Велоэкспедиция «Украинский кордон», о которой журнал писал в номерах 4-м за 1994 год и 3-м за 1995 год, — продолжается. Прошлым летом ее участники проехали многие сотни километров по дорогам степной Украины и Крыма, знакомясь с бытом и культурой живущих здесь людей, исследуя прошлые и настоящие связи этих мест и пути, по которым двигались когда-то чумацкие обозы. Экспедиция называлась «Чумацкий шлях».
…Был день. Мы лежали на пляже, который тянулся на север слепящей белой полосой, — отходили от тряской езды по волнистой, как стиральная доска, дороге. С юго-запада дул ровный азовский ветер-«полуденка». Волны лениво, будто спросонья, тыкались в берег, с шипеньем впитываясь в ракушечник. Едва слышно потрескивал на ветру песчаный колосняк. Ежом катился по пляжу клок сухой морской травы-камки. Выброшенная на берег медуза блестела, как бутылочное стекло, и исчезала, таяла на глазах. Так, наверное, когда-то жизнь на планете пробивала свою первую робкую тропку.
И был вечер длинного знойного дня. Отполыхал закат над Сивашом. Словно каменной плитой, его придавило сумерками и тишиной. Моря — близкого и смирного — тоже не слышно. Две светящиеся точки, ощупывая дорогу усиками лучей, запрыгали вдалеке — грузовик ушел на Геническ. Это чуть больше пятидесяти километров, а кажется — противоположное полушарие. Мы сидели у костра. Мой спутник, киевский скульптор, увлеченный Скифией, пытался воплотить на бумаге какое-то свое видение. Мы подхлестнули воображение и вдруг увидели дикого кочевника, который круто осадил коня и стал вглядываться в воспаленный закат. Где конец этой полынной земли? Куда исчезает солнце? Он не знал. И никто из его племени и из всех народов, населяющих степь у большой соленой воды, не мог ведать этого. Кочевник выхватил из колчана стрелу и пустил ее в малиновое солнце. Стрелу уносило все дальше и дальше и наконец, обессилевшая, она тихо легла на гребни волн и стала Арабатской стрелкой — дорогой, которая соединила берега и столетия.
И наконец настала ночь. Внезапно, будто от толчка волны, прервался сон, и распахнулось над сушей и морем запорошенное звездами небо. Как бы отражаясь от нашей арабатской дороги, через черный небосвод тянулась широкая белая полоса — Млечный Путь. Где он начинался? Куда вел? Вопросы, над которыми не мог не задумываться землянин. Звездная дорога была продолжением земных путей человека, и поэтому он давал ей названия, которые имели отношение к его делам и заботам. В языках разных народов путь этот именовался дорогой, покрытой инеем, соломой, пылью, солью, пеплом, мукой. Степняки называли звездное протяженье Чумацким Шляхом, а созвездие Большой Медведицы было известно им как Чумацкий Воз. В какие бы дали ни забирался чумак, где бы ни скитался он, всегда знал: есть его звезда, которая ведет в пути.
Под этой звездой отправились в дорогу и мы. Под ней на пыльных обочинах искали следы своих непоседливых предков-странников. По каким большакам и проселкам двигались чумаки? Куда и какой товар везли? Чем были заняты в долгом и трудном пути? Не осталось ныне в селах волов, редко услышишь скрип тяжелых возов, однако не пропадает интерес к распространенному в старину торговому промыслу на волах, к деталям чумацкого быта, к восстановлению живописных картинок их дорожной жизни.
Сопоставив сведения из различных архивных источников, полистав «путешественные» записки этнографов прошлого, я положил начало своей «чумацкой одиссее» у днепровских порогов, южнее которых простиралось когда-то Дикое Поле. Маршрут велоэкспедиции пролег по степной Украине к солепромыслам на Арабатской Стрелке, которая, отделяя Сиваш от Азовского моря, соединяет материк с Крымом. Далее путь лежал вдоль крымского побережья до мест добычи соли в западном Крыму. Возвращение домой — через Симферополь и Крымский перешеек, где до недавнего времени тоже добывали соль.
