Болъшинство ученых убеждено, что только строго научные исследования позволят нам до конца выяснить загадку существования живого. Эта разновидность веры достойна удивления столь же, сколь и мнение огромного числа дилетантов, полагающих, будто эту загадку можно разгадать, лишь проникнув в иное, трансцендентальное пространство.
Однако и наука, хоть ученые не признаются в этом, уже во многих точках добралась до границы, из-за которой явно проглядывает действительность ненаучная. Я попытаюсь показать это на примерах.
Кто обучает пауков?
Инстинктивное поведение животных, до сих пор не объясненное биологами, — ключ (возможно, не единственный) к тому нематериальному пространству, в котором берут начало все явления природы. Мы убедимся в этом, проследив за пауками и птицами, связанными одинаковой страстью к ткачеству.
Птица ткач — африканская разновидность зяблика; от Восточного Конго до южноафриканских саванн встречаются поселения этих пернатых. Словно экзотические плоды, висят на деревьях десятки шарообразных гнезд, сплетенных из травы и других гибких волокон. Гнездо, занятое парой взрослых птиц и несколькими подрастающими птенцами, уже имеет приличный вес. К тому же оно набухает от дождей и раскачивается ветрами. Чтобы постройка в конце концов не рухнула, ткачи дополнительно прикрепляют ее к ветке крепким волосом животных, чаще всего взятым из хвоста зебры или антилопы гну. При этом птица клювом завязывает волос особым, всегда одинаковым, узлом.
Известный любитель-природовед Эжен Марэ, живший в начале века в тогдашнем Трансваале и обладавший невероятным даром мгновенной наблюдательности, заметил, что юные пары ткачей, строя новые гнезда, не берут пример со своих старших товарищей по колонии. Тогда он задал себе вопрос: кто и как их обучает? Ведь при строительстве гнезд птицы всегда придерживаются одного и того же плана.
Начал месье Эжен с того, что исключил фактор обучения. Для этого он вынул из гнезда несколько яичек ткачей и подложил их на высиживание канарейкам, жившим в его просторном бунгало. Когда юные ткачики проклюнулись и выросли, он не выпустил их на свободу, а перенес из канареечных клеток в «персональные», где они соединились в пары и, не имея доступа к каким-либо материалам, пригодным для плетения гнезда, снесли яйца прямо на пол клетки. Яйца у них снова отобрали и опять передали на высиживание канарейкам, и так далее. Таким образом четыре поколения ткачей были лишены не только контакта со старшим поколением и природной средой, но даже вскормлены искусственной пищей.
Марэ решил, что если четвертое поколение ткачей ухитрится построить такие же гнезда, как и неведомые им пращуры, это будет доказательством того, что таковые способности обретены иным путем, нежели наблюдение, пример и обучение.
Он подбросил в клетки горсточки травы, тонкие веточки, волокна и увидел, что ткачи тут же взялись за работу. Вскоре птицы сплели висячие гнезда, ничем не отличающиеся от гнезд, построенных в буше их вольными предками. При этом они не хуже пра-пра-прадедов знали, зачем нужен оказавшийся в клетке конский волос. Они отнюдь не вплели его в стенку гнезда! Оставленный на потом, он был использован для прикрепления постройки к верхнему пруту клетки и завязан «фирменным» узлом!
Из своего эксперимента Марэ сделал вывод, что умение строить гнезда должно быть наследственным. В те времена идея генов только зарождалась, а относительно механизма наследственности практически ничего не было известно. Ясно было одно: наследуемая информация должна пройти через фильтр яйца. В опыте Марэ это произошло трижды. Что же является носителем информации в яйцеклетке или сперматозоиде?
Сегодня мы точно знаем, что единственный носитель информации, передаваемой новому поколению, — нить ДНК с зашифрованной генной записью.
Однако попытка представить себе механизм записи-зашифровки формы гнезда, а затем прочтения шифра и замены его на движение клюва птицы наталкивается на такие трудности биологического и информационного характера, что они делают такой способ передачи невозможным.
