Граф Ксавье де Сад раскрывает семейные тайны
Странный человек, странная судьба пожалуй, именно так — если в двух словах — можно сказать о маркизе Донасьене Альфонсе Франсуа де Саде, человеке, чье имя навеки утвердилось как символ чудовищного извращения, став синонимом наивысшей степени проявления жестокости, как физической, так и моральной.
К великому сожалению, до недавних пор применительно к личности маркиза де Сада подавляющее большинство россиян относилось по пословице: слышали звон, да не знали, где он, имея лишь весьма отдаленное представление — а то и вовсе никакого — о том, чем же так прославился этот человек. К тому же, добавим, во всех советских энциклопедиях имя маркиза связывалось исключительно с одним понятием садизм, имеющим отношение, скорее, к психиатрии, нежели, например, к литературе или философии. Многие из нас, увы, и сейчас продолжают пребывать в неведении, совершено не представляя себе, кто же он был такой — маркиз де Сад.
Итак, родился он в 1740 году. Получил прекрасное образование и не один год жизни посвятил военной карьере, сыграв заметную роль — чисто идеологическую — во Французской революции. Во всем мире известен как писатель и философ, давший в своих трудах полное и яркое отображение не только возвышенно-помпезных нравов высшего французского общества, но и ужасающих пороков, которым охотно и с радостью предавался высший свет; и сам маркиз де Сад, будучи представителем этого общества, также не избежал грехопадения. Больше того: мысленно вознесясь над светом, он возвел порок в категорию философскую, выдвинув идею, будто «природа создала человека лишь для того, чтобы вкушать все радости земные... А жертвы наслаждений тем хуже для них: наличие жертвы насущная необходимость». Как философ, де Сад был убежденным материалистом и атеистом. Согласно другому его утверждению, истинного наслаждения можно добиться только через боль. Вот почему во многих произведениях маркиза, в том числе и литературных, он поэтизирует жестокость и тут же подтверждает свои собственные слова анализом. Многое из этого анализа используют современные психопатологи.
После смерти маркиза де Сада минуло сто восемьдесят лет с лишним. В свое время имя его, как и труды, было предано проклятию и забыто. Но в наши дни оно воскресло из забвения. И сегодня отношение к личности маркиза постепенно меняется: многое из того, что им было написано, подвергается принципиальному пересмотру и более углубленному, непредвзятому изучению. И мысль, объединяющая, пожалуй, всех исследователей жизни и творчества де Сада, сводится к одному: маркиза сделали своего рода козлом отпущения за свои собственные грехи те, кто был близок ему по классу и духу и чьи имена — а их немало — сегодня уже вряд ли кто вспомнит...
Но, уважаемые читатели, кто лучше может рассказать о маркизе де Саде, чем его прямые потомки? И предлагаемый вашему вниманию очерк, написанный в форме беседы-размышления, яркое тому свидетельство. Исключительное право на публикацию очерка было предоставлено нам французской журналисткой Анной-Марией Мержье, посвятившей добрый десяток лет своей творческой жизни поиску интересных, захватывающих тем, которые она освещала и продолжает освещать на страницах популярного мексиканского журнала «Экспрессо». А также — ее соавтором и мужем Алексеем Васильевым, нашим соотечественником. Выражая искреннюю признательность Анне-Марии и Алексею за сотрудничество с нашим журналом, мы надеемся, что оно будет плодотворным и в дальнейшем.
Итак...
«...Это был самый любимый замок маркиза»
Франция. Авиньон
— Досадно, — с грустью проговорил граф Ксавье де Сад, — а я так хотел показать вам замок Лакост под лучами солнца.
Граф ведет машину по узкой и скользкой дороге, которая извивается, словно змея, среди зеленых виноградников и вишневых садов, уползая все выше и выше. Внезапно граф тормозит — машина останавливается на обочине.
— Вот он, — взволнованно указывает он рукой на вершину. — Смотрите.
И правда, между серыми, несущимися неизвестно откуда и куда облаками, под дождем и ветром, точно призрак, возникает замок Лакост, как бы парящий над долиной Бонье. Кажется, что Люберон, легендарные горы Прованса, одной из красивейших провинций Франции, подчиняется ему.
— Это был самый любимый замок маркиза, — объясняет граф. — Здесь он скрывался от своих преследователей. К замку нельзя подобраться незаметно есть только одна дорога. Маркизу казалось, что он властвует надо всеми, правит миром. Лакост послужил прообразом замка Силинг. Лакост вдохновлял его — это несомненно.
Граф выходит из машины и окидывает взглядом (в который уж раз!) руины таинственного замка.
— Теперь с трудом верится, что когда-то Лакост был местом удовольствий и развлечений, — говорит граф. — Здесь, например, маркиз провел несколько дней с одной из своих любовниц, некоей Лабовуазен, которую он выдавал за свою жену. В конце концов все стало известно, и теща маркиза, суровая правительница Монтрея, учинила ему неслыханный скандал.
Рассказывая эту историю, граф улыбается. Это улыбка соучастника, словно он рассказывает нам о шалостях своего старшего брата, неугомонного, немного скандального, но очень любимого, которому все прощается даже через века.
— Не забывайте, что маркиз женился не по любви. Его отец и монтрейская правительница все решили за него. Де Сад — старое дворянское имя, де Монтрей — деньги, в общем, это был брак по расчету. По расчету родителей. И к тому же Рене Пелажи была так... ну так безобразна, — добавляет он с жалостью и состраданием к маркизу, — что его можно понять. Представляете себе, в день, когда молодых представляли при дворе Людовика XV, во время заключения брачного союза, Донасьен де Сад даже не явился ко двору, вся церемония прошла без него...
Описать внешность графа Ксавье де Сада кажется поначалу простым и легким делом. Седой, полноватый мужчина, семидесяти двух лет, живой, подвижный, с чувством юмора вот, пожалуй, все. Но есть в этом человеке нечто, не поддающееся описанию, и это нечто его аристократизм: он у него в крови. К тому же граф прост в обращении, любезен и приветлив и никогда ни словом, ни намеком не поставит себя выше собеседника. Лишь красный шелковый платок, засунутый в карман пиджака с элегантной небрежностью, выдает в нем человека из высшего света.