Где торно, там и просторно
Где бы мы ни колесили, куда бы ни забирались, первый и главный вопрос, как и у наших предков, — о дороге. О ее выборе на перекрестках-«ростоках», где ответвления-«видногы» главного пути растекались по степи, как вишневый сок из вареника по волосатой груди хуторянина-гречкосея. О расстояниях, которые чудесным и часто непостижимым образом могли то удлиняться, то сокращаться. О пополнении дорожного припаса. От первого несмелого шажка за яичком-белокоркой (так в старину детей учили ходить) судьба вела человека по разным шляхам и тропкам. Где торный большак, где узенькая стежка, так и жизненный путь человека. Там и его будничные хлопоты, там и опыт старших, и мудрость предков. Разнообразие дорожных протяжений не могло не отразиться в народном языке. И в этой экспедиции, и в прошлых поездках по Украине, и во время книжных путешествий по словарям я не мог не обратить внимание на диалектные названия больших и малых дорог.
«Возовой шлях», «большак», «гостинец», «чиненник» — все это широкие столбовые дороги, которые красны и ездоками, и «заездами» — заезжими дворами. Между большаками, связывая села, хутора, полевые станы, разбегаются проселки — «путивцы», «путимцы», «грунтовки». «Орсак», «профилировка», «бурок», «бруковка» — в разных местностях так называли вымощенные камнем дороги и покрытые асфальтом шоссе. Про такие дороги когда-то говорили: «Затем дорогу золотом устлали, чтоб она железо ела». Имелись в виду дорогой камень, щебенка, которые «грызли» копыта лошадей и железные ободья телег. «Накатом» на Волыни именовали протяженье, выстланное жердями-«лагунами», на которые сверху клали толстые доски-«мостницы». «Шарварком» называлась повинная поголовная работа по ремонту дорог и мостов. Каждая дорога в зависимости от времени года меняла свое качество (а нередко и предназначение) и могла быть зимней («зимняком») и летней («летняком»). Характер и летняков, и зимняков отразился в народных определениях дорожных препятствий: «высмык» — неожиданное возвышение, «вертьог» — яма в песке, выбитая ветром, «перекалка» — ручьи поперек дороги, «вырвыхвист» — дорожное болото, «набой» — утоптанная снежная дорога, «перемет», «перевий» — снеговой сугроб поперек дороги, «дерешуватый шлях» — дорога, покрытая шероховатым, с дырами льдом. Шинам наших велосипедов с лихвой досталось и от выбоин, и от высмыков, и перекалок, и вертьогов. На раскаленном шоссе к ним липла смешанная с осколками щебня смола, после дождя на грунтовках — жирный чернозем. «Храпой» когда-то называли замерзшую дорожную грязь. Не меньшей неприятностью для наших велосипедов была дорога, покрытая «колотью» — высохшей грязью, потрескавшейся глиной.
Болотца-вырвыхвисты, поиски удобного места для привала, криничной воды, гостеприимные дымки вдалеке часто заставляли нас прибегать к услугам узких неторенных дорог и тропок. У них свои колоритные названия. «Бегун», «перелет» — степная стежка, «проследок» — лесная тропа, «промижок» — тропка между полями, «ризка» — узкая дорога в поле для проезда конным транспортом, «пихурка», «хиднык» — пешеходная тропа. Случалось, мы сворачивали с пути, заметив в степи отару овец. Тут мы имели дело уже с овечьими стежками. Их часто тоже использовали люди. «Трапаш», «вагаш», «урма», «перть», «прогон» — все это наименования (преимущественно в горах на Западе Украины) овечьих стежек-дорожек.
Если в горах любая овечья тропка — уже путь, уже верстовая дорога, доступная при нужде и для вьючной лошади, и для путника с тяжелым грузом, и даже для велосипеда (Крымские горы нас в этом убеждали не раз), то в степи — дорога, как скатерть, — хоч кубарем ступай, хоч садись та катись. Степная дорога то несется наперегонки с одиноким облачком, отбрасывая назад тени телеграфных столбов, то убегает от тяжелых, набрякших дождем туч, то утихомиривает свою прыть у придорожных криниц. Где торно, там и просторно. Вольно в степи ветрам и людям, беспредельно распахнута она, а вот некуда в ней деться дороге. Кто, когда ее проложил — неизвестно. Но название сохранилось. Древняя степная дорога, по которой перевозили соль из крымских озер, называлась Солоным путем.
