Фудзи-человек
На токийском аэродроме меня встречал глава департамента гляциологии, профессор Фудзи. После сдержанных приветствий мы сели на электричку и через час были уже в Токио. Фудзи взял такси и еще почти через час с ожиданиями в пробках мы добрались до Института полярных исследований — прекрасного пятиэтажного модернового здания на северной окраине Токио Итабаши-Ку («Ку» — значит «район»).
Рядом с институтом стояло такое же современное, но меньшее здание с бронзовой табличкой «Полярный клуб», и я вспомнил, что жил здесь, когда был первый раз в Японии десять лет назад.
В пустынном, открытом вестибюле института на коврике стояло несколько пар разных ботинок и туфель, а рядом — большая, четырехэтажная полка с десятками пар синих шлепанцев разного размера, напоминающих, что здесь надо менять обувь...
Дверь в мою комнату оказалась на 4 этаже. Фудзи открыл ее, и мы вошли в большую комнату с ковром, двумя столами — обеденным и журнальным, диваном и телевизором. Часть ее была отгорожена со всех сторон и образовывала кухню с газовой плитой, микроволновой печью, холодильником, стиральной машиной и шкафом, полным самой разной посуды. Одна из трех дверей из кухни вела в ванную с душем. Еще одна дверь из главной комнаты — в спальню. Я угостил Фудзи московским чаем и сыром, и он сводил меня на маленькую, живописную улочку совсем рядом, где я купил хлеб, рис, овощи, — все, что нужно для питания на первые дни.
На следующее утро за мной зашел профессор Фудзи.
— Произносите мое имя с длинным, двойным «и», чтобы оно не звучало как другое, знаменитое слово — название горы, — сказал он.
Я тут же спросил о различии в значениях слов Фудзи-гора и Фудзи-фамилия и сразу же понял преимущества иероглифов.
— Смотрите, как рисуются иероглифы горы Фудзи и моей фамилии, Произношение их почти одинаковое, но картинки иероглифов совершенно различны. Название горы состоит из двух частей. Первый, большой, иероглиф значит «богатый», «сочный», «красивый» — все в смысле «большой и хороший», а второй иероглиф-добавок значит «человек». Все вместе говорит, что название относится к члену племени людей. Я бы добавил здесь еще знак женственности, ведь когда японец говорит о горе Фудзи, он твердо знает, что речь идет о женщине. Но все знают это так хорошо, что решили не вводить эту идею в иероглиф.
В институте все шло быстро. Зашли в офис, который напоминал наш отдел кадров. Там у меня взяли паспорт и билет и через минуту вернули в глубоком поклоне, сделав с них копии. Еще через минуту — тоже с поклоном — сообщили, что в связи с тем, что я буду здесь жить более трех месяцев, я должен сделать две фотографии и зайти с ними в местную мэрию зарегистрироваться. Я обещал. Но, однако, один из японцев достал фотоаппарат и тут же сфотографировал меня, а еще через минуту уже вручил мне цветные снимки.
— Это не только для вас, это и для нас — ведь мы хотим сделать вам удостоверение личности, — как бы оправдывая свою исполнительность, сказал он.
Потом профессор Фудзи меня познакомил с библиотекой (на 4 этаже), а оттуда мы поднялись этажом выше, где рядом с офисом профессора Ватанабе мне уже была приготовлена комната с вывеской «Приезжий профессор». Комната оказалась просторной, с большим столом, шкафом с полками, на одной из которых — чайная посуда и набор чаев. Здесь же умывальник, глубокое кресло для гостя, телефон.
Профессор Фудзи вежливо ушел, дал мне время для ознакомления с новым местом, предупредив, что зайдет в полдень и возьмет меня на ланч.
Наш институтский распорядок: работа с 9 до 17 и перерыв на обед с 12 до 13 — так почти везде в Японии.
В обед сходили в маленький ресторанчик, где Фудзи угостил меня блюдом из риса, на котором лежал запеченный угорь. К блюду подали в пиалушках бульон с травинкой и соленую китайскую капусту.