Когда мы договаривались с графом о встрече, он сразу уточнил, что не намерен вести беседу на уже набившую оскомину тему о грехах своего предка, а предложил посетить три замка маркиза, которые находятся в Провансе.
Любезность и обходительность графа Ксавье де Сада далеко не все его достоинства. Его имя войдет в историю французской литературы, потому что он первый из потомков «странного» маркиза, громко заявивший о своем родстве с ним и открывший после 150-летнего молчания архивы наиболее скандального писателя XVIII века.
«...Мои родители никогда не говорили о маркизе»
В пятницу 10 декабря 1814 года в десять часов вечера в Шарантонском приюте для душевнобольных скончался маркиз де Сад. Все рукописи, хранившиеся в его доме, были тут же конфискованы жандармами. Они были прочитаны и изучены, часть наиболее крамольных, по мнению полиции, была сожжена. Сын маркиза Клод-Арман присутствовал на этом аутодафе. Остальные бумаги с разрешения префектуры были распроданы. 29 января 1815 года Клод-Арман де Сад купил все оптом за 175 франков. Погрузив рукописи в ящики, он отвез их в свой замок Конде-ан-Бри, где и спрятал на чердаке. И все. С того времени имя маркиза ни разу не произносилось в семье. Его словно не существовало в роду.
Молчание длилось вплоть до 1947 года, а именно до того времени, пока граф Ксавье де Сад не унаследовал замок Конде-ан-Бри.
— Когда я женился, вспоминает граф, моя мать подарила мне замок Конде-ан-Бри. Подарок оказался с «ядовитой» начинкой.
— Ядовитой?
— Ну не ядовитой, это, конечно, слишком, просто замок круто изменил мою жизнь. Он был сильно поврежден немцами во время войны, и я потратил 25 лет, чтобы его восстановить. Во время ремонта я обнаружил на чердаке ящики с бумагами — архивы нашей семьи и рукописи маркиза. Это и стало поворотной точкой в моей судьбе. До этого времени я мало что знал о своих предках, а уж о маркизе и подавно. Семейные архивы были для меня настоящим открытием.
— Стало быть, до двадцатипятилетнего возраста вы не представляли, кем был ваш предок — маркиз де Сад?
— Нет, я, конечно, догадывался, что в семье существует какая-то тайна, но никогда до этого не читал ни писем, ни произведений маркиза. Да и где я мог бы прочесть его книги? Ведь во времена моей юности они были запрещены.
— А ваши родители никогда не рассказывали о маркизе?
— Нет, что вы, никогда. Это понятно: мои родители, как и остальные потомки маркиза, были благоверными католиками. Их мораль, образ и философия жизни резко отличались от того, о чем писал маркиз. К тому же они не знали его книг, знали разве что о скандальной репутации, которая волновала многих людей в XVIII и XIX веках и продолжает волновать и в наше время. Поверьте, имя маркиза де Сада отождествляют с абсолютным злом. И так везде, — замолкает граф, осторожно управляя машиной на опасной дороге.
Идет холодный дождь, ветер пригибает ветви черешен. Кажется, что взгляд графа пронзает не пространство, а время. Он добавляет:
— Я не успел поговорить о маркизе с моим отцом. Он погиб в железнодорожной катастрофе, когда мне было одиннадцать лет.
Снова молчание. Видно, что трагедия, пережитая в детстве, не забылась с годами. Машина делает плавный поворот, и перед нами вновь возникают таинственные руины замка.
— И моя мать никогда не говорила со мной о маркизе. Помню, как однажды я обнаружил неизвестный мне портрет, спрятанный в потайном ящике шкафа, миниатюру на фарфоре. Я спросил: «Кто это?» Мать со смущенным видом поспешно задвинула ящик и странным голосом ответила: «Не сейчас... как-нибудь потом... может быть...»
— Это был портрет маркиза?
— Да.
— И вы разделяли страх ваших родителей и предков перед именем маркиза?
— Конечно же!
— А сейчас вы продолжаете чувствовать этот страх?
— Ну да!
— Но что же тогда с вами произошло? Почему именно вы, набравшись мужества, решились нарушить полуторавековое молчание?
— Рассказать об этом непросто...
«Маркиз продолжает творить чудеса»
Мы добрались на вершину горы, перед нами руины замка: полуразрушенная башня, мрачная серая стена впечатление удручающее. А тут еще ветер и низколетящие облака все это только усугубляет тоску.
— Оглянитесь вокруг, — говорит граф. — Вы не находите, что замок расположен действительно очень удачно? Он как бы царит над долиной. Здесь маркиз чувствовал себя всемогущим, недосягаемым и защищенным от всех бед.
Некоторое время мы молчим, слышно, как ветер разгуливает в развалинах, а нам кажется, что это призрак маркиза бродит по замку, выглядывая из зияющих черных проемов безликих окон. Граф наотрез отказывается выйти из машины и сфотографироваться на фоне развалин.
— Не сочтите за нескромность, господин граф, но вы отказываетесь из-за чувств, которые испытываете, глядя на то, что осталось от замка?
— Нет-нет, смеется граф, чувства здесь ни при чем.
— Так что же тогда?
— Мне не хочется выходить из машины только из-за того, что я не в ладах с нынешним владельцем этих развалин.
— Замок больше не принадлежит вашей семье?
— Да, и давно, — грустно вздыхает граф. — Замок был захвачен взбунтовавшимися крестьянами 17 декабря 1792 года. Маркиз в то время находился в Париже. Охрана замка разбежалась, и крестьяне разграбили и разрушили все, что только можно. Позднее маркиз продал но очень неудачно то, что осталось от замка. Потом этот участок ходил по рукам, его делили, продавали частями. Пятьдесят лет назад местный учитель английского языка, большой поклонник моего предка-маркиза, взялся восстановить замок и, скупив по частям участок за участком, приступил к реставрации.
— Так вы недовольны его деятельностью?