Еще называли этот путь Муравским шляхом. Одни считали, от травы-муравы, растущей на обочинах (она часто была такой высокой и густой, что наматывалась на оси возов), другие толковали о мурашиной возне (кстати, на кратких дневных привалах, когда для выбора места не было ни времени, ни сил, муравьи доставляли нам немало хлопот). Как-то писатель Иван Бунин встретил в этих краях старика, который заверял его, что раньше по этому пути несметные полчища татар шли, «как муравьи, день и ночь, и все не могли пройти...» Что ж, шлях этот вблизи теплых морей действительно был удобным и быстрым для стремительного продвижения конницы степняков. Как и проложенная в степи Кальмиусская сакма (наезженная дорога), шедшая от Крымского ханства восточнее Муравского шляха и сливающегося с ним у города Ливны. Между этими двумя шляхами лежал еще один степной путь — Изюминский шлях. Эти три южные степные дороги, «которыми татаровья приходят в Русь», описаны в «Книге Большому Чертежу». Известны и другие степные пути Северного Причерноморья и Приазовья: Черный шлях (его еще иногда называли Шпаковым по имени атамана Шпака), путь Сагайдака, Пахнучкова дорога. Позже эти и другие дороги в степи стали именоваться чумацкими.
Мой родной город Запорожье, бывший Александровск, возник в восемнадцатом столетии у днепровских порогов на пересечении торговых путей, которые начинались в центре Украины и России и вели к черноморским и азовским портам. С 1781 года в Александровске ежегодно бывало по четыре больших ярмарки, на которые товар поступал из Причерноморья, Крыма, Приазовья, Правобережной Украины и даже из северных губерний России. С юга и севера, востока и запада в город прибывали сотни чумацких возов и фур. Местные краеведы после долгих архивных поисков установили, каким путем двигались чумацкие обозы в Крым. От современного Днепрогэса дорога проходила по окраине Александровска, там, где сейчас высятся заводские трубы. Клубы дымов над ними — сегодня заметные ориентиры даже для космических кораблей. Дымовые хвосты над городом, как раньше огни на степных сторожевых вышках, предупреждают об опасности — только теперь более грозной, чем набеги степняков.
От заводов Чумацкий шлях резко поворачивал на юг. Было одно направление — к морю, но каждый обоз выбирал свою колею, поэтому, по утверждению некоторых, ширина чумацкой дороги могла достигать нескольких километров. Мне не раз приходилось голосовать на развилке — транспортной развязке при въезде в город с юга. Там всегда оживленно, шумно, летом машины ползут друг за другом впритирку, магистраль в это время очень напоминает заводской конвейер. Запорожье — последний перед Крымом областной центр, степные ворота. За ними автострада Москва — Симферополь проходит по старому Чумацкому шляху.
Большая дорога не стоит. Мы то сворачивали налево, то круто забирали вправо, то делали крюк по степи, как говорят здесь, заламывали черту колбасу, но все время возвращались к оживленной трассе. Старый Чумацкий шлях правил нам нужный путь, служил надежным ориентиром и верным спутником, помощником и даже продуктовым снабженцем. «Шляховщиной» когда-то называли сено, солому, зерно, что падали с воза, трасса одаривала нас ею в виде придорожных фруктовых деревцев, а то и овоще-фруктовых находок, которые на ухабах вылетали на обочину из кузовов стареньких грузовиков. Тяжелые фуры, плотно и со знанием дела набитые заморским товаром, проносились мимо, лишь обдавая горячим ветерком. Эти толчки воздуха в спину подбадривали на подъемах, заставляли сильнее нажимать на педали, подчиняли ритму столбовой дороги. Было особое упоение скоростью на длинных спусках, когда ветер бил в грудь и деревья на обочине пробегали мимо, как штакетины забора. Но была и своя дорожная гордость в неторопливом упорном продвижении вперед. На затяжных подъемах, когда приходилось толкать велосипеды впереди себя, это упорство подбадривало, внушало мысль, что и долог путь изъездчив и круты горы забывчивы. Слово «тракт» восходит к латинскому «волочение», «вытягивание», а слово «дорога», по утверждению некоторых, имеет прямое отношение к глаголу «дергать» (только с помощью волочения и подергивания можно было продвигаться по первым дорожным протяженьям — волокам, выкорчеванным в лесу проходам).
