- Источник:
Архив журнала «Вокруг света»
Дом в ордынском тупике
Мне всегда казалось, что дом, где жил мой дед, — в Ордынском тупике, совершенно опустел и даже не существует вообще после того как в нем не осталось никого из моих родных. Не знаю, чего это меня после стольких лет потянуло вдруг туда. Видимо, участившиеся в последнее время разговоры о Москве, о 850-летии столицы.
Иду я по Пятницкой, захожу в кондитерский магазин Абрикосова — старые москвичи с его именем связывают сеть прекрасных магазинов сладостей, как, к примеру, молочные по всей Москве — с именами Бландова и Чичкина или булочные — с именем Филиппова… Раньше в витринах кондитерской на Пятницкой, помню, стояли две фарфоровые вазы с изображениями Ломоносова и Шувалова. Они стояли и во время войны, и после, но несколько лет назад вдруг исчезли. Хожу, смотрю. На другой стороне — бакалейный магазин Григорьева…
Теперь уже многое смешалось, не знаю, что я сам запомнил, а что осело с годами в памяти от прогулок с моим дедом.
— А вот на месте станции метро «Новокузнецкая» стояла церковь Параскевы-Пятницы, — говорил он, — а это дом Бабанина. Кто такой Бабанин, я и сейчас не знаю, а он знал его лично. Останавливаюсь у дома №6 в Ордынском тупике. Но заходить в подъезд так и не стал. Идти было не к кому. Постоял, осмотрелся, вспомнил.
В Ордынском доме жили какие-то Кусиковы. Недавно прочитал в эмигрантской литературе чьи-то воспоминания, как в скучающее парижское кафе вдруг вваливаются поэты С.Есенин и А.Кусиков, с гитарой.
И я представил себе, как они когда-то вот так же вваливались, гурьбой, с друзьями в замоскворецкий дом. Помните, строки Кусикова: «…Что прошло, никогда не настанет. Так о чем же, о чем горевать…»
И еще помню, возле закрытой церкви Климента в одно время появилась новая достопримечательность — «пьяный» сквер с кабаком-забегаловкой. В узком Климентовском переулке мне бросались в глаза странные люди, они о чем-то всегда говорили, спорили. В моем представлении, они были последние из коренных замоскворецких жителей…
Обычно я приезжал в Ордынский тупик на праздники и, когда поднимался на шестой этаж к деду, чувствовал, как из каждой квартиры тянет своим, особенным ароматом теста. Мне повезло, я попробовал настоящих замоскворецких пирогов! По старинным рецептам.
В столовой комнате собиралось много народа: родственники — дяди, тетки, племянники и племянницы; какие-то знакомые, соседи со своими домочадцами. Усаживались за большой круглый стол, а в огромном окне, перед нами, открывался вид на Кремль. И Кремлевские башни, казалось, были совсем рядом.
Сколько ни помню себя, у нас дома стоял старый ящик из-под колониальных товаров, обклеенный рекламой чайных компаний, он никогда никому не был нужен. Сперва этот ящик стоял в подсобном сарае моего деда, там же в Ордынском тупике, позже его забрала себе мать. Только недавно я заглянул в него. Оказалось, что в нем лежали аккуратно сложенные письма, телеграммы, документы и кое-какие вещи моих предков по линии матери И.М.Кузнецовой.
Меня одолевало любопытство, и я решил в них покопаться. Столько обнаружил в нем, что ящик этот смог стать предметом моих исследований. Вот на большой старинной фотографии запечатлен московский купец Федор Петрович Кузнецов с супругой. Он красиво держит руку в кармане визитки. По его виду не скажешь, что он из крестьян…
Может, он так бы спокойно и жил в родной деревне Власьево, в захолустном Зарайском районе всю жизнь, не будь человеком энергичным, наделенным от природы острым умом. Мой прадед загорелся желанием выбиться в люди. У него появилась цель — во что бы то ни стало попасть в Москву и заняться там предпринимательством.
Был он женат на простой деревенской девушке из соседнего села Городня. И выбрал Ирину Ивановну Апраксину за красоту и нрав. Что еще надо было деревенскому парню? Но, живя во Власьеве, он знал, что многие подростки и парни постарше уезжали в Москву к родственникам или землякам, чтобы пристроиться в ученики к банщикам, или парикмахерам. Там они зарабатывали на харчи и одежду, а потом, со временем некоторым удавалось завести свое дело.