— О, эта история сложнее, чем кажется. Видите ли, потомки маркиза решили никогда не возвращаться в Прованс, где находятся истоки нашей семьи. Я первый из потомков маркиза де Сада, кто вернулся сюда, в колыбель нашего рода. После войны, во время медового месяца, жена и я изъездили всю эту область. Прованс нас очаровал, и с тех пор мы проводим часть года здесь, а часть — в нашем доме в Туре. В то время, когда я открыл для себя Авиньон, замки Лакост, Соман и Мазан, которые принадлежали в свое время маркизу, я узнал довольно странные вещи.
— Какие же?
— Ну, например: этот самый учитель английского языка выдает себя за потомка маркиза де Сада. Я имел с ним долгое и не очень приятное объяснение, но в конце концов уладил этот вопрос. А потом мы вновь схлестнулись с ним из-за статьи, которую я опубликовал в одной местной газете, где критиковал его методы восстановления замка.
Граф указывает на часть стены, которая резко выделяется на фоне темно-серых руин.
— Взгляните сюда, предлагает Ксавье де Сад. Я думаю, вы согласитесь со мной, что она портит весь вид. Несомненно, восстановление замка идея замечательная. Но представьте, сколько средств требуется для реставрации. К сожалению, их у учителя нет, но, чтобы потешить свое самолюбие, он восстановил эту часть стены, употребив дешевый, я бы сказал «неблагородный» материал. Честно говоря, я бы предпочел видеть развалины, чем эти бетонные блоки. Надо оставить этот замок в покое и не волновать душу маркиза: ведь он очень любил это место.
— Надо полагать, ваш спор с учителем английского языка был довольно острым?
— Ну да! Теперь этот учитель даже запретил мне входить на территорию замка, он не любит, когда я прогуливаюсь поблизости. Но когда у меня возникает желание посетить эти места, тут уж никакой запрет не властен надо мной. Вот почему я не хочу фотографироваться на фоне этой безобразной стены. Были у меня и другие спорные вопросы с этим учителем. Ко всему прочему, он еще и виноградарь, а свое вино так и назвал «Маркиз де Сад». Я запретил ему использовать имя моей семьи. К тому же, как я знаю, несмотря на мои предупреждения, он продолжает выдавать себя за потомка маркиза. В общем, он неплохой человек, но какой-то странный. Всю свою жизнь он посвятил этому замку. Восстановление развалин его навязчивая идея. Я думаю, он в буквальном смысле «без ума» от маркиза. Наверное, поэтому и представляется всем как маркиз де Сад.
— И это, надо признать, не единственный случай. Вот уже полвека как я изучаю жизнь и творчество моего предка. И за эти годы встречался со многими людьми учеными, биографами, историками, просто читателями, которые попали под «чары» маркиза де Сада. Это впечатляет. Даже Жильбер Лели, известный поэт и биограф маркиза, много сделавший в сороковые годы для реабилитации его имени, попал в «ловушку». В конце своей жизни он возомнил себя маркизом де Садом. Просто удивительно! Однажды мы пришли с ним в издательство «Галлимар», и на пороге он представился: «Я маркиз де Сад». Я стукнул его в спину и сказал: «Послушай, Жильбер, ведь де Сад — это я!» Но я на него не обижаюсь это замечательный писатель, он написал много прекрасных работ о маркизе. Что удивительно — все, кто прикасался к творчеству и жизни маркиза, становились после этого иными. Маркиз завоевывал их души и мысли.
— Вы замечали, что такое же влияние испытывали на себе Морис Леве, автор биографии вашего предка, или Мишель Делон, опубликовавший произведения маркиза в знаменитой «Плеяде»?
Граф смеется:
— Слава Богу, нет. Они скорее очарованы маркизом, но никак «не околдованы». Леве писатель, Делон ученый, и они оба твердо стоят на земле. Но вот вам другой пример: некая Алиса Лаборд, профессор одного американского университета, сошла с ума на почве изучения произведений маркиза. Похитила рукописи, опубликовала совершенно безумную биографию де Сада, дает пресс-конференции — просто ужас! Я подал на нее в суд, и не я один издательство «Фаяр», где Морис Леве опубликовал свой труд, тоже.
— И все же какая сила! Вот уже два века маркиз околдовывает, очаровывает или просто влияет на тех, кто с ним соприкасается. Никто не остается равнодушным.
— Это вы верно подметили, — кивает Ксавье де Сад.
«Я запатентовал свое имя...»
Прощальный взгляд на полуразрушенную башню, которая словно насмехается над веками, временем, ветром, нами. Граф заводит мотор, машина трогается. Медленно спускаясь, мы проезжаем деревушку Лакост. Она прилепилась к склону горы. На крутых улочках безлюдно. У пустого ресторанчика граф на минуту останавливается и с улыбкой указывает на вывеску: «У маркиза де Сада».
— Один из жителей деревни решил открыть ресторан и просил у меня разрешения использовать имя маркиза.
— Он хороший, простой человек — и я согласился. Но, честно говоря, не думаю, что имя маркиза приносит ему доход — видите, ресторан пуст.
— Так он специально спрашивал у вас разрешения?
— Да, и как видите, я разрешил. Но я был против, когда местные виноделы использовали имя маркиза, назвав свое вино «Дивный маркиз».
— А как вы боролись с ними?
— Изучая жизнь и творчество маркиза, я обнаружил, что многие используют его имя и, кроме того, извлекают из этого немалую выгоду. Не только издательства, но и коммерсанты. Я вынужден был принять законные меры словом, запатентовал имя де Сад в Институте промышленности и торговли.
— Вы шутите?!
— Что же здесь удивительного? Если я единственный обладатель этого имени, почему я не могу его защитить?
— Так, значит, вы можете использовать свое имя и в чисто коммерческих целях.
— Ну конечно! Что я и делаю вот уже пять лет. С недавнего времени под именем маркиза выпускается шампанское. С гордостью скажу — качества исключительного: сухое, белое оно стоит этого имени. Два года назад я заключил контракт с лучшим винодельческим кооперативом Мазана (область Прованса), теперь мы выпускаем два сорта вина под именем «Маркиз де Сад» — белое и красное.
— Вас не смущает такое использование имени маркиза де Сада, писателя, человека, наконец?
Граф улыбается.