Причастность к этим коренным основам легко и просто вошла в наш дорожный быт. И где-то через неделю, пообвыкнув в дороге и вдоволь наслушавшись сочувствий и похвал в наш адрес, мы уже не сомневались, что слово «шляхетство» — благородство — произошло не от «шляхты» — дворянского сословия, а именно от звучного и гордого «шлях» — большая верстовая дорога. Кого из нас она не звала, не манила? Было? — было! — хоть однажды, но было. Голоса дорог, как сирены... Совсем близко голос, рядом дорога. Что-то тенькнуло в душе (оборвалась струна или зазвучала новая?), решился: откликнулся, переступил порог, и все слабее голос — не ухватить слухом, все дальше мчится дорога — не поспеть за ней. Вечная погоня.
«Ой, чумаче, чумаче, життя твое собаче»
Издревле путник в этой азартной погоне, издревле дорожный ветер лишает его сна, навевая самые сладкие и желанные мелодии. На разные голоса раньше на сельских улицах звучали песни-веснянки: «А вже весна, а вже красна, из стрех вода капле, молодому козаченьку мандривочка пахне». В старину люди, которым аромат придорожных трав перебивал запах родного очага, составляли особое сословие, своеобразную касту. «Тягака», «побридяка», «заброда», «забига», «блудяга», «волоцюга», «шкитавый», «галайда», «бегарник», «флигош», «знайдибеда», «зайдисвет», «потипаха», «швакайло», «мандрьоха» — это еще далеко не все прозвища, которыми домоседы-гречкосеи награждали бродячий люд. Рыцари дорог не обижались, однако достоинства не роняли, блюдя и дорожный этикет, и нищенскую гордость.
Разве может домосед понять душу странника, которому крышей служит небо, а постелью — трава? Домашняя дума в дорогу не годится. Под силу ли, по уму ли самому справному господарю, твердо и надежно сидящему на хлебной земле, разобраться в мыслях чумака, отправляющегося по весне за тридевять земель искать долю? «Ой, чу-маче, чумаче, життя твое собаче», — жалели селяне представителей неспокойного чумацкого племени. Сами же чу-маки-мандрьохи несколько по-иному относились к своему рискованному романтичному ремеслу. Седоголовые диды не могли забыть свою овеянную степными полынными ветрами чумацкую молодость.
Впрочем, большинство к чумакам относилось без иронии, с уважением. Издавна возникла у людей потребность обменивать, продавать и покупать необходимые для обустройства жизни вещи. Погнало горе к морю воду пить — нередко за самым насущным приходилось ехать за сотни, а то и тысячи верст от родного дома. Не все были способны на такие, полные невзгод и лишений, опасные торговые путешествия. Мой дед, выросший в приднепровском селе на Днепропетровщине, в двадцатых годах был на заработках под Бердянском — молотил пшеницу на токах. О своем пешем путешествии на Азов он говорил: «Ходыв чумакуваты». Я как-то спросил у него: «Кто такие чумаки?» Дед долго думал и наконец решительно выдал: «Хорошие люди, здоровые и сильные». Мне кажется, к чумацкому вольному племени он невольно причислял и себя.
О «чумаковании» — торговых поездках по городам и весям, в ближнее и дальнее зарубежье говорят в селах и ныне. Не всегда, правда, лестно, однако тот, кому довелось вкусить торгового хлебушка, несколько иначе смотрит на этот вид занятий. Один дедок так определил чумаков: «Так то ж на манер современных коммерсантов». И тут же огорошил нас вопросом: «Вы часом сами-то не чумакуете? Чувалы вижу у вас серьезные. Може, до нас якись товар прывизлы?»
Торговля во все времена была делом почетным, однако небезопасным. В дикой степи от чумаков, как и от купцов, что с караванами отправлялись по Шелковому пути (кстати, в Судаке нас встретил броский транспарант «Судак — центр Шелкового пути»), требовались и смелость, и выносливость, и хитрость, и практическая сметка. «Не хочешь казаковать, иди чумаковать», — советовали старики внукам, в которых играла молодая кровь. Некоторые исследователи считают, что торговцы-чумаки появились в степи даже раньше казаков. На землях запорожских вольностей чумаки были объединены в артели, в тоже время они, имея при себе соответствующее вооружение и боевой опыт, входили в состав Запорожского низового войска. Позже чумацкий промысел распространился по всей Украине и стал известен далеко за ее пределами. Не прекращался он и в смутные времена.