Здесь я узнал, что китайские палочки для еды имеют более притупленные концы, чем японские. Вообще разговор о палочках для еды зашел, когда я показал Фудзи мои палочки, что купил год назад на толкучке в Англии, в Кембридже. Вот тогда-то я и узнал, что они китайские, потому что тупые.
— А иероглифы что на них значат? — спросил я, помня, что в Китае и Японии они почти одинаковые, только произносятся по-разному. И Фудзи не подкачал:
— Первый иероглиф значит «Дракон», второй — «Воображаемая птица, или Феникс», третий — «Звезда», четвертый — «Счастье».
Хотел сходить в местный городок, в котором были сегодня днем с Фудзи, но на пошел. Ужасный ветер. А вообще-то моя улица, по которой я бродил вчера вечером, плюс те улицы, что видел сегодня днем, вполне достаточны для меня пока, чтобы быть сытым Японией. Вечером над каждым домиком-ресторанчиком на три-пять человек горят большие, как надутые, красные фонари из материи с черными непонятными письменами. Люди сидят у окон и шьют, гладят, делают пирожки, куют — и тут же торгуют всем этим.
А иные прямо на улице сидят на стульях и слушают какую-то проповедь и молятся какому-то, неизвестному мне еще Богу. И тут же рядом — огромный универмаг и магазины с невиданными мне рыбами. И близко катится ручей из пешеходов и велосипедистов. За час ходьбы не встретишь ни одного европейского лица. И все-таки здесь спокойно и надежно. На одной только этой улице можно жить хоть месяц, роясь в удивительных вещах в магазинах, слушая тихую птичью речь-щебетание и вглядываясь в улыбки незнакомой расы.
Когда ходили с Фудзи на ланч, он показал мне по соседству с институтом огромное стеклянное здание:
— Это плавательный бассейн для всех. Стоит очень дешево. А на другой стороне, в здании попроще — публичные бани.
— Туда, в бани, я обязательно схожу, — решил я.
Встреча с другом
Когда вернулся в офис, там меня ждал мой старый друг по Антарктиде, профессор Коу.
Снова, как и прежде, бродили по «моей улице». В этот раз я обратил внимание на цены — огромную разницу в стоимости разных сортов риса: от 1500 до 6000 иен за мешочек в 5 килограммов. Спросил об этом Коу.
— В прошлом году у нас был неурожай риса, и мы впервые должны были купить за границей.
— Значит, дорогие сорта — это заграничные. Импорт?
— Нет, как раз наоборот. Самый дорогой рис — японский. А все остальные, что дешевле, — привозные.
И тут я вспомнил, что читал в газете «Таймс» об этой истории. О том, что японцы взбунтовались против привозного риса и требовали запретить его ввоз и говорили, что лучше они вообще перейдут на лапшу, нежели возьмут в рот неяпонский рис. Потому что любой рис, выращенный не в Японии, не рис. Он даже вреден, особенно для детей и стариков.
С этой точки зрения можно говорить не о том, что в Японии 1994 года рис дорогой, а о том, что импортируемый рис в несколько раз дешевле японского, а следовательно, правительство Японии субсидирует его покупку, поощряя искусственно, как в свое время правительства Европы поощряли своих граждан есть, а значит, и выращивать картофель...
Только что библиотекарь принесла книжку о Японии для иностранцев. Вот фраза: «Столетний обычай здесь — покупать и продавать вещи в количествах нечетных: 3,5,7 и так далее. Цветов в икебане всего 5 или кратное пяти. Четыре нельзя, потому что число четыре произносится как «шы», что значит и «смерть». Яйца продаются десятками, а посуда — по пять и десять (кратное пяти)».
Интересно, что достижение детьми возраста 3, 5 и 7 лет также празднуется всей нацией в один день — 15 ноября. А остальные дни рождения — нет.
Сегодня в обед приедет Коу и увезет меня в город походить с ним по букинистическим и другим книжным магазинам.
Но для меня это больше, чем поход по магазинам. Для меня это первый выезд в большой Токио, и не в одиночестве, а с добрым и умным провожатым.