— Если вы думаете, что я стану миллионером, продавая это вино, так вы не угадали. Назвав вино его именем, я хотел реабилитировать и прославить моего предка. Надеюсь, что постепенно люди будут связывать имя маркиза с предметами высшего качества, хорошего вкуса. И в конечном счете увидят совершенно иного маркиза де Сада — человека, который обожал веселую жизнь, женщин, любил хорошо выпить и закусить. Даже находясь в тюрьме, он требовал, чтобы жена приносила ему деликатесы, тонкие и дорогие вина. В тюрьме Пикпюс, а затем и в Шарантонском приюте он устраивал грандиозные застолья для своих друзей-заключенных. Поэтому я совершенно уверен маркиз был бы счастлив, увидев свое имя на бутылке доброго шампанского или другого чудесного вина.
— А что вы думаете выпускать, кроме вина?
— Ну, например, духи. Воздушные, с таинственным ароматом, пробуждающим страсть. Но имя маркиза обязывает его можно поставить только на продуктах самого высокого качества.
Граф на минуту замолкает, взгляд его делается ироничным — видно, что эта мысль его забавляет:
— Естественно, я отказываюсь ставить имя маркиза на вещах сомнительных, а предложений таких поступало немало. Например — женское нижнее белье а-ля маркиз де Сад.
— Так вы полагаете, что идея поставить свое имя на женском белье не понравилась бы маркизу?
— Нет, нет и нет! Я не хочу слышать о всяких штучках из черной кожи, цепях, хлыстах, пусть они даже будут усыпаны бриллиантами. И давайте оставим в покое тему эротики. Сколько времени связывают все это с именем маркиза! Но, по-моему, значение маркиза совсем в другом.
«Я защищаю свободу творчества маркиза...»
— Вас шокируют эротические пристрастия маркиза?
— Послушайте, когда я разобрал и изучил архивы, прочел все, что можно прочесть о маркизе и нравах XVIII века, то убедился, что мой предок, в конце концов, лишь типичный представитель своего безнравственного времени, своего класса, но не более того. Он делал то же самое, что и другие его современники аристократы. Но именно он стал «козлом отпущения», и его единственного заключили в тюрьму. Там, в тюрьме, он и дал волю своей бурной фантазии, своим страстям, описав их в книгах. Несвобода — вот один из ключей к его произведениям. Я думаю, что если бы маркиз не провел 25 лет в застенках, он не написал бы своих знаменитых книг. Сексуальное насилие, описанное в них, — его ответная реакция на несвободу. Я ничего не хочу утверждать — стараюсь лишь понять. Я не разделяю его мыслей, но глубоко чту его свободу — как писателя.
— А вы чувствуете связь со своим предком?
— Что вам сказать? Маркиз — это явление, и явление значительное в истории моего рода. Я знаю, что он много страдал. Это был человек, которого не поняли в свое время. Может быть, сейчас его можно понять или попытаться понять. А что вы хотели узнать о маркизе? — задает граф встречный вопрос. — Наверное, вас интересует, продолжаю ли я любить его даже после всего, что узнал о нем?
— Нет-нет! Вопрос в другом. Неудивительно, почему семья и эпоха прокляли маркиза. Но почему вы сочувствуете ему?
Ксавье де Сад останавливает машину, выключает мотор и с горечью отвечает:
— Я не разделяю многих его мыслей и взглядов, но то, что я всегда буду защищать, так это его свободу творить. Маркиз никогда не был воплощением дьявола. Его «сумерки духа» сумерки духа его времени, спрятанные в глубинах человеческой души. Поверьте, если я говорю о «сумерках» человеческой души, то знаю, что это такое.
— Что вы хотите этим сказать?
В ответ — молчание...
— Господин граф, в начале нашей беседы вы так и не ответили на вопрос, почему именно вы нарушили 150-летнее табу и вновь заговорили о своем предке?
— Если можно, давайте поговорим об этом завтра, когда поедем в замки Соман и Мазан. Хорошо?
— И там вы ответите на этот вопрос?
— Обязательно.
— В конечном счете вы посвятили реабилитации имени маркиза большую часть своей жизни.
— Да, я начал помогать людям, которые хотели понять и описать жизнь маркиза, вытащить его из забвения и лжи. Постепенно, изучая семейные архивы, я познакомился с историей моего рода, одного из самых древних в Провансе. Наша семья всегда играла здесь важную роль. Вычеркнув имя маркиза из своей памяти, мои предки вы черкнули часть нашей семейной истории.
— А вы сами никогда не хотели вычеркнуть имя маркиза из семейных «анналов»?
Граф загадочно улыбается:
— Может быть... — Он снова заводит машину и отвозит нас в гостиницу, где мы расстаемся до следующего дня.
Утром, ровно в десять, отдохнувший и как всегда элегантно одетый, граф встречает нас в холле гостиницы.
— Какая программа на сегодня?
— Сначала замок Мазан, потом стаканчик вина, названного именем маркиза, обед в Фонтен-де-Воклюз, где великий Петрарка мечтал о своей Лауре. Кстати, Лаура самая прекрасная представительница нашего рода. И напоследок — замок Соман.
— Так Лаура не выдумка, не мечта поэта? Она действительно принадлежала к вашему роду? Граф довольно улыбается...
«...Луара, муза Петрарки, утешает маркиза»
— Послушайте, история Лауры в моей собственной интерпретации вызывает много споров. Вокруг этого имени всегда существовала полемика. Многие ученые и искусствоведы утверждают, что это выдуманный образ. Но многие благородные семьи Прованса претендуют на родство с Лаурой. Я совершенно уверен, что Лаура Петрарки существовала в действительности. Она была женой герцога де Сада, прозванного Престарелым, поскольку он прожил долгую жизнь. Лаура жила в Авиньоне, в красивом особняке на улице Доре — он стоит там и поныне. Умерла в 1348 году во время эпидемии чумы. Я нашел в архивах нашей семьи документы о ее смерти. А на одной из страниц рукописи Петрарки, хранящейся в Амброзианской библиотеке Милана, можно прочесть следующие слова, написанные рукой самого поэта: «В городе Авиньоне в апреле 1348 года Лауру вырвали из света дня, я же находился в Вероне, не подозревая, к несчастью, об этом страшном ударе судьбы». Слишком много «случайных» совпадений, не правда ли?