Работа автоматического станка с числовым управлением, вырезающего совершенно одинаковые металлические профили всегда одним и тем же способом, — вершина простоты по сравнению с задачей, стоящей перед ткачем. Всякий раз иные — и дерево, и ветка, и материал для строительства гнезда; работа то и дело прерывается; многочисленные повреждения исправляются на ходу...
Не вдаваясь в дальнейшие детали, скажу: передачу инструкции построения гнезда генетическим путем приходится полностью исключить.
Что же остается? Что управляет молодой птицей, дабы она могла вести себя в точности так же, как это делали поколения ее предшественниц? Биолог скажет — инстинкт. Хорошо, пусть инстинкт. Но кто знает, что скрывается под этим словом?
И тут мы вступаем в «ненаучное» пространство, не поддающееся исследованию физико-химическими методами. Нам наверняка не удастся объяснить, что такое инстинкт, до тех пор, пока мы не примем гипотезы существования субтильных (тонких, идеальных) образцов форм и поведения, всюду присутствующих в пространстве и вступающих в своеобразный резонанс с живыми существами.
К точно таким же выводам ведет и анализ поведения пауков, ткущих свои сети. У большинства видов молодые паучки, покинув яйцо, больше не сталкиваются с родителями. Вообще не знают их. Более того, по мере сил избегают контактов со взрослыми пауками, чтобы не окончить свою младую жизнь в их желудках. Они вырастают в одиночестве, не пользуясь ничьим примером, и все же, достигнув определенного возраста, принимаются за ткачество, прекрасно зная, как это делать, хотя, возможно, до того вообще ни разу в жизни не видели паутины. Они, не колеблясь, изготовляют сети в соответствии с извечными образцами, причем сразу в окончательном виде. Вдобавок, в отличие от птиц, они не могут охватить свое произведение взглядом по той простой причине, что работают в плоскости сети!
Приступая к работе, паук прикрепляет нитку к стволу дерева. Выделяя нить паутины расположенными в брюшке железками, он переходит на соседнее дерево, на ту же высоту, после чего, подтягивая к себе, натягивает эту нить, более толстую, нежели другие, так как к ней будет подвешиваться вся паутина. Теперь с обоих ее концов он опускает нити, достигающие земли, затем соединяет их на определенной высоте так, чтобы они образовали букву «Y». Точка, в которой сходятся три плеча, будет центром паутины. Следующее действие — выведение радиусов. Они расходятся из центра под одинаковыми углами. Радиусы-лучи соединяются спиралью. Паук перемещается от центра по часовой стрелке и кратчайшим путем переходит от луча к лучу. Получающаяся логарифмическая спираль пересекает лучи всегда под постоянным углом.
Сети различных видов пауков ткутся по особым, характерным для данного вида планам. Очередность действий точно определена. Чтобы возвести конструкцию, необходимо проделать ряд измерений: углов, расстояний, натяжения нитей, их изменяющейся толщины. Исследователи в один голос утверждают, что спиральную структуру сети можно объяснить исключительно внутренними причинами, ибо в окружающем пространстве не обнаружено ничего, что могло бы заставить паука располагать радиальные и спиральные нити именно так, как он это делает.
Это означает, что у пауков как бы существует некоторое представление целого, образ сети и план строительства, расписанный на последовательные этапы. А также действует какой-то фактор, который контролирует ход работы: что уже сделано и что еще предстоит сделать. Такого «пакета» информации не может передать яйцо. Мы уже показали на примере зябликов-ткачей, что гены птицы не в состоянии передавать такого рода запись из поколения в поколение.
Трудности исчезают, если признать, что пауком руководит «резонирующий» с его нервной системой нематериальный образец, общий для всего вида. Характерным указанием на это может служить опыт, проделанный энтомологом П.Н. Уиттом, который изучал влияние ядов и нейротропных веществ на поведение пауков, строящих сети. Оказалось, что под действием этих веществ паук строил сеть абсолютно правильную, почти идеальную.
Уитт сделал вывод, что в конструкции сети есть основной элемент, который свойственен инстинктивному поведению, но подвергается искажениям либо под воздействием внешних факторов, либо из-за несовершенства самого организма паука.
Ну конечно же! Основной элемент и есть наш гипотетический субтильный образец. А нейротропное вещество облегчает пауку более глубокое слияние с ним, более полный резонанс.