С тех пор фамилия Чумак по обе стороны Днепра стала одной из самых распространенных. Рассказывают, что, во время очередной переписи населения волостные чиновники заходили в крестьянские дворы и спрашивали фамилии. «Пысарь пише, пысарь маже, вин запыше, хто як скаже». Многие называли имена, а на вопрос о фамилии лишь пожимали плечами. Переписчики не долго ломали головы над тем, как отчитаться перед начальством. Если во дворе было грязно, то записывали Дришлей, если хозяин похрапывал за хатой на ряднике, то удостаивался фамилии Тягнирядно, если замечали большой воз под навесом, то и глава семьи, и его супруга становились Чумаками. Детей, правда, могли прозывать, а впоследствии и записывать Чумаченками. И поныне прозвище «чумак» гуляет по украинским селам — им награждают и беспокойных торговцев, и бродяг-непосед, и неряшливо одетых людей.
Что же изначально означает слово «чумак»? Единого мнения тут нет. Одни считают, что оно происходит от татарского «чум» или «чюм», что означает «ковш». Деревянный корячок в дороге был действительно удобной посудой для питья и прочих бытовых надобностей. Другие, соглашаясь с татарским корнем, настаивают на том, что у татар под этим словом подразумевался извозчик. Кто-то вспоминает чуму, которая свирепствовала на юге, — через торговцев эта страшная хвороба могла попадать и на Украину. Чуму называли «черной болезнью». Чумаки, сорочки и штаны которых от гнуса и всякой заразы были вымазаны дегтем, внешне очень походили на эту неприятную гостью с косой.
В селах, где мы останавливались, никто толком о происхождении этого слова ничего нам сказать не мог. Но вот на вишневой окраине райцентра Васильевка мы познакомились с местным старожилом Иваном Васильевичем Ткаченко. Он представился нам бывшим баянистом «в почете», который был кумом раз сорок. О чумаках веселый степняк в брыле с лихо загнутыми полями заговорил так, будто не раз ездил с ними к морю.
— Слово это, не сомневайтесь, состоит с двух частей, — авторитетно подняв вверх корявый палец, заявил он. — В степи раньше маков было, что тебе сейчас соняшников. Ось тоби и одна часть — «мак». Ехал чумак, залюбовался их цветом. Хотел как-то выразить свой восторг, но то ли от красоты невиданной, то ли от ветра, то ли от лени в его дыхание сперло. В голове сплестнулось: «Чудовый мак!», а с губ злетило: «Чу... мак!» Между прочим, вот этого «чу», «че», «чо» много и в татарских разных названиях. Така вот клопотень выходит.
«Як вол пристае, в чумака ума не стае»
Завели мы с Иваном Васильевичем разговор и о чумацком транспорте. И тут он оказался докой. Вспомнил волов, на которых из плавней раньше привозили дрова и сено, а по полям развозили воду.
— И пахали на них — будь здоров, и по разным надобностям куда надо ездили. А рога в их булы, шо тоби два серпы... та куда там — бильше! Тюк якись положишь между рогов и всех тебе делов...
О волах в селах вспоминали многие. Они были незаменимы в хозяйстве. Со временем их становилось все меньше и меньше, и уже того, кто держал рогачей, не называли по имени, а говорили: «Это тот, у кого волы». (Примерно в это же время первые владельцы велосипедов на селе также удостаивались уважительного: «Этот тот, у кого велосипед».)
«Сколько он не добыл, волы нужды проезжих не разумели, и тогда-то я вспомнил, что лучше в Сибири ездить на собаках, нежели в Малороссии на волах, которые по великодушию своему что с плутом, что с тележкою равно ступают», — отмечал в дневнике один из путешественников прошлого. Гость, возможно, спешил, поэтому его так раздражала медлительность животных, однако степняки, которые привыкли к размеренной неторопливой жизни, ценили в них прежде всего выносливость и неприхотливость. Для чумаков же вол, что для бедуина верблюд (верблюдов, кстати, в Крыму в таврических степях нередко использовали как тягловую силу). В народе говорили: «Воз ломается — чумак ума набирается, а як вол пристав, то ни здоровья, ни ума не стае».