Мы садимся в машину. Мистраль, северный ветер, стих еще ночью, и граф доволен, что может показать замки своего знаменитого предка под лучами щедрого солнца Прованса.
— Вы знаете, маркиз де Сад боготворил Лауру: в семейных архивах я нашел замечательное письмо, которое он написал после одной из ужасных, безысходных ночей, проведенных в тюрьме. Письмо начинается примерно так: «Послушай, друг мой, какой чудный сон я видел этой ночью. В час, когда все предавались развлечениям, явилась мне Лаура, она говорила со мной и утешала: Не плачь, забудь печаль. Ведь все имеет свой конец, и однажды ясным днем ты выйдешь из тюрьмы...»
— Вы помните это письмо наизусть?
— Уже нет, что поделаешь годы берут свое. Но раньше знал наизусть. Представьте себе прекрасную Лауру, утешающую проклятого всеми маркиза...
По дороге граф рассказывает еще одну легенду из истории своего рода. Роясь в архивах, он обнаружил запись, из которой явствует, что один из его предков был совершенно уверен, что ведет свой род от волхвов.
— Но вы все же предпочитаете Лауру?
Конечно, к тому же не доказано, существовали ли волхвы на самом деле или нет.
Мы въезжаем в городок Мазан, появляется замок, скорее, дворец - спокойный и величественный. Это огромный особняк строгого стиля XVIII века. Ничего общего с развалинами замка Лакост. Он в хорошем состоянии, так как принадлежит коммуне, и сейчас в нем находится Дом престарелых. Граф указывает на маленькую дверь, выходящую на тихую узкую улицу.
— Потайная дверь маркиза — через нее он проникал и исчезал из дворца незамеченным. А у него были на то причины.
Граф приглашает нас как хозяин видно, что он бывает здесь часто. Проходим в кабинет главного врача. На потолке сохранился фамильный герб рода де Садов: восьмиконечная звезда, а посередине — двуглавый орел. В коридорах старики и старушки мирно беседуют или медленно прогуливаются. Спешат санитары, пахнет больницей. Сейчас трудно представить себе, что когда-то здесь жил маркиз.
— Мазан связан с жизнью де Сада-драматурга, автора многих пьес. Маркиз обожал театр. Его пьесы не имеют ничего общего с его скандальными книгами. До конца жизни он мечтал увидеть их на сценах парижских театров. Но его мечте не суждено было сбыться по двум причинам: во-первых, его имя было проклято и запрещено, а во-вторых, откровенно говоря, они не очень хороши. В 1772 году, находясь в Провансе, маркиз создал свою театральную труппу. Так как в замке Лакост не нашлось подходящего места для постановок, маркиз обосновался здесь, в Мазане, где отстроил театральный зал, со сценой, занавесом — словом, со всей атрибутикой. Здесь он ставил пьесы Вольтера, Дидро, Реньяра и, естественно, свои собственные. Он хотел создать профессиональную труппу и выступать вместе с ней, но судьба распорядилась иначе.
Покидая Мазан, граф с грустью замечает:
— А знаете, коммуна хочет построить новый Дом престарелых, более современный, и объявила уже о продаже дворца. А ведь это — история: в здешних краях всего три замка XVIII века, и я с тревогой жду, в чьи руки попадет Мазан.
По приезде в винодельческий кооператив настроение графа меняется: он весел, предлагает нам сначала красное, а потом белое вино. Граф оказался прав вино отменное. На этикетке — портрет маркиза де Сада и девиз: «Любовь, желание, страсть». На обороте — герб семьи де Садов и слова о том, что благородство букета этого вина очаровало бы «дивного» маркиза.
После дегустации вина Ксавье де Сад предлагает нам пообедать в одном из ресторанчиков Фонтен-де-Воклюза, на берегу горной речки.
— К тому же в этом городке Петрарка имел свой дом, и, возможно, именно здесь Лаура навещала своего возлюбленного. Хотя этому нет никаких документальных подтверждений — я проверял. Да оно и понятно: если эти встречи и состоялись, то они, скорее всего, проходили тайно. Но в чем я совершенно уверен, так это в том, что Фонтен-де-Воклюз есть то самое место, где Петрарка мечтал о Лауре, хотя виделись они на самом деле в Авиньоне, — замечает граф, останавливая машину у своего любимого ресторана.
Слушая графа, невольно ощущаешь, как переплетаются эпохи и великие имена...
— А разве вы не ощущаете дух Петрарки? — спрашивает граф, устраиваясь поудобнее на террасе ресторана в двух шагах от обелиска в честь поэта, и, задумавшись, умолкает...
«...Почему я нарушил полуторавековое молчание»
— Господин граф, вчера вы обещали объяснить, как молодой, двадцатипятилетний аристократ, добропорядочный католик, уважающий нравы и обычаи своей семьи, вдруг решил нарушить молчание и занялся изучением жизни и творчества маркиза де Сада.
— Когда я женился, состоялся странный и в то время непонятный для меня разговор с дядей, братом моей матери. «Ксавье, — сказал мне дядюшка, — если когда-нибудь тебе взбредет в голову назвать одного из моих внуков твоих сыновей именем Донасьен, знай, я тебя прокляну и лишу наследства». Когда я спросил, почему ему не нравится имя Донасьен, он мне ничего не ответил. Я, признаться, в то время не понимал, о чем идет речь. И, уж конечно, не предполагал назвать своего сына этим именем. Своему первенцу я дал имя Елезар. Когда я выходил из церкви после крещения, на меня набросился какой-то репортер. Он сфотографировал моего сына, и на следующий день в газете под фотографией я прочел: «Наследник «дивного» маркиза». Из статьи я узнал о Жильбере Лели и о том, что он пишет биографию моего предка. Я тут же позвонил ему. С того дня все и началось.
— Так это Лели познакомил вас с вашим предком?