Оказавшись в большом, многолюдном городе, Федор Петрович недорого снял подходящую квартиру у Серпуховских ворот. Небольшой капитал он сколотил еще в деревне: как предприимчивый человек воспользовался провозглашением полной свободы для занятия торгово-промышленной деятельностью. В Москве начал свое дело. Брал кредит в банке, а надо было быть кредитоспособным, пускал деньги в оборот. Стал присматриваться к жизни москвичей. По собственному небольшому опыту видел, что многие горожане живут тесно, нуждаются в хорошей бане.
Тогда-то Федор Петрович нашел компаньона и организовал фирму: «И.В.Виноградов и Ф.П.Кузнецов». Фирма в 1903 году взяла в аренду у Хлудова Центральные бани, которые становились убыточными, не выдерживая конкуренции с только что отреставрированными роскошными Сандунами. Прадед не только платил аренду, но и сумел поставить дело так, что оно стало прибыльным.
Кузнецова стали принимать в деловых кругах. Купцы оказывали ему доверие. Да он был и сам не промах… Дома я много раз слышал историю, как мой прадед за одну ночь заработал целое состояние.
Купцы гуляли у Яра. Под звуки Соколовской гитары, в окружении красавиц-цыганок забывали обо всем. А Федор Петрович вдруг бросил кутеж и исчез, не сказав никому ни слова. Он один сумел провернуть в эту ночь очень выгодное дело. Купцы долго не могли себе простить, что их обставил молодой, начинающий Федор Кузнецов.
В 1905 году прадед начал строить в Замоскворечье свои бани по проекту архитектора А.Э.Эрихсона. Строительство шло с большими затруднениями, но, заводя перспективное тогда дело, Федор Петрович не ошибся. Когда бани заработали, на его счет стали поступать большие деньги, и расходы быстро окупились. В этих банях было несколько отделений с учетом достатка населения. Банщиков хозяин нанимал опытных, уже обученных, а парикмахеры были высшего класса — из деревень Зарайского района. Новые бани были комфортабельны: хозяин назвал их Европейские, теперь они известны москвичам как Кадашевские. Бани славились своей какой-то необыкновенной парилкой.
Совсем недавно житель Кадашей, кажется, поэт, выступая по телевидению, сказал, что теперь он живет в другом районе Москвы, но не может забыть настоящее чудо — «наши Кадашевские бани». «Наши» — надо понимать, как общедоступные, любимые всеми жителями Кадашей. И понятно почему.
В прежние годы предприниматель, если заводил дело, то думал не только о личном доходе, его не менее заботили социально-бытовые потребности населения. Сейчас, в особенности москвичи, это понимают и считают, что все, что было построено в старину, делалось добросовестно и для людей. Теперь, к сожалению, я часто слышу, что в Кадашевских долгое время ведется капитальный ремонт, что бани моего прадеда находятся в очень тяжелом состоянии и, наверное, их будут ломать.
Я очень люблю бродить по старым московским улицам, разговаривать с коренными москвичами.
Так, однажды я шел по Кадашевскому переулку и смотрел на небольшие домики, построенные еще в те времена, когда застройщикам предлагались фасады прямо из альбома. Это были либо служебные постройки бывших купеческих усадеб, либо — дома, принадлежащие небогатым купцам и чиновникам.
Я прошел мимо церкви Воскресения Христова, построенной жильцами Кадашевской слободы на месте прежней деревянной. Вокруг сохранились даже слободские дома XVII–XVIII веков, за которыми виднелись купола церкви Всех Скорбящих Радости. Кстати, Кузнецов до революции был старостой этой церкви…
Вдруг впереди вижу добротное, красивое здание в стиле модерн начала века. Сохранилась великолепная витая, выступающая крылом старая вывеска: «Бани».
Да, это были те самые бани моего прадеда, они самые, я проверял их адрес по книге «Вся Москва», 1914 г. Их адрес: Москва, 3-й Кадашевский переулок, д. 7.
И что меня уж совсем порадовало, так это то, что одно отделение бань находится в рабочем состоянии. Туда шли люди, и я остановил человека и спросил:
— Скажите, пожалуйста, сколько стоит билет в баню?
— Тридцать тысяч, — ответил он.
— Вам нравятся Кадашевские бани? — не отпускал я незнакомца.
— Да, лучше, удобнее наших бань ничего нету, — услышал я. — Здесь тебя обслужат, как нигде. Вот видите, я с собой несу моченые яблоки, а знаете, как полезно отдохнуть после парилки на мягком диване и… закусить. Мне еще родители говорили, что бани были построены неким Кузнецовым.
Вот так и получилось, что мой прадед около бань в Ордынском тупике стал строить большой шестиэтажный доходный дом.
Дом был построен в 1913 году, крепкий и добротный. Жильцы, поселившись в доме Кузнецова, ни на что не жаловались. Квартиросъемщики побогаче снимали пятикомнатные квартиры с двумя коридорами, с ванной комнатой и другими удобствами.