Увы, большинство биологов все еще не теряет надежду на то, что модель паутины отыщется в яйце!
Амебы строят башню
Амебы — это одноклеточные существа, едва различимые невооруженным глазом; самые большие из них не превышают 0,6 миллиметра в диаметре. Эти капельки цитоплазмы, заключенной в клеточную пленку, перемещаются, медленно ползая по дну водоемов и влажной лесной почве. Поглощают бактерии и каждые 3-4 часа делятся. Такова жизнь вида Dictyostelium discodeum. Невозможно даже представить, что амеба в состоянии совершить нечто большее. И вообще что-либо из того, что человеку удалось лишь после миллиардов лет медленного развития многоклеточного организма и четырех миллионов лет столь же упорного создания мозга homo sapiens! Тем не менее, это так.
Если на каком-то участке возникает нехватка пищи, голодающие амебы, до того свободно разбросанные по всей его площади, начинают выделять химически сигнал, который доходит до остальных особей и заставляет их собираться в центральной точке. Спустя некоторое время сорок-шестьдесят тысяч одноклеточных создают общее тело, именуемое грексом. Подобно голой улитке, уже как единый организм, этот грекс продолжает перемещаться со скоростью один миллиметр в час.
И тут-то начинаются вещи невероятные. Отдельные амебы «запоминают» очередность своего прибытия на сборный пункт, хотя у них нет органов памяти. Те, что первыми оказались в «голове», и ведут общество, «знают» о своей роли проводников. Если их переместить в хвост, они за короткое время вновь возвращаются во главу колонны.
Ежели переход грекса в поисках питательных бактерий не дает результатов, амебы изменяют поведение. Явно не обладая ни зрением, ни речью, ни способностью мыслить, сознавать собственное существование и положение в пространстве, они, тем не менее, начинают вести себя так, словно все это у них есть.
Ради достижения столь далекой и абстрактной цели, как выживание хотя бы одной особи, простейшие приступают к созданию непростой инженерной конструкции в виде шаровой капсулы на высокой башне. Такая конструкция, в принципе, природе известна: нечто похожее представляет собою, например, головка зрелого мака на длинном стебле.
Строительство требует от амеб четкого разграничения задач и специализации клеток. Однако не видно, чтобы кто-нибудь отдавал им распоряжения. Те амебы, которые последними прибыли на место сбора, образуют из своих тел дискообразное основание. Из его середины вырастает стебель, создаваемый теми, что прибыли первыми. По ним взбираются следующие в очереди, и именно они формируют из себя шарообразную капсулу.
Часть амеб размещается в получившейся камере наподобие пассажиров в необычном экипаже. Здесь они преображаются, превращаясь в споры. Сжимаются, обезвоживаются, окружают себя плотной кожурой, затормаживают метаболизм и наконец становятся семенами, вроде маковых зернышек.
Амебы, образовавшие конструкцию, сами обрекли себя на вымирание. Лишенные пищи, они вскоре погибнут. Спустя некоторое время капсула распадется, споры рассыплятся, и, если поможет ветер, у них появится шанс попасть на влажную почву. Тогда они оживут, снова станут амебами, начнут питаться и делиться. Популяция восстановится.
А теперь, чтобы лучше понять, в чем суть того, что совершили амебы, взглянем на них с нашей, человеческой, колокольни. Представим себе, что в некой далекой стране, в день рождения Обожаемого Вождя, десять тысяч его верноподданных бегают по стадиону, держа в руках разноцветные шапочки. Неожиданно они останавливаются, напяливают шапочки на головы, и пред очами восторженных зрителей расцветает точный портрет вождя, сложенный из разноцветных пятнышек.
Вряд ли найдется биолог, который рискнет утверждать, будто дело тут в инстинктивном поведении молодежи. Очевидно, что вначале был разработан детальный план представления, начиная с портрета, разбитого на десять тысяч цветных точек. Затем положение каждого паренька и девушки на стадионе было точно определено и даны инструкции, где, когда и какая шапочка должна оказаться на голове. Был обусловлен сигнальный код и способ его передачи. Мозг каждого участника запомнил инструкции, и в соответствии с ними человек действовал во времени и пространстве.