— Да, верно. И то, что он рассказал, очень заинтересовало меня. От Лели я узнал, что в начале века Морис Эйн, большой знаток жизни маркиза, пытался кое о чем расспросить моего отца, но был спущен с лестницы. Следующим, кто расширил мои знания о маркизе, был хранитель музея в Венсенне, где де Сад провел в заключении многие годы. Этот прекрасной души человек и пытливый исследователь, объясняя мне, что маркиз не был исчадьем ада, специально придумал такую историю: «Представьте себе, — сказал он мне, маркиза, прогуливающимся по двору Венсеннской тюрьмы. Так вот, подойдя к колодцу, он слышит неясный шум, доносящийся из его глубины. Он решительно открывает крышку — и что же? Чудовищные вопли и стоны вырываются из колодца и заполняют весь тюремный двор. — Так вот кто правит миром! — восклицает маркиз. — Я опишу вас в своих книгах!»
Граф делает глоток вина:
— Эта притча помогла мне многое понять. Тогда я начал изучать архивы, сохранившиеся на чердаке моего замка.
— Изучение архивов стало для вас откровением?
— И да, и нет. На чердаке был такой беспорядок, что не описать никакими словами. Представьте себе старинные книги, ценные бумаги и рукописи, сваленные в кучи, и повсюду вырванные страницы, гонимые ветром, как сухие осенние листья. Всюду грязь и мусор. Во время войны особняк был занят немцами, которые совершенно по-варварски отнеслись к архивам моего рода. Стыдно сказать, но они испражнялись на бесценные для меня документы. Чтобы разобраться во всех этих бумагах, я потратил пять лет. — Пять лет?
— Да. Все это время я пытался классифицировать бумаги, не зная архивного дела, - действовал наугад. Сначала собрал документы по датам, потом разделил по почеркам. Однажды нашел небольшой ящик, закрытый на замок. Сбив замок, обнаружил в ящике все театральные пьесы маркиза и две новеллы «Изабеллу Бевьерскую» и «Аделаиду Брунсвикскую» и какие-то письма. Потом отыскал сумку, тоже под замком, и тоже с письмами маркиза. Но, конечно, в то время я еще не различал его почерк, так что оценил все это гораздо позже.
— И что вы почувствовали, открыв сундуки, хранившие в течение полутора веков тайну «странного» маркиза?
— Я был просто потрясен...
«...Ужасы войны не сравнятся даже с самыми жуткими фантазиями маркиза»
— А какое впечатление произвели на вас литературные произведения маркиза?
— Повторяю, я предпочитаю его письма.
— Ну а «120 дней Содома» вас не шокировали?
— Нет, не шокировали.
— Благодаря Жильберу Лели и хранителю Венсеннского музея, которые помогли вам взглянуть на графа с другой, человеческой стороны?
— Да, и это тоже... но было и другое, что помогло мне понять маркиза. Однако это слишком личное. Граф замолкает, медленно отпивая вино. Видно, что его мысли где-то очень далеко. Он долго и рассеянно смотрит на быструю воду, журчащую у наших ног, потом добавляет:
— Все, о чем я вам рассказал, происходило в конце сороковых начале пятидесятых годов.
— Значит, после второй мировой войны?
— Да.
— А что вы делали во время войны?
Опять молчание. Наконец граф решается:
— Это было невыносимо, — тихо говорит он, даже вспоминать страшно. Я не хотел работать в Германии, помогать нацистам. Прятался, потом попал в Сопротивление. Но меня кто-то предал, я оказался в гестапо — и меня отправили в концлагерь в Германию. Там я провел, точнее старался выжить, полтора года.
— Вас пытали?
— А как вы думаете? Как и всех остальных. В лагере я потерял легкое, не говоря уже о прочих ужасах. После полутора лет несчастий я оказался на Украине, где провел полгода шесть самых страшных месяцев в моей жизни. Не хочу об этом рассказывать, но поверьте, за полтора года немецкого концлагеря я не пережил и сотой доли того, что перенес на Украине. И все-таки выжил.
— Эти раны так и не зарубцевались?
— Нет, и не зарубцуются никогда!
— Снова тягостное молчание.
— Потом мы бежали: нам так хотелось вернуться на родину. Мы пробирались во Францию тайком. Днем спали, а ночью шли. Сознаюсь, по дороге мы совершали отвратительные поступки, чтобы раздобыть еду. Просто еду. Наконец перешли какую-то границу (не знаю, чью) и здесь нам сказали, что война закончилась. Нас арестовала американская военная полиция — американцы не поверили, что мы бежали с Украины, сначала думали, что мы шпионы. Но все уладилось, и нас отправили во Францию — уже поездом. В Париже я увидел свою мать. Она не могла поверить, что это существо в инвалидной коляске, весившее 35 килограммов, — ее сын. Да, в двадцать пять лет я уже не был молодым человеком, а больше походил на грешника, чудом воскресшего из ада.
— Так об этом вы намеренно умолчали вчера?
— Да. Потому что вы даже не представляете, что может позволить себе человек, охваченный безумием войны... Теперь вы понимаете, что после всего, что я пережил, никакие «120 дней Содома» не могли меня шокировать.
— А если бы вы прочли эту книгу лет в шестнадцать — какая была бы ваша реакция?
— Я бы ужаснулся и вычеркнул маркиза из своей памяти, как это сделали мои предки.
— А тогда, после войны, все пережитое помогло вам взглянуть на маркиза с другой стороны?
— Да. Маркиз не придумал ничего нового, все уже было до него и продолжает существовать и поныне. Он был одним из немногих писателей, которые способны описать все темные стороны человеческой души. Вот почему я считаю, что употреблять термин «садистский» рядом с именем маркиза, неправомерно.
— А слово «садист» — табу в вашей семье?
— В нашей семье мы никогда не произносили это слово...
Питер Вайс и Сальвадор Дали
— Да, Сальвадор Дали обожал маркиза де Сада. Мы с Дали часто встречались в шестидесятые годы. В то время у меня возникли разногласия с Питером Вайсом, автором пьесы «Марат-Сад». Даже самое название пьесы мне не понравилось, я был удивлен: ведь маркиз и Марат были знакомы. Просто маркиз написал оду на смерть Марата, убитого в ванне своей любовницей. Нельзя смешивать два этих имени, ведь это совершенно разные люди. Полностью название пьесы звучало так: «Жизнь и смерть Жана-Поля Марата, увиденные маркизом де Садом в Шарантонской тюрьме, в исполнении душевнобольных». Название было довольно длинное и неуклюжее, и его сократили до «Марат-Сад».