Сейчас, готовясь к встрече с другом, вспоминаю наш прошлый разговор с ним о Японии. Коу считает, что мой приезд сюда и вообще посещение Японии человеком европейской цивилизации дает ему очень много пищи для размышлений.
Наш английский немного прихрамывал — у каждого на свою ногу, думаю, это и помогло мне сохранить его рассуждения с возможной точностью:
— Ведь ни в одной стране мира, — говорил Коу мне, — достижения современных технологий массового производства вещей, а также массовых коммуникации не были переняты от Запада так быстро и развиты столь высоко. Британские острова топтали, оставляя следы, и римляне, и датчане, и многие другие. А в Японию иностранцы раньше приезжали лишь как гости. И в то же время моя страна не дала себя растворить, поглотить западной культуре. Почему? Может, потому, что за последнюю тысячу лет, вплоть до конца второй мировой войны, Япония никогда не испытывала на себе вторжений иностранных армий. Именно таким путем многое пришло сюда извне. Наша письменность пришла к нам из Китая полторы тысячи лет назад. В шестом веке нашей эры оттуда же к нам пришел буддизм. Наше искусство заимствовало многое от Китая и Кореи, а не развивалось самостоятельно. Может, это потому, что природа никогда не баловала нас. Наша земля была очень неплодородна, плохой слишком, кислой для земледелия, так как образовалась, в основном, из лавы. И поэтому же она очень пориста и легко эродируется. И пейзажи у нас не героического масштаба. У нас нет бескрайних степей, или огромных снежных гор, или арктического безмолвия. Но все же у нас есть большое, красивое морское побережье, которое превратило нас в нацию моряков и рыбаков, а труднопроходимые, хоть и не высокие; горы, дали нашему народу чувства гордости и независимости, отличающие все горные племена Земли, а также постоянную привычку жить, экономя во всем.
И кроме того — нас 120 миллионов человек, которые живут на площади меньше, чем один штат Калифорния в США. У нас поэтому на каждый квадратный километр территории страны приходится по триста человек. Но несмотря на то, что землетрясения и тайфуны .у нас норма жизни, мы не только выжили, но и добились больших успехов на этой тесной земле. И хотя многие из этих успехов достигнуты перениманием чужого, мы — не страна имитаторов, как думают о нас некоторые. Хотя многие черты наши кажутся со стороны парадоксами. Например, может, ты уже почувствовал, мы — нация ужасных бюрократов. Обычный путь прохождения всех наших дел — бумажка на бумажку, печать на печать и так, пока не накопится гора бумаги. И еще, может, это ты тоже почувствовал, — личный контакт, касание глазами, если оно получилось, или один какой-то жест, который тронул твоего собеседника, — заменяют всю эту гору бумаг. Мало наций, где так ценятся личные отношения...
И в тоже время Коу считает, что японцы — самая конформистски ориентированная нация в мире, поэтому средний японец будет недоволен, если ему скажут, что он «отличается» от своих коллег, и это при всех его индивидуалистических наклонностях. Несмотря на очень вежливый мягкий язык и манеры, он может вдруг ужасно вспылить.
Живя на таком маленьком клочке земли так скученно, они привыкли принимать решения как бы сообща. И еще одну черту японцев заметит иностранец — любовь и уважение к учению и знанию. Поэтому фигура студента, ученика — ведущая фигура нации. И еще, города в Японии чересчур большие, сверхурбанизированные, а кругом целые сады цветов...
На этот раз Коу заехал за мной в час дня, и мы поехали на метро в центр Токио. Коу хотел показать мне магазин русских книг под названием «Наука» и другие книжные магазины, простые и букинистические. Я к этому отнесся скептически, но не перечил — «магазины так магазины». Все равно я же должен с чего-то начинать. И конечно, познавание началось с самого начала: с ознакомления с картой разноцветных линий метро, часть из которых — частные, и ты должен платить разным компаниям, и соответственно. На практике это выглядит так. На стене отделения касс у входа — огромная карта, на которой нанесены все станции, и около названий каждой стоит цифра — цена до нужной вам станции. После этого надо бросить в специальное отверстие деньги — монетками, и посмотреть чуть ниже, там будут гореть цифры стоимости против тех компаний, услугами которых вы пользуетесь. Надавив на кнопку, вы получите билет — маленький кусочек картона. Дальше надо идти к проходным калиткам, сунуть билет в щель и идти вперед, не забыв взять с собой билет — он выскочит с другой стороны калитки. Взять билет и сохранить его до конца поездки очень важно, ибо на выходе автомат не выпустит вас на улицу, если снова не опустить в него билет. Тогда он мгновенно вычислит, достаточно ли вы заплатили, и откроет «шлагбаум»...