Тем не менее, те же самые биологи упорно твердят, что амебы якобы обходятся без всего вышеперечисленного. И утверждают это во времена информатики, кибернетики и бурного развития теории управления!
Без проекта конструкции, без центра управления, без плана строительства создать что-либо, в принципе, невозможно. В природе тоже. К амебам это приложимо в равной мере. Но известно же, что амебы не вычерчивают планов на березовом листке. Нет у них и ни малейшего представления о цели и результате совместного действия, поскольку последнее неразрывно связано с сознанием и мозгом на человеческом уровне. Так каким же чудом амебы управляются со столь сложной задачей? Ясно одно: это чудо не может быть следствием информационной пустоты. Тогда кто или что создало необходимый пакет информации, где его хранит и как преобразует, ежели мозг тут ни при чем?
На ум опять приходят гены. Ну что ж. Теоретически рассуждая, генетическая запись необходимых сведений возможна. ДНК амебы, как и любая другая, — это длинная лента, вдоль которой линейно расположены «буквы» — основания генетического кода: аденин (а), тимин (т), гуанин (г) и цитозин (ц). Сгруппированные тройками в различных комбинациях в так называемые кодоны, они являются шифром для аминокислот, что создают белковые цепочки.
Такую запись можно использовать и по-иному. Например, приписать кодонам цифровые значения. Чтобы такую запись реализовать на практике, каждая прибывающая на сбор амеба должна получать очередной номерок и в зависимости от него координаты позиции, которую ей следует занять в конструкции. Кто-то или что-то должен эти номерки присваивать и одновременно контролировать движения каждой из шестидесяти тысяч особей.
Затем каждая, взбирающаяся по своим сестрам, амеба должна была бы постоянно устанавливать свое положение по отношению к нулевому пункту трех осей координат (х, у, z), чтобы знать, следует ли ей взбираться дальше, переместиться левее или же правее. Однако, согласитесь, это требование абсурдно, поскольку у амеб нет органа, служащего для телезамеров и сравнения изменяющихся данных с имеющимся планом.
Тогда что же руководит амебами?
Действительно, их поведение можно объяснить, только приняв существование внешнего фактора, влияющего на весь «коллектив», хранящего план-проект, управляющего движениями каждой особи. Решающего, как разместить каждую из сорока, шестидесяти или более тысяч клеток. Всякий раз определяющего диаметр основания и толщину колонны в зависимости от веса и диаметра будущей капсулы.
Такой фактор не умещается в рамках известных нам законов физики. Ни одно из известных науке полей — магнитное, гравитационное, электромагнитное — не пригодно для хранения плана или же образца сложных и изменяющихся во времени физических структур. Объем информации, которую возможно в таких полях разместить, невелик. По той же причине они не годны для программирования чрезвычайно гибкого поведения живых организмов. Поэтому оправдано предположение, что то, от чего биологи отделываются, назвав «инстинктом», принадлежит трансцендентальному пространству.
Это какой-то вид «представления, воображения», пребывающего, вероятно, в объеме всей вселенной и воздействующего на всех амеб, где бы они не появились. И хотя он нематериален, тем не менее, «читабелен» для существ, которые, следуя его указаниям, собственными телами заполняют субтильный образец «конусообразного холмика», «ползающей улитки» и, наконец, «башни». Так же ведет себя подходящее в квашне дрожжевое тесто, когда, заполняет собою объем квашни и принимает ее форму.
Я думаю, что — именно наука, как это ни парадоксально, достигнув в ходе исследований непреодолимых границ, предоставит нам доказательства трансцендентальной основы всего сущего.
Как стать бабочкой
Злые колдуньи и сказочные чародейки, возжелав кого-либо наказать, обращали его в животное. Так поступила Цирцея со спутниками Одиссея, превратив их в свиней, так царевен превращали в лягушек, а добрых молодцев в медведей. Частенько волшебницы и волшебники трансформировались сами, женщины — в сов, мужчины — в летучих мышей. Но совершенно особой статьей была борьба волшебников, превращавшихся то в одно, то в другое, притом все более грозное, зверье. Увидеть это затруднительно, однако современная техника кино позволяет наблюдать подобные чудеса на экране. Настоящую революцию совершила цифровая запись изображения и компьютерное преобразование исходных данных. Появились специализированные программы, осуществляющие так называемые морфозы: невероятно эффектные превращения одного предмета в другой, например, руки — в меч, шахматной доски — в человеческое лицо, Майкла Джексона—в пантеру.