— И что же вы сделали?
— Я обратился в суд и добился запрета пьесы под таким названием. Она вышла через некоторое время под названием «Марат-Икс». Кстати, я присутствовал на премьере. Спектакль мне не понравился: вопли, крики душевнобольных отвратительно. Впоследствии постановщики улучшили мизансцены, артисты перестали орать, и спектакль мне даже понравился. Теперь он обошел многие сцены мировых театров.
— А какая в этом роль Дали?
— Нет, Дали здесь ни при чем. Скандал коснулся американского издателя, и он обратился к Дали с просьбой проиллюстрировать пьесы маркиза де Сада. Я и сам в то время был по горло сыт порнографическими иллюстрациями произведений маркиза, искал серьезного художника и даже подумывал не обратиться ли мне к Сальвадору Дали. Именно в это время Дали сам связался со мной.
— Он написал вам?
— Нет, мне позвонила его жена. Вы знаете, везде, где дело касалось денег, на первый план выступала вездесущая Гала. По-моему, единственное, что ее интересовало, — это деньги. Наша первая встреча с Дали состоялась в Париже, в знаменитом отеле «Мерис». Дали явился в окружении двух очаровательных спутниц. Гала тоже не отставала от него она пришла под ручку с молодым секретарем-любовником. Мы с Дали заговорили о предстоящей работе над пьесами, Гала же сразу о деньгах. Чтобы обсудить условия договора, она несколько раз приезжала ко мне в Конде-ан-Бри. Всегда оставалась на чашку чая, но пила только сидр. Я уставал от нее, так как она была скупа и жадна до денег. В конце концов мы сошлись на том, что после публикации я получу, нет-нет, не деньги, а подлинники иллюстраций Сальвадора Дали. Но, Боже Мой, каких трудов мне это стоило!
— А как долго продолжалось ваше сотрудничество с Дали?
— Около двух лет, и продолжалось бы и дольше — мы симпатизировали друг другу, но между нами стояла неумолимая Гала. Чтобы получить больше денег от продажи картин, она заставляла Дали работать, как раба. Она вертела им, как хотела. Просто чудовище какое-то...
Машина останавливается у ворот замка Соман. Граф с тревогой рассказывает нам, что замок принадлежит муниципалитету Воклюз и сейчас здесь находится Научный центр по изучению языков Средиземноморского региона. Это дает возможность содержать замок в отличном состоянии. В замке были проведены реставрационные работы. Но у муниципалитета много долгов, и власти хотят продать замок в частные руки. Как частное владение, он будет закрыт для посетителей и научной работы. А ведь в замке Соман маркиз провел свое детство. Здесь он хотел провести старость и умереть. Но судьба еще раз посмеялась над ним.
Как и Лакост, замок Соман расположен на самой вершине горы и, как и Лакост, словно парит над долиной. Но, в отличие от Лакоста, он прекрасно сохранился. Красивые лестницы ведут нас на второй этаж., где располагались личные покои маркиза. Фрески украшают стены и потолки.
— Если бы у меня было достаточно денег, я бы сам купил замок, — с грустью признается граф.
— Вы, как и маркиз, хотели бы провести здесь свою старость?
— Да. Но, как и у маркиза, эта моя мечта несбыточна.
— Господин граф, последний вопрос: один из ваших внуков носит имя Донасьен?
— Да, верно.
— А как отнесся к этому ваш дядя?
Перед крестинами он умолял меня и моего сына не называть внука этим именем. Но сын не послушался и дядя проклял нас. После его смерти я узнал, что он лишил меня наследства...
«... Непросто называться де Садом, но мне нравится мое имя»
Париж
— Вся жизнь моего отца связана с именем маркиза. Ему очень хочется рассказать всю правду о маркизе, объясняет Тибо де Сад, младший сын Ксавье де Сада, и он прав. Существует много мрачных легенд о нашем предке. Вот почему отец открыл все архивы маркиза чтобы его могли представить таким, каким он был на самом деле. Он хочет пролить свет на «преступления» маркиза, в которых его обвиняли в течение двух веков и продолжают обвинять сейчас. Я восхищен мужеством, с каким мой отец и мать взялись за дело. А это, уверяю вас, было непросто. Оба принадлежат к древним знатным родам, оба католики. Заговорить о человеке, который написал такие скандальные книги, а тем более защищать его — все это потребовало от них огромных усилий, я тому свидетель.
Тибо де Сад принимает нас в своем скромном кабинете. Он работает в Национальной ассамблее советником депутата помогает разрабатывать проекты новых законов.
— Политика всегда меня интересовала, добавляет де Сад-младший между двумя телефонными разговорами. Включив автоответчик, он больше не откликается на звонки. Беседа возобновляется, и становится ясным, что истинная страсть Тибо де Сада не разработка законопроектов, не деловые связи, а его предок Донасьен «дивный» маркиз. Нет ни одной страницы, написанной маркизом, которую бы он ни прочел. Докторскую диссертацию он защищал на тему «Идеологические течения в творчество де Сада». Много лет проработал вместе с Морисом Леве и группой исследователей издательства «Фаяр», чтобы сначала классифицировать, а потом и опубликовать все произведения маркиза. Сейчас Тибо де Сада часто приглашают на научные конференции, посвященные его знаменитому предку.
— Ваш отец рассказывал о многочисленных почитателях, буквально «околдованных» маркизом. А каково его влияние на вас?
— Маркиз многое значит в моей жизни. Изучение его биографии и творчества моя страсть. Но я не отождествляю себя с ним, как многие читатели, для меня это просто мой предок.