Посещение магазинов, на удивление, оказалось интересным. Это было настоящим пиршеством духа да и богатства. Но поглощенный сейчас только Японией, я мысленно выбрал все книги о Японии.
Потом мы посидели полчаса в университетском клубе, членом которого является Коу. Я вслух удивился клубу в центре города, ведь университет находится в другом месте, и Коу объяснил, что клуб находится на месте, где сто с лишним лет назад стояло здание первого университета Токио. Членами этого клуба могут стать лишь выпускники семи старейших университетов страны, а Коу кончал университет Хоккайдо, который относится к их числу. Сейчас членами этого клуба являются около 30 тысяч человек.
В день нашего посещения в клубе проводились одна за другой церемонии свадеб, и клуб был полон ярко и странно, по-старинному одетых японок, похожих на куколок. Где вы, мои друзья? — хотелось крикнуть во все горло. — Вы должны бы быть со мной, чтобы видеть все это: и клуб, и старинные книжные магазины-музеи, и главную улицу Токио — Гинзу, по которой мы гуляли с Коу... Посмотрев на часы, Коу сказал вдруг, что нам пора ехать ужинать в русский ресторан.
Честно говоря, я удивился этому — в Японии я предпочел бы японский, но прошел час, и я принял приглашение друга, а еще через четверть часа, выйдя из метро, я увидел среди японских вывесок написанную латинскими буквами русскую фамилию — Роговский. Ресторан Роговского, считает Коу, является самым старым русским рестораном Токио, может быть, даже первым из них. Он существует уже 45 лет, и Коу познакомился с ним, когда заказывал здесь консервированные борщи для своей первой антарктической экспедиции более четверти века назад.
Обед был, хоть и русский, но обставлено все было по-японски, да и посетителями были, в основном, японцы. В меню предлагались, по-нашему, комплексные обеды. Было пять разных обедов, каждый из которых был изображен по японскому обычаю на цветной фотографии.
Стоимость их была от 4 до 8 тысячи иен (от 40 до 80 долларов США)...
Решил заказать рыбу. Коу сказал, что в каждый сезон в Японии стоит недорого та рыба, которая в это время ловится. Сейчас это тунец, считает он, а скоро такой рыбой будет лосось.
Моя вторая неделя жизни в Японии ознаменовалась началом моих занятий японским языком. Основное чувство — совершенно другая цивилизация. Связи между нашими и ихними буквами и слогами — никакой. Не говоря об иероглифах.
Готовлюсь ко второму уроку и еще внутренне волнуюсь, потому что завтра мое первое выступление на одном из семинаров института. Но, как сказал знаменитый поэт Басе:
Туман и осенний дождь.
Но пусть невидима Фудзи.
Как радует сердца она.
Учить японский не просто. Моя учительница доброволец. Кружок бесплатный, и мои коллеги-ученики — в основном, девушки из Китая, Таиланда и с Филиппин. Мне сказали, что в Японии сейчас действуют три системы письма. Канджи — это самая старая, пришедшая из Китая, которую мы в России называем иероглифами, а здесь все их называют просто «символами» или «характерами». Слово «иероглиф» здесь никто не знает. Каждый символ, или характер Канджи — это целое понятие. Но в Японии существует и своя, японская система — что-то среднее между алфавитом, где каждая буква — звук и Канджи. Эта система называется «Хирагана», в ней каждый символ обозначает не букву, а слог. По идее, Хираганой можно записать все, что пишется символами Канджи. Кроме этого, еще имеется и более простой алфавит, который называется Катагана. Но Катаганой записываются только иностранные слова, например, мое имя.