Волов для дальнего путешествия выбирали особенно тщательно. Тут все учитывалось: и масть, и упитанность, и величина рогов, и толщина ног, и состояние копыт. О том, какую роль играли волы в жизни чумаков и вообще селян, можно судить по их народным названиям. «Безприпорый» — вол, не имеющий возвышения в конце шеи, на которое опирается ярмо; «косьмина» — вол, у которого один рог вперед, а один назад; «заяц» — с прямыми, толстыми и поднятыми вверх рогами; «постол» — вол с широкими копытами; «буян» — капризный вол; «вертун» — хитрый вол; «коваль» — плохой в ходу вол; «блындарь» — вол, который кривит ногами; «швейнога» — вол, у которого задние ноги в коленях цепляются одна за другую; «гостяк» — худой вол; «караман» — черный вол; «кислица» — упрямый вол. «Забильняком» у чумаков назывался запасной вол.
Волов впрягали, как правило, по паре в каждый воз («паровыця» — пара волов с возом). Иногда, правда, возникала необходимость припрячь к одной паре волов еще одну или несколько. Это называлось «бычуваты» и делалось с помощью жерди, которой соединялись ярма. Ярма часто украшали резными узорами, на них также выжигали фамилии владельцев. Чумаки этим нередко занимались в дороге у степных костров.
Самым удобным транспортным средством на степных шляхах, то раскисающих после дождя, то пыльных под знойным солнцем, оказался большой воз с широкоободным колесом. Кто и когда его придумал? В народе ходит слух, что это мог быть степняк, которому мысль о колеснице навеял четкий на закате диск солнца или же непрерывный круг окоема. Еще рассказывали, что воз — это изобретение царя Соломона, который ехал на нем и все удивлялся: как это так — передние колеса не могут убежать, а задние не могут их догнать. Некоторые, правда, усмотрели в этом происки нечистой силы, поэтому и прозвали воз «чертопхаем». Так или иначе, но воз уверенно и на века занял свое место в сельском быту.
По дороге нам встречалось немало возов, запряженных лошадьми. Все это были в основном небольшие брички и примитивные телеги (иногда, правда, попадались и довольно изящные тачанки). Чумацкий, или крымский, воз — «мажа», «мажара», «васаг» — отличался от обычных крестьянских телег большими размерами и особой крепостью и надежностью узлов, отдельных деталей. При изготовлении мажей старались не употреблять железа, которое к тому же и стоило недешево, даже гвозди заменяли деревянными втулками или кожаными шнурками. Особенностью украинского воза было то, что обод колеса изготовляли часто из цельного куска дерева, которое парили, сгибали, а потом сушили и делали обод нужного размера. Чтоб колеса исправно крутились и не скрипели, чумаки не жалели дегтя, который в бочках развозили по селам извозчики-дегтяри.
Каждый чумак имел при себе «истык» — палочку с железным наконечником, которой очищал колеса от налипшей грязи-«чорноземли». Ее в степи после ливней хватало. Под Мелитополем мы решили сократить путь и, по совету старожилов, рванули по грунтовке. Сначала велосипеды резво и мягко бежали по сухому, накатанному проселку. Но вот мы скатились в низинку и оказались посреди огромного болота-вырвихвиста. Грязь налипала на шины, забивала узкое пространство между ободом и рамой — велосипеды вмиг утратили способность двигаться. Вот тогда-то и вспомнилась чумацкая палочка-выручалочка. Вместо нее пришлось воспользоваться черенком походной ложки. Впрочем, и ложка нам не помогла — до сухого места сначала рюкзаки, а потом и велосипеды мы перетаскивали на себе.
Вообще, о чумацких возах, их практической конструкции и навыках чумаков передвигаться по степным дорогам нам приходилось вспоминать довольно часто. И не только потому, что в голове все время прокручивалась чумацкая тема. Не успели мы проехать по Арабатке и десятка километров, как вдруг сорвался неизвестно откуда хлесткий ветер с дождем (местные его называют «градусом»). Мы едва успели спрятаться под мостом через пролив Промоина. А как бы поступили на нашем месте чумаки? О, им нечего было бояться степной непогоды. Хочешь под мажару залазь, хочешь под «застьолу», которой прикрывают зерно, а можешь и на возу схорониться. Крытые сверху от непогоды чумацкие повозки назывались «палубцами». А товар хранили в кожаных мешках-«гурарах». И соли ничего не грозило. Ее прятали под «напрядку» — вымоченную в дегте мешковину.