— А как вы впервые «познакомились» с маркизом? Точно не помню, потому что «знаком» с ним с раннего детства. Я вырос в дружной семье. В замке Кондеан-Бри каждый вечер после ужина мы собирались вместе за чашкой кофе. Мои родители брали из архива документы, и мы читали их вслух. Вот так просто, день за днем, я узнавал историю моего рода и, в частности, историю маркиза де Сада. Мы с братом открыли для себя сначала маркиза-человека, родственника, если хотите, а уже потом, некоторое время спустя, писателя. Мы знаем о нем все: как он жил и страдал, положительные и отрицательные стороны его натуры. Жизнь маркиза казалась нам удивительной. Это было так интересно и занимательно, словно сам маркиз рассказывал нам о своей жизни, посылая каждый день по письму. Мы не сделали ошибки, свойственной большинству читателей, которые прочли сначала литературные произведения де Сада, а уже потом заинтересовались его биографией. Мне кажется, с маркизом надо знакомиться, как знакомились мы. Ведь творчество — лишь отражение его жизни.
— Но вам повезло больше, чем другим. Вы имели доступ к архивам маркиза, каждый вечер читали его письма. Это все равно, что разглядывать пожелтевшие фотографии своего деда.
— Да, именно так. Нам многое дало повседневное знакомство с архивами нашей семьи. Помню, как в школе учитель истории рассказывал нам о Людовике XIV или кардинале Ришелье, а нам казалось, что он рассказывает о старых знакомых, друзьях семьи, людях, которых мы хорошо знаем. Возвращаясь из школы, мы спешили на чердак, вынимали из ящиков старинные письма с именами людей, о которых нам рассказывали на уроках истории. Часто, очень довольные, мы приносили эти документы в школу и с гордостью показывали их учителю. Однажды он рассказал нам о пергаменте и золотой пудре, которой присыпали в то время письма. На следующий урок мы принесли письмо с сургучовой печатью, которая свидетельствовала, что письмо это никогда не вскрывалось. Учитель сломал печать, и на его стол просыпалась золотая пудра...
— А много времени вы проводили на чердаке среди бумаг и документов?
— Много. Очень часто мы поднимались туда после школьных занятий, а когда не было уроков — так проводили там целые дни. Нам выпало счастье, о котором мечтают все мальчишки: огромный чердак, сундуки, набитые старинными книгами и бумагами. Много дней мы провели на «волшебном» чердаке, покрытом вековой пылью. Руки привыкали держать тяжелые фолианты, глаза разбирать старинную каллиграфию. Это было так увлекательно, словно сама история входила в нас, когда мы держали перед глазами пергамент XII века или когда наш предок «посылал» нам письмо из века XVIII. Так мы узнали маркиза.
— Когда вы в первый раз прочли его литературные произведения?
— Впервые в семнадцать лет, а потом перечитал в двадцать два года, перед защитой диплома. Первое чтение было поверхностным, но при втором я обнаружил политическое и философское значение этих произведений.
— А первое впечатление от «Жюстины» и от «120 дней Содома?»
— Я был разочарован. Маркиз-писатель сильно отличался от человека, чьи письма я читал. В романах я не нашел того «огня», который озаряет все его письма.
— А насилие, эротика, извращения, описанные вашим предком, не ужаснули вас в семнадцать лет?
— Нет, уже тогда я воспринимал описания этих сцен как прелюдию, пусть несколько особенную, к его философским рассказам и письмам. Мне казалось, что все это типично для литературы XVIII века. Но в двадцать два года, когда я начал серьезно изучать его тексты, я был потрясен. Даже был вынужден уединиться в одной из дальних комнат нашего замка... И вы знаете, чем больше я читал, чем глубже погружался в творчество маркиза, тем меньше времени мог находиться в этой комнате. Мне казалось, что там даже воздух насыщен насилием. Я читал и перечитывал сцены насилия, чтобы понять их тайный смысл. Как наяву, вставали они передо мной, заполняли все пространство, становились невыносимыми. И тогда я почувствовал есть в этих книгах что-то опасное, разрушающее, что именно этого и добивался маркиз. «120 дней Содома» начинаются с описания природы пейзаж расцвечен всеми цветами радуги. Но от страницы к странице они блекнут: теперь только два цвета — белый и черный, а в конце один черный. Напряжение нарастает и книга заканчивается грандиозным массовым избиением. Страшно то, что сюжет придуман, взят из головы, поддается определенной логике. И заключенная в нем логика ужасна. Маркиз хотел встряхнуть своего читателя, разрушить его стереотипные представления, заставить заглянуть в свою душу как можно глубже, на самое дно. Маркиз добился своего — никто и никогда не оставался прежним по прочтении его книг.
— А как же вы? Вас это тоже коснулось?
— Да, но заставило скорее проанализировать философию маркиза, поставить и ответить на многие вопросы самому себе. Это, я уверяю вас, ужасный опыт. Мать, видя мои страдания, каждый вечер приходила ко мне в комнату, и мы обсуждали прочитанное — то новое, что я обнаружил для себя и в самом себе, изучая произведения моего предка. Я ей благодарен за эту помощь.
— Вам не тяжело нести эту тяжелую ношу имя де Сад?
— Нет, совсем! Я предпочитаю носить имя де Сад, чем, скажем, Руссо.
— Вам не нравится Руссо?
— Почему же, нравится. Но его имя не вызывает у людей такой бурной реакции, как де Сад. Есть люди, которые, услышав мою фамилию, сначала удивляются, а потом сердятся или смеются, называют меня шутником. Они объясняют мне, что маркиза де Сада не существовало, что это литературный образ, выдуманный для того, чтобы описывать всевозможные пороки, что не было и не могло быть в природе такого ужасного человека. Другие смотрят на меня скептически, для них я — обманщик. По их мнению, маркиз существовал, но был столь порочен, что никак не мог иметь детей, а значит и потомков. Но есть и другие кто по-настоящему интересуется маркизом, хочет знать, кем же он был на самом деле и что скрывается под легендой. Для них мой предок — тайна, которую они хотят разгадать.
— Ваше имя не мешает вам в работе?
— Нет, скорее забавляет: ведь история порою разыгрывает веселые шутки. Представляете, сейчас я усиленно работаю над пакетом законов о семье, защите детей и престарелых. Мне часто звонят люди по этим вопросам и, когда я называю свое имя, удивленно спрашивают, не потомок ли я маркиза де Сада. Получив утвердительный ответ —смеются. Трудно представить маркиза или кого-то из его потомков на поприще милосердия. Мир перевернулся. Не правда ли?
Анна-Мария Мержье, Алексей Васильев — специально для «Вокруг света» | Фото авторов