Изучение японского языка шло очень трудно. Может, потому, что в кружок японского языка я пришел на месяц позднее всех остальных и так и не смог догнать своих одноклассников. И кроме того, кружок этот был бесплатным, как и другие подобные кружки во Дворце культуры, принадлежащем местному муниципалитету, и потому квалификация добровольцев-учителей была не очень высокой.
Раннее утро. За окном громко, гортанно и не по-нашему кричат птицы. Я знаю, кто так кричит: это, по виду, обыкновенная черная ворона. Сейчас оденусь по-спортивному и побегу вдоль реки, поглядывая на огромных золотых, точнее, оранжевых рыб. Я никогда раньше не думал, что рыбы плавают семьями — по две, а не стаями. Вода прозрачная. И все видно.
Жарко даже утром, будь я в другой стране, побежал бы в шортах, но почему-то японцев пока я видел только в длинных штанах.
Удивительно, что на старинных японских картинах и гравюрах мужчины, особенно во время ходьбы, изображены с оголенными ногами и в плавках, предельно коротких, а теперь не снимают штанов. А европейцы, особенно пуритане-американцы, раньше даже в жарких странах ходили всегда в длинных штанах и, вообще, закрытых одеждах, а сейчас, где можно, стараются максимально оголить ноги и ходят летом в шортах.
Когда вышел на улицу, в первом же парке (прямо у входа в институт) увидел на спортивной площадке человек 15 мужчин и женщин, в возрасте от 20 до 75, которые, став широко друг от друга в три ряда по пять человек, делали упражнения, неторопливо, по-китайски, под китайскую музыку, льющуюся из портативного магнитофончика, висящего на суку ближайшего дерева.
Для интереса я тоже стал в сторонке и начал делать эти упражнения. Но меня заметили, и какой-то японец с поклонами подошел ко мне и потащил в свой круг.
После занятий гимнастикой мы пытались разговориться, но оказалось, никто из компании не знал английского. Только один с трудом объяснил мне, что они всегда занимаются здесь утром с 6.50 до 7.20, и приглашают меня завтра. А в воскресенье, в одном из домов, они устраивают чай с 9 до 11 утра и будут рады видеть меня.
Как же удивительно устроен мозг! Он все время думает не о том, о чем надо думать в тех обстоятельствах, в которых ты находишься. Вот и вчера, в воскресенье, мы ехали с профессором Фудзи по предгорьям, и кругом открывалось что-то, новое, не виданное мной, — а я, глядя на все это в окно автомобиля, вспоминал рассказ Коу. Я спросил его тогда, что он почувствовал, когда взорвались сначала первая, а потом вторая атомные бомбы? Что он почувствовал, когда у знал о конце войны? Ведь ему тогда было уже двадцать лет.
— Я жил тогда на Хоккайдо, в Саппоро, и наш город почти не пострадал от бомбежек, — говорил он мне. — Так, прилетали несколько раз американские самолеты, но сбрасывали бомбы больше для устрашения. Но, все равно, город к тому времени уже испытал кое-что. Ведь после первых ужасных пожаров от бомбежек, которые почти полностью сожгли огромные площади наших городов, сделанных из сухого дерева и сухой бумаги, правительство распорядилось сделать в городах противопожарные просеки шириной метров по сто; в этих просеках все дома были разобраны и вывезены в другие места, если можно было, а все деревья вырублены. Все, что может хоть как-то гореть, безжалостно было удалено. Эти просеки рассекали город на квадраты, каждый из которых мог сгореть, но огонь не пошел бы дальше, не переступил бы порог квадрата.
А потом, после брошенных на Хиросиму и Нагасаки бомб, было объявлено вдруг, что выступит по радио сам император и сделает очень важное сообщение. Радио говорило о часе этого сообщения неоднократно. Мы, конечно, предполагали, что может сказать нам император, но не говорили об этом вслух, даже думать было страшно. И вот в назначенное время император выступил. Он говорил на старинном официальном протокольном дворцовом языке, но понять его можно было. Он сказал, что объявляет капитуляцию и приказывает всем войскам Японии сложить оружие. Передача эта потом транслировалась снова и снова. Оказалось, что выступление императора было записано за несколько дней до этого на граммофонную пластинку, но держалось в большом секрете. Ведь часть военных хотела воевать до конца. Поэтому они были против этого выступления императора, и даже были сделаны попытки найти и разбить пластинку.
