландау в аспирантуре. Затеяв мятеж, Корец, по мнению Пятигорского, создал совершенно нерабочую атмосферу и срывает выполнение важных для безопасности государства оборонных тем. Для возвращения работы в нормальное русло требовалось вмешательство соответствующих органов и арест зачинщика.
Письмо возымело действие: к зиме Кореца арестовали по обвинению в проведении дезорганизаторской работы среди сотрудников института по срыву выполнения заданий оборонного значения. В конце февраля следующего 1936 года ему дали срок в один год и шесть месяцев без поражения в правах. Но ещё до ареста Кореца Ландау, Вайсберг и несколько их сторонников отправили письмо в ЦК ВКП (б) с просьбой отозвать Давидовича и вновь вернуть руководство Лейпунскому. И это письмо тоже возымело своё действие: в самый разгар кризиса Лейпунский приказом наркомата вновь стал директором. Окрыленный успехом, Ландау уже без соавторов решил написать ещё одно письмо — на этот раз наркому внутренних дел УССР, — в котором утверждает невиновность Кореца и требует его освобождения. Как ни удивительно, и это письмо возымело действие! В конце июля 1936 года Кореца были сняты все обвинения, и его дело было закрыто за отсутствием состава преступления. Казалось бы, конфликт был исчерпан. Но не тут-то было! За 1936 годом наступал 1937-й.
Дело УФТИ
События, которые произошли в УФТИ в 1937–38 годах, принято называть «Делом УФТИ», хотя строго юридически это было несколько уголовных дел, тянувшихся, как цепочка одно за другим. Основное обвинение, выдвинутое всем арестованным, — участие в деятельности антисоветской контрреволюционной группы, возглавляемой руководителям 1-й криогенной лаборатории (1901–1945) и руководителем теоретического отдела Ландау.
Согласно обвинительному заключению эта группа была создана ещё в ЛФТИ, и результатами её деятельности как раз и оказалось то значительное сопротивление, которое было оказано военным заказам. И хотя абсурдность подобных обвинений была очевидна уже тогда, тем не менее обвинение базировалось на реальных фактах событий 1935 года, «бунта» научного актива УФТИ против военной тематики. В результате этот «бунт» очень дорого обошелся самим «бунтарям» и советской науке в целом: сам Шубников, а вместе с руководитель лаборатории атомного ядра Л. В. Розенкевич и руководитель рентгеновского отдела В. С. Горский в августе—сентябре 1937 года были арестованы и в октябре 1937-го — расстреляны.
Практически немедленно пошла и «вторая волна», унесшая двух первых директоров УФТИ Обреимова и Лейпунского. Ландау в этот момент в Харькове уже не было, он уехал в Москву, приняв предложение Петра Леонидовича Капицы (1894–1984) возглавить теоротдел Института физических проблем. Однако это не спасло его от ареста в 1938-м. Ещё одна волна прошлась по иностранцам. Относительно легко отделались те, у кого было британское гражданство — в частности, руководитель второй криогенной лаборатории М. Руэманн. Он и его коллеги просто были высланы из СССР без ареста и заведения уголовных дел. Гораздо тяжелее пришлось работавшим в УФТИ немецким коммунистам. В частности, был арестован Вайсберг в том же 1937 году, а в 1939-м его передали нацистскому режиму. Аналогичная судьба постигла и Хоутерманса, который был передан нацистам в 1940-м. По счастью, оба они остались живы, дождавшись падения режима в концлагере.
В определённой мере повезло и «фигурантам второй волны арестов»: Обреимов был освобождён и реабилитирован за отсутствием состава преступления в мае 1941 года, а в отношении Лейпунского уголовное дело, так и не доведённое до приговора было прекращено ещё в 1939 году.
Остался в живых и Ландау, хотя против него были выдвинуты наиболее серьезные обвинения. По приезде в Москву он подписал , обвиняющая советское руководство в измене делу освобождения трудящихся. Степень серьёзности обвинений была столь же очевидна, как и факт наличия антиправительственной деятельности (собственно листовки). За Ландау вступились Капица и Бор, однако в какой мере это сыграло роль в его освобождении до сих пор до конца неясно. Сам Ландау всю оставшуюся жизнь чтил Капицу, как человека, который «перевел его из отрицательного состояния в положительное». Однако и за Вайсберга заступался Эйнштейн , написавший письмо Сталину , только это ему совсем не помогло. В 1939 году больной, изможденный и признанный виновным Ландау был отпущен на поруки.
Пир без победителей
Весьма характерно, что в разгоревшемся в УФТИ конфликте пострадали все стороны. Директор-ликвидатор Давидович, призванный превратить институт в «ящик», был арестован и расстрелян в том же 1937-м. Не пострадали в тот раз только те, кто умел тихонечко отсидеться в сторонке, никуда не высовываясь. Пострадал и Пятигорский — правда, не от государства, а от своих коллег-физиков и от Ландау лично. Его выступление стоило ему и репутации и научной карьеры.
Так закончилась героическая и трагическая история УФТИ. В 1938 году институт был переименован в Харьковский физико-технический институт, существующий под этим именем много десятилетий. Именно в таком качестве он стал известен не как крупный международный научный центр, а как закрытый ящик, занимающийся какой-то очень важной и поэтому очень секретной военной тематикой. В частности, 1946 году именно в нём, в рамках атомного проекта СССР была организована лаборатория № 1 (лабораторией № 2 в Москве заведовал сам ).
Возвращаясь же в прошлое и задаваясь вопросом о причине трагедии института можно сказать, что эта трагедия всего нашего общества, всей нашей страны. С середины 30-х годов страна реального социализма столкнулась с противоречием, которое через полстолетия и привело его к краху. Принципы свободного творчества, созидания и открытости, начертанные на знаменах коммунизма, оказалось не так-то просто реализовать. По истечении первых пятнадцати лет истории страны её руководство пришло к выводу о необходимости жёсткого контроля, жёсткой общественной иерархии и, выражаясь современным языком, «построения административной вертикали».
«Закручивание гаек», начавшееся в середине 30-х годов и не прекращавшееся на протяжении всей советской истории, обосновывалось наличием внешней военной угрозы. Как известно, такая угроза и в самом деле существовала. Все же особо трагичные события второй половины 30-х годов можно рассматривать как своеобразную «кессонную болезнь», когда общество слишком резко и стремительно перешло из состояния свободы к состоянию «осаждённой крепости».
- Источник:
- из архива Peter Kuran /
Однако со временем последнее стало нормой, и все физики, с которых ещё до войны были сняты обвинения в этом деле, впоследствии занимались оборонной тематикой, получая за неё звания, государственные награды и премии. Без всякой строптивости, оставляя её для безобидных чудачеств, занимался ею и сам Лев Давыдович, который в том числе и за участие в советской ядерной программе был неоднократно награждаем орденами и премиями. Вот только настоящих теоретических прорывов со временем становилось все меньше.