Хозяин в своем доме не жил. Он снимал для своей семьи в самом центре Москвы бельэтаж Хлудовского дома в Театральном проезде, 3.
У Федора Петровича в Большом театре была постоянная ложа, дед говорил, — рядом с царской. Кузнецовы видели все спектакли с участием Неждановой, Собинова и Шаляпина. Дед любил рассказывать историю, как однажды спектакль не состоялся. Из-за занавеса появился сам Шаляпин и обратился к публике: «Господа! Я сегодня пьян и петь не смогу».
Мой прадед в коммерческих и общественных делах добился значительных успехов. За участие в строительстве Москвы ему было пожаловано звание «личного почетного гражданина».
Купец первой гильдии, он имел свои конторы в Москве, стал членом правления одного из ведущих банков России — «Русско-Азиатского», сотрудничал с банком «Лионский кредит».
Занимался он и благотворительной деятельностью. Тогда при непосредственном участии московских купцов, в том числе и Ф.П.Кузнецова, Московским обществом коммерческого образования было создано Коммерческое училище. Частные пожертвования составляли 358 тысяч рублей, государственные ассигнования — 368 тысяч…
Читаю телеграмму Федора Петровича сыну Михаилу, уже моему деду, которого он послал по торговым делам на Цейлон, кажется, для заключения договоров о закупке чая, и понимаю, что мой дед до Цейлона не добрался, застрял где-то по дороге. «Ничего не надо, — телеграфировал прадед, — деньги на дорогу выслал. Возвращайся обратно. Ф.П.Кузнецов».
Видно, что прадед был строг, и когда до него стали доходить слухи, что его сын не по назначению проводит время, он его немедленно отозвал.
Хотя у меня в руках диплом моего деда об окончании Коммерческого училища имени цесаревича Алексея, но, видимо, коммерсантом надо было родиться, а мой дед так им и не стал. Читаю письмо прадеда из-за границы, куда Федор Петрович с супругой ездил «посмотреть на людей и себя показать», а заодно и отдохнуть. Кузнецовы писали домой, что скучают по Москве и едва ли дотянут свое пребывание в Западной Европе до намеченного срока.
После революции, в 20-м году, Кузнецовы оказались в Крыму. Оттуда отплывал пароход с эмигрантами. Прадеду были взяты билеты. Пароход уже отходил, и вдруг Федор Петрович подумал и сказал: «Не еду». Его решение было твердым. Ему, наверное, тогда казалось, что скоро все пройдет, как наваждение.
Вернулся в Москву и в своем собственном доме в Ордынском тупике ему выделили власти всего одну комнату. Купцы еще формально проводили свои собрания. Но с последними иллюзиями скоро расстались…
В Москве все постройки моего прадеда сохранились. А вот в деревне Власьево от имения не осталось ничего.
Власьево расположено на высоком, крутом берегу реки Осетр. Окружающая местность очень красива, гориста, перерезана глубокими лощинами и живописными оврагами. В природе все сохранилось, как было. Кузнецовы не могли забыть родные места. Даже после того как у них все было отобрано и разграблено, они на лето снимали дачу в соседней деревне и долгие годы проводили там летние месяцы.
Каждый год по праздникам не одно поколение родственников Федора Петровича и их знакомые собирались большой компанией и шли во Власьево. Переходили Осетр вброд и, таясь, шли по деревне. Там, где-нибудь на природе устраивали пикник.
В деревне о прадеде напоминало многое.
Спас дощатый
В оконце августа прошлого года я специально посетил подмосковный Зарайский район. Хотел сам увидеть церковь Спаса Преображения, которую реставрировал и построил (зимнюю часть ее с колокольней) все тот же мой прадед — Федор Петрович Кузнецов.
Я сразу пошел к Спасу. За заборами свисали гроздья переспелых вишен. Обклеванные, почти черные, они падали на землю… Такой вишневой осени я никогда не видел.
Подошел к церкви и был поражен, когда увидел своими глазами ее заброшенность и запустение. Мне удалось проникнуть внутрь через разворот стены, где раньше был вход. Страшное опустошение представилось мне: оголенные стены, мрак, сырость, пол разворочен. Среди груды кирпича и мусора навалены откуда-то свезенные старые газовые плиты. Вверху, вместо сводов, зияли сквозные отверстия, как после бомбежки. Со второго и третьего ярусов вот-вот обрушатся деревянные перекрытия, шпиля у колокольни уже нет.