— Ну и какое же чувство ты, твои товарищи испытали при этом? — спросил я.
— Облегчение. Но оно было смешано со страхом. Во-первых, многие думали, что, когда придут американцы, они начнут грабить и насиловать наших женщин. А кроме того, нам, жителям Хоккайдо, было страшно оттого, что СССР может забрать себе Хоккайдо, отделившего от основной Японии.
Чаепития
На днях профессор Фудзи пригласил меня в маленький ресторанчик.
— Посмотри на эти символы Канджи. Правая часть их значит «рыба», а левая — «сладкий». А все вместе будет... «су-ши», то есть сырая рыба. Мы, японцы, очень любим ее.
Зашли. Сели на высокие стулья, как у стойки бара. Только вместо бармена был повар су-ши, резавший здесь же, в присутствии посетителей, разные куски разных рыб, креветок и осьминогов и накрывающий ими колбаски из риса. Это и есть су-ши.
— Хозяин, Мимото Масаяши, — знакомил меня с обстановкой профессор, — великолепный приготовитель су-ши. И здесь не очень дорого: за 1000 иен можно взять сэт, то есть целую досочку су-ши.
Посетителей было, кроме нас, четверо — полная стойка.
— Здесь хорошо относятся к приезжим, — говорил профессор, а я видел, как все ласкали меня глазами.
— Для начала можешь сказать только слово «агари», что значит «чай». Тебе тут же его принесут. Ну, скажи.
Я сказал громко: «Агари». И тут же обслуга заулыбалась, и у меня на столе появилась большая фаянсовая кружка с надписью на Канджи.
— Будь осторожен, — предупредил профессор. — В таких местах подают очень горячий чай...
Меню, которое мне предложил сам хозяин, состояло из нескольких разделов. Один из них, правый, а значит, первый, — ведь читают здесь справа налево, — имеет символы, значащие — колбаски из риса с рыбой сверху. «Второй раздел, левее блюда с чашкой риса, — сказал мой гид. — Колбаски называют — «снигири», пиалы с рисом — «чираши». Рыба-туна называется «магро», каракатица— «иса», икраморского ежа — «уни». Она дорогая. А зато имбирь, который приготовлен по специальному рецепту, — бесплатно...»
Хороший был вечер, но языковый барьер так мне мешал, что, придя домой, конечно же, взял в руки томик моих японских поэтов и раскрыл его на трехстишье:
Но прежде всего спрошу:
Как зовут на здешнем наречье
Этот тростник молодой.
Опять Басе.
Ах, как хочется скорее научиться хоть немного говорить по-японски. И не только говорить, но и понимать символы Канджи.
Эти символы даже на вид отличаются от символов Катаганы и даже Хироганы, как белые грибы от сыроежек и маслят. И каждый из них так много значит.
— Что означает «Япония»? Как вы называете свою страну по-японски? — спросил я у Фудзи.
— Ты не знаешь?! Япония по-японски
— Нихон. Или Ниппон.
— А что это значит?
— Мы стали бы объяснять так... — Профессор Фудзи быстро нарисовал два символа. — Посмотри, вот этот «характер» значит «солнце». А второй — «источник», «основа», Ни-хон. Значит, вместе это будет как бы «место, где живет солнце», «земля солнца». Вот как называется страна по-японски.
— А я думал — Страна восходящего солнца, — сказал я, вспомнив знакомый с детства трафарет для Японии.
— Нет, не Страна восходящего солнца, а Земля солнца, ну, место, где живет солнце. А для понятия Страна восходящего солнца нужны другие или хотя бы один другой «характер».
— А почему солнце, страна солнца?