Много чего хитромудрого напридумывали чумаки — смекалкой и предприимчивостью представители древнего купеческого племени не были обделены. «Они не ученые, ничего не знают, чвалаями ходят, бесов проводят», — говорили о них гречкосеи. Что ж, у чумаков были свои секреты и тайны, свое «характерництво» и знахарские приемы, свои дорожные законы и правила. К встрече с дорожными сюрпризами и чудесами они готовились заранее.
Вернувшись из церкви после пасхальной заутрени, гречкосеи торопились к праздничному столу, чумаки же первым делом натощак мазали освященным салом лицо, нос, губы. Чтобы летом в дороге не потрескались от ветра и солнца.
На женах лежала забота об исправности одежды. Одевались чумаки просто. Просторная сорочка из сплошного полотна, которая в народе называлась «чумачкой», шаровары или штаны из грубой ткани, сапоги. Если вдруг штанина высмыкивалась из голенища сапога, то шутили, что чумак сало украл. Деньги и ценные вещицы чумаки прятали в кошельках-гаманах на груди или засовывали в «чересы» — широкие кожаные пояса, сшитые из двух ремней.
Верхней одеждой чумакам служили свиты различных покроев, кафтаны-«чумарки», кожухи, плащеподобные кобеняки и опанчи. Торговцы побогаче предпочитали бурки и короткие щеголеватые жупаны из телячьей кожи, подбитые дорогой материей. Головы от зноя и непогоды прикрывали соломенными шляпами-брылями или шапками.
«Гей, мамо, чумак еде»
И вот прикуплена новая и подлатана старая одежка, упакован дорожный припас, уложен инструмент и кашеварные принадлежности — чумаки готовы в дальний путь. На переднем возу, запряженном самыми лучшими волами, ехал батько атаман — признанный лидер вольной торговой ватаги. Рядом с ним сидел петух «будимир», которого брали с собой в дорогу для отсчета времени.
Чумацкая валка (обоз) трогалась в дорогу под вечер. Неподалеку от села делали первый привал, разводили костер и готовили вечерю. Так поступали для того, чтобы рядом с домом проверить груз, подправить возы. Кто-то даже успевал напоследок потешиться с любимой или она сама прибегала на огонек до табора.
С первыми лучами солнца валка покидала родные края. Где чумак стал, там его и стан. А где стан, там и веселый костер, и сытный дымок над казаном с кулешом, и рассказы и байки про разные степные дива, и протяжные чумацкие песни. Звучали они и в корчмах, и в селах, где чумаки останавливались на постой. Везде заезжих торговцев встречали хлебом-солью. Наперед накорми, а там поспроси. А чумаков было о чем порасспра-шивать. И старый, и малый внимал речам опытных людей, у которых за плечами не одна сотня дорожных верст. И Крым, и крам (товар) интересовали сельчан. «Гей, мамо, чумак еде, гей, мамо, рыбу везе, запросимо, даймо хлиба, буде, мамо, в дому рыба!» — выкрикивали мальцы, заприметив приближающийся к селу обоз.
За переправу через реки, проезд на паромах и по мостам с чумаков брали особую пошлину — «мостовое». В границах запорожских вольностей торговцев сопровождал конвой из запорожских казаков. За это им чумаки платили «ралец» — подарок-плату проводникам. Торговцы, что отправлялись в Крым за солью, переправлялись через Днепр в районе мыса Микитин Рог, на котором когда-то жил запорожец-перевозчик Микита (нынешний город Никополь). Кстати, после Васильевки мы свернули с трассы, какое-то время ехали вдоль Каховского водохранилища и повернули на юг как раз напротив Никополя. Под знойным солнцем через степные села мы пробирались к теплым, богатым рыбой и солью морям. Можно представить, какой изнурительной была дорога чумаков по диким ногайским степям, где и врага поневоле назовешь другом.
Так достигали чумаки Крымского перешейка. Здесь, у Перекопа, их ожидали с нетерпением. Дело в том, что продажа соли приносила немалый доход казне крымского хана. В 1764 году пристав перекопского промысла Баба-Иман писал кошевому атаману: «Соль произошла обильно противу прошедшего года: как обычай, села хорошо. Да при том же воды и травы в Крыму также и на пути везде изобильно, так что очень спокойно ныне для чумаков, а для скота кормов достанет... Да при том же прошу прислать к нам возов два для вас, одолжаюсь самой чистой соли на ваш расход накласть. Причем прошу в незамедлении чумаков присылать за солью».