Однако такого рода трансформации изобретены отнюдь не человеком. Вся история жизни — непрерывное преобразование одних видов в другие. Все живое построено из одинаковых кирпичи ков-клеток, а сложатся ли они в форме собаки или кошки, зависит от неведомого науке фактора. Именно он несет ответственность за то, что у определенного вида антилоп начала вытягиваться шея, превратив их в жирафов.
О том, как осуществляются эволюционные изменения, мы не знаем ничего, видели только их результаты. Впрочем, существуют в природе изменения, которые можно наблюдать ежедневно. Я имею в виду метаморфозы насекомых. Рассмотрим сказанное на особо наглядном примере бабочек.
Зрелая самка откладывает оплодотворенные яички, из которых вылупляются гусеницы. Прожорливые детишки во много раз увеличивают свою массу, попутно сбрасывая очередные, уже слишком тесные шкурки. Решив в определенный момент, что пора оторваться от стола с яствами, они укутывают себя одеждой из шелковистой массы, которая, застывая, превращается в неподвижный, твердый кокон. И там, в тиши кокона, совершается таинственнейшая мистерия полного преобразования.
Гусеница перестает существовать. Она не умирает, а распадается на миллионы единичных клеток. Образуется кашицеобразная масса, состоящая из физиологических жидкостей, воды, отдельных клеток и небольших фрагментов тканей. Клетки продолжают жить, хоть ничем и не напоминают ни клетки гусеницы, ни, уж тем более бабочки.
С определенного момента, приводимые в действие таинственным приказом, они начинают сгруппировываться в новую форму, ничем не похожую на предыдущий организм. Волшебная трансформация человека в другое млекопитающее — свинью либо пантеру — по сравнению с метаморфозой бабочки представляется элементарнейшим действом. Чтобы таковое свершилось, достаточно изменить пропорции элементов тела, положение фигуры, отпустить волосы.
Но гусеница и бабочка — это два организма, невероятно далекие друг от друга в смысле как анатомии, так и функций тела. Это видно с первого же взгляда. Гусеница столь же далека от бабочки, как, скажем, от птицы. Так что не было бы ничего удивительного, если б из кокона, допустим, махаона время от времени выпархивала бы колибри.
Что же происходит в коконе? Часть клеток идет в пищу другим. Остальные строят из себя органы, которых не было у гусеницы: голову насекомого с сосущим эластичным полым хоботком, фасетчатые глаза, туловище и брюшко, а сверх того пару сказочно расцвеченных крылышек, чудо аэродинамики, вершину авиационной технологии и в то же время художественной выразительности. Чтобы изумить нас еще больше, эти крылышки создаются в смятом и скомканном виде. Все выглядит так, словно художник от пола до потолка забил свою студию перемятыми полотнами и, ныряя внутри них, писал, а после того, как полотна были развернуты, явил миру чудесный многоцветный орнамент, удвоенный в точном зеркальном отражении. Крылышки бабочки, вынырнувшей из куколки, распластываются и натягиваются на рамках из наполняемых воздухом трубок.
Учебники убеждают нас в том, что форма тела гусеницы и бабочки записана в генах. Гены в клетках обоих этих существ одинаковы. Это должно бы означать, что на лентах ДНК гусеницы записаны сразу два плана построения. Один — задающий тело гусеницы, второй — тело имаго, то есть зрелой бабочки. После того, как гусеница вылупилась из яйца, гены запускают в дело первый проект — план конструкции ползающего на присосках, мясистого жирового мешочка, поглощающего гигантское количество пищи. Потом же, когда в тиши кокона этот ползающий кусок сала развалится от обжорства на составляющие его клетки, приходит в действие второй план — легкого, воздушного, разноцветного и веселого, порхающего на вольных просторах, питающегося солнцем и нектаром, беззаботного существа.