— Потому что мы — страна Восточной Азии. Посмотри на флаги — все флаги стран Восточной и Юго-Восточной Азии имеют изображение солнца: Корея, Таиланд, Бангладеш, Тайвань. Странный флаг Лаоса — из треугольников, под одним из них понимают солнце. А страны Западной Азии имеют на своих флагах луну.
— Как Луну?! — не понял я.
— Ну, разве вы не знаете, — флаги Ирана, Ирака, Турции, у них же у всех луна.
Только теперь я понял, он имел в виду месяц. Даже полумесяц.
Сегодня секретарша Мики своим, почти неслышным голоском пригласила меня в зал заседаний пить чай. Каждый день в три часа наши три секретарши готовили чай, открывали какие-то пластиковые пакетики, доставали никогда не виданные мной маленькие, игрушечные печеньица и какие-то вкусные вещи и даже засушенных, засахаренных, и в то же время подсоленных, маленьких настоящих рыбок размером со спичку, разливали чай в чашечки, и все начинали, не торопясь, пить чай, а дамы щебетали что-то. Они говорили так тихо, наливали чай и расставляли налитое так осторожно, что и мы с профессором Ямамотой тоже брали чашки в руки и ставили обратно на стол медленно-медленно — так, будто они были сделаны из тончайшей скорлупы или двигались словно завороженные чем-то...
Вся эта обстановка создавала простор для молчаний.
И вот на таком чаепитии мы с профессором Ямамотой беседуем о загадочном до сих пор для меня японском языке.
Вот он берет ручку и рисует два символа.
— Правый из них значит «дождь» — «ваме». Левый — «фрукт» — «уме». А вместе эти символы значат «сезон дождей» и произносятся, как «тсу-ю».
— А причем здесь фрукт — уме? И что это за фрукт?
— Это такая как бы слива. Только маленькая. И не сладкая. Скорее горькая. Ее маринуют в Японии на зиму. А в название сезона она попала потому, что созревает в это время.
В один из таких дней, во время чая, секретарша Мики вдруг поставила передо мной банку с красивым соком. На дне банки лежал десяток зеленых слив.
— Это вам, Зотиков-сан, от мамы подарок. Это слива-уме. Ее мама сделала восемь лет назад.
К концу чая пришла еще одна секретарша, она лучше говорит по-английски, и когда она узнала, что Мики дала мне консервированных уме, она объяснила мне, что это вино из уме. А консервированные уме выглядят по-другому. Она вдруг полезла в сумку и достала две зеленых небольших сливы, протянула их мне. Я тут же потянул их в рот попробовать.
— Стойте, стойте! — закричали, замахали руками все королевы чайной церемонии. И по тому, как испуганно они махали руками, я понял, что эти сливы нельзя есть.
Потом, когда все успокоились, одна из них объяснила мне, что эти сливы еще не спелые, поэтому содержат яд. Но хороши для консервирования (или для изготовления вина? — не понял я).
На следующий день я побывал у своего знакомого учителя. Увидев мои записи о «сезоне дождей», он вдруг сказал что-то своему сыну первому (не старшему, а первому, хоть он у него всего один), и через минуту сын вернулся с блюдечком, на котором лежали темно-фиолетовые круглые плоды, чуть больше крупной черешни. Рядом лежали тонко нарезанные ниточки чего-то фиолетового.
— Пробуй. Это плод той сливы-уме, — сказал хозяин, глядя на меня добрыми глазами.
Плод оказался соленой сливой, маринованной, даже горьковатой, немного сладкой и с крупной косточкой.
— Еще сто лет назад у нас было так мало еды в Японии. Обычной едой японца был рис и соленые сливы-уме сверху.
Лисица крадется к дыне
И снова я обращаюсь к Басе. Теперь к стихам, которые привлекли мое внимание еще в Москве своей несуразностью, что ли.
Во тьме безлунной ночи
Лисица стелется по земле,
Крадется к спелой дыне.
«Разве лисица ест дыни? — спрашиваю я себя. — И зачем ей красться во тьме безлунной ночи за дыней? Дыня убежит? Или дыни так охраняют?»