Старожил селения Соляное дядя Миша — высокий сутулый старик в подвернутых кирзовых сапогах и старом матросском бушлате. Его узловатые скрюченные пальцы, привыкшие к черенку лопаты, как и у многих стариков в поселке, не разгибаются до конца. Он-то и сказал нам:
— Вода съела соль. Съела — и вся недолга.
Мы попросили объяснить, что это означает. Старик хмыкнул:
— В воде растет, в воде кохается, а кинь в воду — испугается. Знаете такую загадку? Это о соли. Небо прохудилось или, как понимать, вот зарядили дожди и перемешали всю соль в садках.
Из-за облачка на горизонте выпорхнуло предзакатное светило. Отчетливо стали видны длинные белые соляные насыпи — кагаты. В обширных бассейнах, где происходит садка поваренной соли, вода приобрела мутно-красноватый оттенок. На этих подготовительных площадках из сивашской рапы выпадают в осадок гипс и магний. Потом рассол перекачивают в ближние бассейны. Мы побывали там на следующий день. Вдоль транспортеров, которые выстроились по краю бассейна, медленно полз солеуборочный комбайн, ломая ножами тонкий слой соли. Ее серые крупинки подпрыгивали на транспортерных лентах. На берегу стоял еще один транспортер. Соль с него ссыпалась прямо на землю.
— Подсыпь, подсыпь! — кричали женщины в широких жестких рыбацких штанах.
Куча росла на глазах. Женщины топтались наверху, разгребали лопатами соль по краям, подбивая ее лопатами. Дождям и солнцу еще предстоит поработать над ней. Ливни очистят, вымоют горькие примеси, соль дозреет, и тогда ее увезут на восточный берег, где на площадке возле самого моря находится солемельница.
На другом транспорте приезжают нынче в Крым за солью. Мы вот прикатили на велосипедах. Однако, как и наших предков, вел нас к солепромыслам зоряный Чумацкий шлях. Соль во все времена была в цене. Без хлеба не сытно, без соли не сладко (кстати, в некоторых местностях на Украине слово «посолить» иногда означает «посыпать сахаром»). Раньше запросто можно было получить подзатыльник от старшего, если лез в солонку мокрым хлебом. Чумаки с возами, наполненными соляным товаром, везде были желанными гостями. «Где-то чумак с возом опрокинулся», — шутили за столами, пробуя пересоленную еду. По степи когда-то ходила байка про то, как чумаки посолили Днепр — во время неудачной переправы возы с солью вдруг пошли на дно.
Но конечно, не с одной солью чумаки возвращались из Крыма. Прихватывали и сафьян, и серые смушки, и шелковые ткани, и верблюжью шерсть, и волошские орехи, и заморские вина, и пряности. Чтобы все это и многое другое приобрести подешевле, самые отчаянные пробивались на возах к черноморским портам. В летописных источниках встречаются сведения о том, что русские купцы еще в четырнадцатом веке приезжали в Судак на возах, запряженных волами. Тогда торг был «немым», так как языка купцы не знали, объясняясь на пальцах (по выражению летописца, «помовали руками»). Печка нежит, а дорожка учит. Учит видеть свет не только в своем окне, учит смотреть на мир шире, добрее, быть терпимым к странностям других народов. Со временем торговый люд научился находить общий язык друг с другом.
Со многими народами общались чумаки на крымских перепутьях, разным говорам внимали, разные диковинные обычаи наблюдали, под разными крышами угощались. Под плеск соленой морской волны и звон цикад двигались их возы вдоль побережья. Но все больше хотелось услышать говор зеленой днепровской воды, шепот верб, голос аиста над соломенной крышей. Уже ни вино не успокаивало, ни песня не утешала, ни молитва не лечила душу. И вот валки, повернув на север, стали спускаться с перевалов. Чумацкий воз тряхнуло разок-другой на небесных ухабах-чертороях, и из него рассыпались по темному небосклону яркие звезды. Под ними раздавались хлесткие удары кнутов-«воловодов» и звучали зычные голоса:
— Цоб! Цабе! Но! Гей, з долины у долину та на милу Украину!
Владимир Супруненко | Фото автора