И тут-то проявляется вся необычность этого феномена. Помните, в случае с амебами, несколько десятков тысяч этих одноклеточных собирались в одном месте и возводили из своих тел башню с дисковидным основанием и стройным стеблем, увенчанным шаровой камерой. У бабочек и других насекомых мы имеем дело с несколькими миллионами клеток, которые создают из себя летающую машину.
Для этого клетки, образующие бесформенную смесь, начинают объединяться по новому плану и одновременно с постройкой отдельных органов предпринимают различные действия: часть клеток, оказавшихся в конечностях, начинают продуцировать и выделять хитин, который образует внешний скелетик. Другие, попав в крылышки, создают чешуйки и принимаются вырабатывать гамму красителей. Чтобы это делать, клетки должны откуда-то «знать», где они находятся: в крылышке ли, в ноге ли, в голове или брюшке.
Как мы уже убедились на примере амеб, знание своего положения в общем теле не может быть получено индивидуально ни одной из клеток. Представим себе миллионную толпу людей, бестолково снующих по огромной площади. И прикажем им расположиться так, чтобы получился контур бабочки. Выполнение такой задачи требует, по меньшей мере, знания цели и одинаковой у всех «мозговой картины» крылатого насекомого.
Но этого мало! Откуда каждый из людей, находясь в середине толпы, будет знать, где находится и куда должен переместиться, чтобы точно вырисовался контур четырех крылышек со сложным орнаментом и их пары оказались зеркальными отражениями друг друга?
Такое невозможно. Это выполнимо только в том случае, если кто-то сверху наблюдает за толпой и устанавливает людей в нужных местах, строго следуя имеющемуся образцу. Аналогичные требования действуют и в мире клеток. Целенаправленное упорядочение материальных элементов осуществляется всегда по одной и той же кибернетической логике. Иначе говоря, невозможно обойтись без постоянного сравнения возникающей бабочки во всех фазах «строительства» с видовым образцом. Клетки радужницы должны создать радужницу, а не капустницу и уж никак не колорадского жука. Этот образец, находись он в клетке, должен был бы иметь абстрактный характер, поскольку ни в одном бабочкином яичке не обнаружены микроскопические изображения насекомого в его различных фазах. Образец мог бы быть записан только в генах, на ленте ДНК линейным цифровым кодом в десятичной либо двоичной системе. Но прочтение такой записи и преобразование ее в материальную структуру требовало бы такого логистического аппарата и такого «hardwar», какие необходимы компьютеру, преобразующему запись на дискете в изображение на экране.
Ничего подобного в клетке нет. Производимая ею замена генной записи на ряд аминокислот в белковой цепочке на несколько порядков величин менее сложна.
Таким образом, имеется лишь единственная возможность управлять движениями миллиона клеток, так, чтобы они сложились в трехмерный организм бабочки, со всем его разнообразием — трубочками кровеносных и дыхательных сосудов, пищеварительным трактом, пневматическими «лесами» («скелетом») крылышек, цветным орнаментом чешуек на них. Такую возможность обеспечивает гипотеза о существовании образцов, присутствующих в пространстве, образцов небиологических и нефизических, существующих вне клеток и входящих в своеобразный резонанс с ними всюду там, где они содержат геном данного вида бабочек.
Гипотеза о существовании таких образцов выходит за пределы современной науки. Однако в данный момент представляется единственной, способной объяснить феномен возникновения невероятно сложных живых клеточных конструкций.
Кто знает, может быть, в один прекрасный (хотя, что уж тут прекрасного?!) день может оказаться, что фантастический фильм под названием «Муха», повествующий о человеке, ставшем насекомым, вовсе не будет чистой фантазией, как и история героя «Превращения» Ф. Кафки. Так ли уж недостижима для нас форма бабочки? Возможно, для этого достаточно «всего лишь» поверить «в чудо» и подстроить какой-то слой психики к образцам, управляющим метаморфозой бабочек, и тем самым ввести наши клетки, хоть они и обладают человеческим геномом, в резонанс с образцами тела капустницы или махаона. Правда, трудно сказать, что произойдет во время такой трансформации с сознанием и разумом человека.
Мачей Кучиньский
Перевел с польского Е. Вайсброт