Но дыня так часто встречается в стихах Басе, что я начал думать, что в Японии все едят только дыни. И чуть было не купил одну при первом походе в магазин. Маленькие, типа нашей «колхозницы» (забытое слово), — дыни лежали на самом виду, аккуратно обвитые сеточками. Но когда посмотрел на цену, вздрогнул. Такая дынька в пересчете стоила около 10 долларов, а десяток бананов — в двадцать раз дешевле.
Когда познакомился с американкой китайского происхождения, Авророй, спросил ее, что она думает о цене дынь в Японии. Она даже руками замахала — цена оказалась слишком большой и для американцев. Но потом она посерьезнела и сказала, что для японцев есть что-то священное в слове «дыня» и самой дыне. Поэтому она героиня многих сказок и рассказов.
— Может, потому что она похожа на модель солнца? А солнце здесь главное божество, — высказала она предположение.
В очередной «чай» в моей лаборатории в три часа дня, сидя за столом с мисс Ота (или Ота-сан) и мисс Танигава (Танигава-сан), которую я сначала звал Мики, а потом понял, что здесь так не принято, я спросил профессора Ямамото о дыне издалека:
— Удивительно, как много места в поэзии Басе отведено дыне. Почему это?
Теперь уже удивился профессор:
— Как, Басе пишет о дыне?! Но дыня (по-английски — мелон) появилась в Японии всего сто с лишним лет назад. А Басе писал триста лет назад. Дыня была завезена сюда то ли из Европы, то ли из США. Поэтому она и по-японски называется почти так же: мерон (это потому, что мы «л» плохо выговариваем). А до этого в Японии был лишь плод, похожий на дыню, но он больше все-таки походил на огурец, а по вкусу был почти несладкий... Этот плод называется «ури».
Так мне и не удалось подойти к тайне дыни в этот раз. Единственное, чего я мог добиться от русской переводчицы, так это то, что она слово «ури» перевела, как «дыня». Оказалось, формально она права. В англо-японском словаре, изданном крупнейшей компанией «Марузен» в Токио в 1988 году и выдержавшем уже двадцать пять изданий, написано: «Дыня — мелон (англ.), мерон (яп.). Японская дыня — ури».
Но, заговорив о дыне, за которой в темноте безлунной ночи кралась лисица, я думал больше не о дыне, а о самой лисице. И вот однажды, после занятий гимнастикой, Сезко, которая негласно опекала меня, пригласила меня на прогулку и заодно сводила в храм, чтобы посмотреть старинный памятник Будды.
Увидели Будду, а потом по дороге подошли вдруг к шрайну, то есть к синтоистскому храму. У входа и во многих местах храма было много скульптурных изображений сидящей собаки — по тому, как она держала свой хвост трубой, ее можно было принять и за кошку. Я спросил, кто это, и Сезко ответила:
— Лисица. Этот храм посвящен лисицам, Игор-сан. Он называется храм Инари, или Лисицы. Вы видите — многие фигуры имеют на себе красные, кумачовые передники с письменами, — просьбы о помощи или слова благодарности молящихся. Ведь лисы обладают магическими способностями перевоплощаться в других животных или даже в людей. А люди, умирая, часто принимают облик лисиц. Бог посылает лис к людям, как своих святых посланников, -говорила серьезно Сезко.
Вот почему Басе написал о лисе, крадущейся за дыней. Конечно же, лиса может захотеть съесть и дыню. Ничто человеческое ей не чуждо.
Запах солнца
Наконец я получил деньги за первый месяц работы, и теперь уже я пригласил профессора Фудзи в ресторанчик су-ши, где мы были две недели назад.
Те же люди, те же улыбки. Хозяин подарил мне рыбку размером с воблу, которую он подвялил слегка, посолив, на солнце. Посоветовал завтра запечь ее к завтраку.
— Эта рыбка повисела на солнце, — сказал он. — Она имеет совсем другой запах. Мы говорим, что она имеет запах солнца. Мы говорим, что если человек чувствует запах солнца в вещах, значит, он настоящий японец...
Токио
Игорь Зотиков, член-корреспондент Российской Академии наук | Фото И.Захарченко и автора