Путешествуя по местам своих предков, я узнал, что первоначальная постройка церкви Спаса Преображения связана с именем царя Ивана Грозного. Тогда еще совсем юный великий князь московский отправился с войском в Коломну. Гонцы сообщили, что крымский хан идет к этим местам. С небольшим отрядом Иоанн пробирался к Зарайску вдоль берега Осетра.
И вдруг неожиданно они наскочили на татар. Татар было много больше, и княжеский отряд отступил, отстреливаясь из пищалей. Побросали доспехи и быстро переправились на досках на другую сторону Осетра. И здесь на высоком, крутом обрыве на месте своего спасения будущий царь повелел сложить из досок часовню, а место назвать — «Спас Дощатый».
Может быть это только легенда, но, как бы там ни было, — это была одна из первых часовен в краях, где раньше бродили кочевые орды и русские еще не начали строить на Оке церкви христианские. Позже в селе Спас Дощатый была построена деревянная церковь. В конце XVIII столетия на месте деревянной уже стояла кирпичная церковь Спаса Преображения…
Человек, которого я встретил в пути — уроженец деревни Власьева Василий Степанович Панферов, полковник в отставке, сказал мне:
— Я уважаю вашего прадеда за то, что он выбился из простых крестьян и добился всего своим трудом.
— Строил он основательно.
— Да, это он построил на свои деньги церковь, построил для нас школу. В ней учились многие мои товарищи, жаль, что ее недавно сломали. Продали землю случайным людям…
А лес тоже он посадил — вон, там за деревней. Его не вырубили. Школа, построенная прадедом, до последнего времени была в рабочем состоянии — теплая, с двойным полом, множеством комнат, в деревне гордились своей школой. Красивый шпиль придавал ей изящество, а резные наличники на окнах были ручной работы местных мастеров. По праздникам, совершая прогулки, деревенские считали шиком пройти парами мимо школы. Мне рассказали во Власьеве, что когда советская власть отдала на разграбление имение моего прадеда, все начали растаскивать.
Как-то на сходе Федор Петрович вышел вперед и сказал:
— Мужики, что я вам сделал плохого? Я для ваших босоногих ребят школу построил, чтобы не бегали за много верст. Жена моего сына Михаила — учительница. Окончила гимназию, потом Высшие женские курсы в Москве. Мой сын и ваш друг — односельчанин, Михаил, — офицер. Он на фронте защищает нашу Родину. С 1914 года находится в действующей армии. Другой мой сын, Николай, окончил Московский университет, медицинский факультет и, работая врачом в Москве, добровольно поехал во Власьево лечить своих земляков во время эпидемии тифа.
Местные жительницы Зинаида и Наталья Орловы рассказывали мне, что Николай Федорович взялся было строить больницу в деревне. Уже были завезены больничные койки. Но делу молодого врача не суждено было сбыться. Он вскоре по приезде, во время лечения тифозников, заразился и умер. Я знаю, что сыновья Федора Петровича — Николай и Сергей умерли во Власьеве и похоронены у Спаса, около церкви.
Во время своей последней поездки я встречался у Спаса с людьми, которые еще застали церковь, когда она была действующей, в 30-е годы. Они говорили, что церковь была тогда очень богатой, и все ее святыни находились в сохранности. С детства они помнили, как у Спаса во время престольных праздников было красочно и людно. На молебен стекалось множество народа. Шли из Власьева, Ильясова, Круглова, Новой Деревни и с другого берега Осетра — Бебехова, Притыки. «Все шли и шли», — повторяли мои рассказчики. Устремленная ввысь колокольня Спасской церкви была видна на многие километры. Из разных районов приезжали сюда на подводах коробейники со всякой всячиной: «Ленты, кружева, ботинки — что угодно для души».
Привозили сладости — конфеты и пряники… Подходи и бери, что захочется! Во время праздничных гуляний «фиверки путали».
И сейчас на возвышенном месте, на фоне природных красот — среди бугров, расщелин, тысячелетних валунов — церковь еще стоит. Противоположная сторона реки с линией лугов и лесов, как бы выписанная кистью мастера-живописца, полностью сохранилась. Разве что село, где стоит церковь, с таким редким историческим названием «Спас Дощатый» кому-то понадобилось переименовать в «Горный». Местным жителям это не нравится, они никак не могут привыкнуть к нему.
— Селу верните его исконное имя. Верните нам и нашим потомкам церковь, — говорили мне. — Ведь церковь у нас была одна.
Когда я ехал обратно в Москву по железной дороге, то издали иногда были видны церкви, подобные этой. Всеми забытые, они стоят, как безмолвные стражи нашей истории. А ведь в наши годы ни Батый, ни Мамай здесь не были…
Николай Терентьев, директор Центра «Отечественная культура» | Фото из семейного архива автора
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 11, ноябрь 1997
